456
И что можно было увидеть из
Ставки, минуя главный морской штаб? Оттуда, из центра столицы, какой-то
флаг-капитан Альтфатер систематически доносил, что в
Петрограде полный порядок, и в Ревеле тоже, и это
спокойствие из Петрограда всё более распространяется на Балтийский флот. Убили Непенина, много офицеров, — а морской штаб доносил, что
офицеры возвращаются на свои корабли, с принесением им извинения и сожаления,
судовые команды клянутся сохранять порядок. Но
казалось бы, если судовые команды раскаялись, то надо выдать убийц Непенина и судить их, без этого не может восстановиться
прочная дисциплина? Однако чувствовал Алексеев, что даже заикнуться об этом
теперь уже невозможно, а надо как-то восстанавливать, игнорируя всех убитых и
всё разгромленное.
А политики? Известный
Родичев что там в Гельсингфорсе
ухватить успел — но смело предлагал немедленно восстановить самостоятельные финские
войсковые части, которые де заменят в Финляндии расстроенные русские части и
привяжут финнов к России, каким-то неизвестным образом. Был это опасный вздор,
забывался горький опыт минувшего, как раз наоборот, тогда-то финны и выступят
вместе с немцами против России. Однако же вот, Родичев нисколько не стеснялся
предлагать такую чушь, и надо было спешить донести этот проект Николаю
Николаевичу, пока он ещё последние часы в Тифлисе, а потом связь прервётся.
Что и видел, что мог бы
решить, — то не смел, но должен был пересылать и пересылать запросами на
Кавказ, даже с Чёрного моря полученное от Колчака. А ответы Николая Николаевича
были всё ожидательные. Ну, наконец
сегодня выезжал, дня через три будет в Ставке.
Препятствием к возврату
великого князя оставалась только задержка в Ставке отрекшегося Государя.
Торопил и князь Львов, что пребывание Николая II в Ставке вызывает тревогу
общественных кругов, желательно ускорить отъезд его из Могилёва. Да самого
Алексеева как тяготило! Вдруг Государь отправил в Царское Село какую-то
шифрованную телеграмму, и в Таврическом переполох. Да постоянная неловкость от двусмыслия, что у начальника штаба с
бывшим Верховным могут быть какие-то скрытые сношения.
(И были они. Вдруг Государь передал Алексееву
конфиденциальную просьбу: нельзя ли дать ему почитать «приказ №1»? Просьба была
пустяковая, но деликатность в самом сношении — и кого же попросить напечатать
копию на царской бумаге? Догадался попросить скромного Тихобразова и приватно отослал Государю.)
Неловкость была даже только
от незримого ока, от воображённого (теперь уже не виделись) мягкого взгляда
Государя, где и упрёка не было, а только благодарность.
Тот взгляд, совсем
растерянный, без всякого упрёка за отказ, с каким принёс он позавчера свою
невозможную телеграмму об отмене отречения. (Телеграмму ту Алексеев спрятал
подальше, чтоб не смутить никогда ничей ум.)
Пока Государь был здесь —
неловко было и снимать его портреты в штабе. А вместе
с тем и держать их далее уже становилось неблагоразумно.
Но и Государь, ожегшись на
своей последней поездке, не хотел теперь ехать, не получив гарантий.
И вот сегодня утром, к
счастью, они пришли. Князь Львов утвердительно отвечал на все три просьбы
Государя, переданные Алексеевым: правительство согласно на проезд отрекшегося
царя в Царское Село, пребывание там по болезни детей, а затем и проезд в порт
на Мурмане.
И сразу Алексееву полегчало. И он немедленно сообщил великому князю на Кавказ.