445
Где же та множественность
путей, которая открывается в обширной талантливой стране перед талантливым человеком,
наконец пришедшим к власти? Такого обременённого унизительного положения, какое
застигло Гучкова в первые же
сутки на посту военно-морского министра, он никогда не мог бы представить, это
не почерпнуть было ни из какого опыта. В Кронштадте и Гельсингфорсе
убивали, говорят, по каким-то заготовленным спискам, — и лучших боевых
офицеров, совсем не в хаосе обезглавили флот! Но ни тех убийц, ни даже убийц Непенина Гучков не мог
арестовать, расстрелять, ни даже наказать, ни даже побранить, но писать по
морскому министерству приказ такой, какой согласится выполнить революционный сброд: «...порядок в России повсеместно восстанавливается.
Повинуйтесь своим начальникам, так же как и вы
признавшим произведенный народом переворот...»
Сегодня было воскресенье, —
но какое кому теперь воскресенье? Все министры ехали по своим министерствам, а
после трёх часов должно было заседать и всё правительство. (Да
как оставаться дома? — в трёхсотый раз опять какая-то нависшая необъяснённость,
тяжёлые взгляды жены, — ещё на это тратить нервы в такой момент!
Придумал: переедет один в министерскую квартиру при довмине.
Выглядит естественным шагом: надо находиться при прямом
проводе.) И Гучков с утра поехал в довмин.
Тут ждали его телеграммы. От
Эверта и Брусилова — об арестах военачальников и
самовольных выборах. Из Моздока: смещён атаман Терского войска. Из Читы: смещён
атаман Забайкальского войска, да не казаками, а каким-то общегражданским
комитетом. А в 171 пехотной дивизии солдаты арестовали весь штаб. Да вот рядом,
в Сестрорецке: солдаты арестовали всех офицеров!
Что же делать?
Да Гучков
охотно бы сейчас порвал с Советом депутатов! начал бы с ними открытый конфликт,
— это было в его натуре — грохоту побольше! Ему даже
легче так.
Но ведь всё правительство
отшатнётся, он так и видел этих трусов, а есть и министры-заискиватели
перед Советом. И потом: раз петроградские воинские
части уже захвачены Советом — к чему такой конфликт может повести, если не к
гражданской войне? А как отважиться поднять её, когда идёт война внешняя?
Не хватало опоры во всём
армейском пространстве. Надумал Гучков послать
запросы в Ставку и на все фронты: как воспринят ими разосланный вчера приказ
№114, какие есть соображения? (Учесть их при дальнейших шагах.)
Тут доложили, что
генерал-лейтенант Корнилов прямо с вокзала явился к своему министру.
Отлично! Звать.
Невысокий, чёткий, с фронтовою
свежестью — обдал свежей надеждой и Гучкова. Сух, ничего лишнего в фигуре, только — для войны и разведки.
Знаменитый на всю Россию генерал, год пробыл в австрийском плену, бежал в
шинели австрийского солдата, портрет его обошёл всю Россию. Лицо настолько
простоватое, ещё и под короткой незамысловатой стрижкой, — может сойти за
простого унтера, не принять его никак за генерала, ничего общего с той
аристократической белой костью, одинаково ненавистной простым солдатам, Совету
или Гучкову. Да калмыцкое или бурятское в лице,
светло-оливковая кожа, узкие глаза, проверяющее недоверие с огоньком, — о, да
отлично он будет разговаривать сейчас с распущенными массами!
Когда вопрос не поддаётся
решению теоретическому — его можно решить личностью?
Конечно, общего развития,
общего охвата событий от него не жди. Ни даже стратегического кругозора. Но
таких операций ему и не предстоит. А личная храбрость — вне сомнений. Верный
исполнитель. Замечательный выбор!
Как хозяин Военной комиссии Гучков с большим правом мог сказать сейчас (хотя не он
придумал):
— Лавр Георгиевич! Это — я
выдвинул вашу кандидатуру. Я очень надеюсь...
