463
И что ж наприказали
в этом Приказе №1? Все поняли по-разному, в каждом полку поступали по-своему,
отовсюду текли запросы — как именно понимать? И застонала, жаловалась Военная
комиссия, которая всё считалась подчинённой и правительству, и Совету. И,
говорят, просто выли цензовые круги. И только военный министр Гучков не снисходил что-либо спросить или возразить, будто
его этот Приказ меньше всего касался.
Всё же члены Исполнительного
Комитета чувствовали стеснение, что с Приказом перемахнули. Да многие и роптали
теперь, что они и не слышали, это без них. А Соколов пустозвонный — нисколько
не раскаивался, на него не навалишь, — да у него всё свои какие-то дела, на
Исполкоме редко просиживал больше часа кряду, подкалывало его бежать дальше. А
сегодня на заседании обсуждали, какое бы дать к Приказу такое пояснение, чтоб
не уронить своего прежнего распоряжения, но и немного попятиться. Можно назвать
тоже Приказом, уже №2.
Из дебрей возникших кривотолков, отменил ли Совет депутатов армию или армия
остаётся, теперь надо было выйти с достоинством, как будто лишь разъясняя
дальше. Итак, это будет Приказ опять — войскам Петроградского округа, но и —
для сведения рабочим Петрограда. Разъяснить, что солдатские комитеты, да,
должны избираться во всех воинских частях, но этим комитетам отнюдь не поручено
избирать офицеров (хорошо, что вычеркнули тогда). А комитеты эти — для организации
солдат, для общественных нужд и для участия в общеполитической жизни. Вопрос же
о выборности военных начальников передан на рассмотрение специальной комиссии. (На самом деле никакой такой комиссии не было, но что иное сказать?
А — как быть с выборами офицеров, уже произошедшими во многих
полках?) Все же выборы офицеров, до сих пор произведенные? — должны
остаться в силе... К тому же Совет и признаёт за солдатскими комитетами право
возражения против того или иного офицера. А в общественной и политической жизни
солдаты обязаны подчиняться своему выборному органу — ИК Совета рабочих
депутатов, как это и указано в Приказе №1. (Так что особенно и извиняться не
приходится.) Военным же властям солдаты обязаны подчиняться лишь по военной
службе. А чтоб устранить опасность вооружённой контрреволюции — петроградский гарнизон не будет выводиться из города (этим
не успели поласкать в Приказе №1), и оружие у петроградских
солдат не должно быть отобрано.
Большевики, конечно,
зашумели: что это — капитуляция перед Временным правительством, что это —
низведение комитетов. Но — далеко они не набирали себе большинства.
Кто же подпишет?
Исполнительный Комитет, вообще. Можно заставить подписать и из Военной
комиссии. А подпись военного министра? — очень, конечно, была бы желательна, да
вот — не складывались с ним отношения.
Но даже и сильней —
игнорировать его. Сейчас вот готовый Приказ №2 отправить с курьером в Царское
Село на искровую станцию, да скорей по радиотелеграфу и разослать
всем-всем-всем, — всем воинским частям, всей Действующей армии, кто уловит.
Погнали гонца.
Непомерный Совет с
сегодняшнего дня разделили: солдат отделили от рабочих, и помещаться в зале
легче, и вздора меньше, и пусть собираются только через день те и другие. Через
коридор, в Белом думском зале, сегодня и собралась солдатская секция — и свои,
навязанные в Исполком, солдаты, ни к чему для дела (после трёх дней никуда они,
конечно, выключаться не захотели), — теперь ушли туда.
В Исполнительном Комитете
стало попросторней, а то ведь дошло уже до тридцати
членов, еле хватало стульев. Правда, несколько человек постоянно не сидели за
столом заседаний, но толпились у закусочного стола, спиной к заседанию, и
подкреплялись, разумеется бесплатно: члены ИК покинули
свои обычные занятия, чтобы здесь заседать ежедневно, и имели право более чем
на такое содержание. Сегодня обещали принести и горячий обед.
Но председателя Чхеидзе эта
возня у закусочного стола раздражала, она сбивала преданность революционному
делу. И Чхеидзе несколько раз протестовал и призывал к порядку.
Всё же не отпадал вопрос:
как повлиять на Гучкова? Его позиция очень загадочна:
он ведь и не участвовал в переговорах о власти, и держится как будто выше
всяких обязательств. Он открыто и надменно нарушает доброжелательный стиль
отношений между правительством и Советом, какой поддерживают другие министры.
Например, Некрасов сам просил командировать к нему в министерство представителя
Совета для участия в принципиальных решениях. А Гучков
уклонялся от всяких прямых сношений. Так заставить его?!
Нарушить свою гордость,
послать к нему делегацию? Да! И сегодня же, не медлить! Вот, с Приказом №2. И
послать делегацию самую крепкую, которая сумеет потребовать. Прежде всего,
конечно, — Стеклова. (Его теперь выдвигали всюду, где нужен советский таран, уже
ощутили в нём силу.) Затем Скобелева. (Становился и он постоянным
представителем Совета всюду и везде.) А вот и Соколов! — как раз вкатился в
заседание — в комиссию его, он же Приказ №1 писал, пусть и выражает министру
убеждения. Ты же специалист, так и доводи до конца!