Один георгиевский крест на
груди, один — под шеей, никаких больше орденов не носит. Унтерские и усы, с
извивом, никак не фиксатуаренные. Хмуро-серьёзный и
как будто нисколько не польщённый принятием Округа, слушал как задание на
местную разведку.
И эта правдивая его военность, без интеллигентских мудростей, окончательно
подкрепила Гучкова: вот такой военной косточки и не
хватало сейчас в столице.
Объяснил ему положение:
настроение частей, агитация, приказ №1, положение офицеров, Совет депутатов,
обязательство не выводить гарнизон, — да он сам всё увидит лучше. И вот, надо
найти путь вернуть дисциплину. Без всяких внешних средств и с кипящим этим
материалом — создать опору для Временного правительства. Что касается личных
назначений и смещений — неограниченные полномочия, устранять непригодных, а
приглашать хоть с фронта.
Уговорились встретиться
завтра-послезавтра. И на том Корнилов, так и не улыбнувшись ни разу, не расслабясь, поехал в Главный штаб.
А не успел уехать, —
принесли Гучкову только что наклеенную на бумагу
ленту новой телеграммы Алексеева — не в ответ на запрос о приказе №114, а
самотёком. И просил Алексеев: никакими реформами не заниматься, оставить в
покое привычный строй службы и отношений. Он был встревожен так, что это ломало
тон служебной военной телеграммы, он настаивал на энергичных правительственных
мерах для искоренения заразы разложения войск — прежде чем она полностью
перекинется из тыла на Действующую армию. А сама правительственная программа,
обещание общественных прав солдатам во время войны, — грозит гибельными
трениями. Алексеев просто писал, что надо спасти военную дисциплину.
Сидел Гучков
над этой телеграммой — а ответить было нечего.
Не следовало подписывать
приказа №114? Бороться с первой минуты? Ещё вчера бы — начисто отменить
«приказ №1»?..
Но ничего б это не дало, не
подействовало б. Алексеев не может представить, как тут, в Петрограде,
запуталось. Алексеев не может же хотеть гражданской войны для спасения
дисциплины.
Так что ж? На третий день —
да с грохотом уйти из министров?
Но как тогда все его
реформы, все его мечты? Если будут уходить такие, как он, кто ж останется
Россию направлять?
И ещё поднесли телеграммку:
казанский совет солдатских депутатов (и такой уже был) отказывался выполнить
распоряжение военного министра об освобождении командующего военным округом,
ибо это угрожало бы спокойствию войск и населения. Но высылали к министру
объяснительную делегацию.
Вот и управляй...
Тем временем ехать надо было
на дневное заседание правительства, и так уже опаздывал. Сегодня, когда меньше
дел, так и поехать, в иной день не соберёшься.
Так за несколько часов в довмине ничего решительного не совершив, Гучков в расстроенном состоянии поехал к Чернышёву мосту.
Тут уже начали.
Сел к овалу большого
лакированного стола, где место было, — не почувствовал, что сел в кругу своих.
Как будто и в одном штурме власти шли, а — все порознь.
Обсуждали что-то нудное, для
Некрасова: создать при министерстве путей сообщения комиссию в 15 человек,
конечно оплачиваемую казной, и комиссия будет подготовлять законодательные акты
по условиям работы и материального обеспечения служащих железных дорог, — сами
железнодорожники или Некрасов для авторитета среди них спешили урвать плоды революции. И — создать при министерстве путей
сообщения объединённый транспортный отдел, тоже оплачиваемый, чтобы лучше
вывозить и лучше распределять грузы.
А — как до сих пор
распределяли годами?..
Чёрт его знает что, сидела
дюжина любимых избранников народа и ковырялись как дети в песочке, когда трясло всю страну и армию и каждая минута была дорога, чтоб
не развалиться государству на части.
Милюкова, конечно, не было,
не дурак он тут сидеть.
Князь Львов со своей идиотской елейной улыбкой вёл заседание как приятнейшее.
Перекинул Гучкову по столу две телеграммы.
От Николая Николаевича, Львову.
Сидя за Кавказским хребтом, обещал установить дисциплину во всей армии. И
надеялся, что правительство вернёт заводы на работу.
Тон каков и какое понимание
обстановки! Ну, сидишь пока за хребтом — и сиди.
Вторая, сегодняшняя. Только
он, Верховный Главнокомандующий, может правильно организовать командный состав.
И чтобы все правительственные пожелания шли через Ставку, а сам он отдал
категорическое распоряжение, дабы...
Нет, такой индюк Верховным
Главнокомандующим Гучкова совсем не устраивает.
Тем временем докладывал
Некрасов, что от него требуют прекратить курсирование
литерных поездов. (Переполох шёл от приезда императрицы-матери в Ставку.)
Затем обсуждение коснулось и
Гучкова: великий князь Михаил Александрович (как
состоящий теперь у правительства в фаворе) просит принять меры к охране членов
императорского дома. Надо принять. Охрана? Это — дело военного министра.
Получалось, что так. Ещё
нагрузка.
Но императорский дом —
рассыпан, рассыпан, кто только где не живёт. А — Царское Село?
Ещё забота.
Тут появился Керенский, как
торопливый именинник, без которого всё задерживалось. И сразу оказалось
необходимым ему предоставить слово. И — упивчивым
голосом он стал сообщать о своих сегодняшних похождениях: как он устроил
торжественное заседание Сената да как посетил Зимний дворец, и какие у него
впечатления.
Князь Львов благоглупо-одобрительно улыбался.
Подосадовал Гучков, что приехал на заседание. А кончил Керенский —
устроили перерыв.
И только в перерыве, только
потому, что остался на перерыв, услышал из кулуарных разговоров такую мелкую
новость, которая на заседании даже не обсуждалась почему-то: что от имени
Совета депутатов Чхеидзе представил Львову постановление, чтобы царь и царская
семья были немедленно арестованы!
Львов колебался. Даже и
Керенский. Министры шептались по двое, по трое, и не было ничего решено.
Но, шут подери! Гучков, бравший отречение, имел
перед бывшим царём и моральную ответственность! За что его арестовывать? — он
легко сдался, добровольно отрёкся. Не пытался мешать революции. И никаких
законов не переступил. Вот прислал просительные пункты — ехать в Царское Село и
в Англию. И отчего ж не отпустить, он будет безвреден?
Озабоченно и решительно Гучков возражал князю Львову.
Да Львов и не настаивал,
разве он хотел ареста царя? Но ведь вот как уверенно требуют! И за ними заводы,
и гарнизон.
Чёрт бы их всех побрал! — гарнизон — не за военным министром?!
О, какой же скалой давил
Совет!
А если арестовать — то на
кого же падает арест, как не опять на военного министра?
И в мрачности Гучков уходил, — тут принесли князю Львову ещё телеграмму,
он глянул — и передал:
— Это бы вам естественно,
Александр Иваныч. Воззвание бы, наверно, надо...
Телеграмма была с тройным
адресом — Львову, Родзянке и Гучкову, значит такая ждала и в довмине.
И опять от Алексеева! Старик
места не находил от тревоги и настояния. Самоуправные солдатские группы на
Северном фронте. В Выборге. Во Пскове еле держится
власть Рузского, а убит полковник. Наконец, должно же правительство проявить
власть и высказаться определённо. Спасти войска! Продолжение развала — конец
войны! И дать общие разъяснения о новом государственном строе.
Князь Львов тоже так считал:
если сейчас всем хорошо объяснить — то всё прояснится, и все подобреют.
— Напишите хорошее воззваньице, Александр Иваныч.
— Да кому-то уже поручили?
Некрасову?
— А вы бы ещё одно, по своей
линии, — улыбнулся князь.
Да ведь и действительно
уходили драгоценные часы!
Ехал опять в довмин, меся и разбрызгивая автомобильными колёсами
побуревший снег. Ехал — с решимостью, с напряжённой волей.
Но — что именно делать?
И теперь ещё — этот арест
царя? А — с Царским Селом? А если — на них там нападут?