Соколов — охотно! Побежал
звонить в канцелярию военного министра.
Но кого-то же послать и для
смягчения, дипломатически? Гвоздева, они с Гучковым
работали вместе, тот его знает хорошо. (Сам Гвоздев — в другой комнате, в
комиссии по труду.) Да кого-нибудь из офицеров. Филипповского — он и наш, и в
Военной комиссии, и в курсе всего. Ну, и одного солдата.
Нести Гучкову
Приказ №2 — и требовать? Подписи под ним! Мало! пусть вот он от себя, а не от
Совета устанавливает всеобщую выборность офицеров! А что ж, товарищи, мы должны
быть последовательны в своих демократических принципах: как можно признать
офицерами всех назначенных старорежимных?.. А Гучков
даже отдание чести уклоняется отменить.
Решили.
Теперь Чхеидзе имел важное
сообщение. Ему было поручено провести переговоры с правительством об арестовании всего дома Романовых. Приходят тревожные слухи:
сейчас Николай почему-то в Ставке и свободен там, а по слухам собирается в Киев
и как бы не в Крым. Чхеидзе заявил правительству о
решении Совета и настаивал: немедленно к исполнению! Правительство — и
возражать не возражает, а вялое, ни к чему не способно. Один
из благоприятствующих министров (кто? Некрасов...)
заявил, что правительство готово облегчить Исполнительному Комитету, если он
захочет арестовать сам.
А — сами они?! Не хотят
ручки пачкать?
Нет, заставить их самих!
Это, товарищи, очередной буржуазный манёвр: перетолкнуть арест на нас. Мы — конечно можем, мы — всегда успеем, но они правительство, и
они первые обязаны. Николай Семёнович, настаивайте, чтоб они сами!
Последние сведения: Николай
Романов желает прибыть в Царское Село.
Это хорошо, тут его взять
ничего не стоит. А в Ставке могут быть трудности, там генералитет,
контрреволюционное гнездо.
А другие Романовы?
С другими Романовыми слегка
подождать, а то спугнём. Не всех сразу.
Но что делать с Николай Николаичем? Ведь они под
сурдинку отдали ему Верховное Главнокомандование!
Совету депутатов не
присылаются обязательные экземпляры военных приказов, а надо бы. Уже три дня,
как по всей армии гуляет приказ Николай Николаича, и
вот он только теперь тут. И что ж он строчит? Что он назначен волею государя
императора! И председатель Львов — тоже волею императора! И перечисляет
министров, получается — и они волею императора. Вот как они свои чёрные кольца
плетут. А мы — всё пропускаем.
Так заставить правительство
этот приказ немедленно отменить! Гучкову, поручить
делегации: отменить!
Николай Николаича
самого надо отменить. Как можно доверять ему армию? Он же в два счёта и вернёт
нас к старому режиму!
Это подкоп цензовиков: вверить армию недобитой династии!
Не допустить Николай Николаича до Ставки, перехватить!
Но не раньше
чем самого Николая.
Так вот почему и надо
спешить с арестом царя.
Нахамкис, и без того крупный, ещё стоял в рост позади
сидящих — и громил тем более внушительно:
— Да такие ли приказы они
пишут? А приказ Алексеева вы читали? — «чисто революционные разнузданные
шайки»! — это он о делегациях из Петрограда, которые разоружают жандармов!
«...Иметь на всех станциях гарнизоны из надёжных частей под начальством твёрдых
офицеров»! Вы понимаете, что значит «надёжных»и
«твёрдых»? Да ещё: захватывать живьём, тут же назначать военно-полевой суд и
приводить в исполнение немедленно! А? Содержательный документ! Бравый генерал!
— Нахамкис не трунил, его умные глаза высмотрели. —
Такого — свернуть в бараний рог самого немедленно!
Нельзя, возражали ему, никак
нельзя сразу всех. Если Николай Николаича убирать —
нельзя тут же снимать и Алексеева. Это мы такой развал вызовем, что и на свою
голову.
— Нет, привести его к
покорности революции! — пылал Нахамкис. — Хорошо, я
приведу его сам!
И он сделает! Все товарищи
удивлялись, куда стёрлась его обиходливость и
скромность последних лет, — так и выпирала динамичная революционность. Да ведь
он и солдатом служил, почти тут единственный.
Да разве в одном Алексееве
дело? Надо всю генеральскую корпорацию перевоспитать и переродить. Конечно возмутительно, что Временное правительство даже не
приступило разоружать реакционных генералов!
Пусть делегация требует с Гучкова!
Тем временем отлучился и
Чхеидзе пожевать. Теперь, вытер усы, возвращался к председательскому концу,
вопрос о допуске прессы.
За дверью давно дожидались
три журналиста буржуазных газет. Впустили их. Сесть не предложили. (И такие ж,
как мы, и совсем не такие.)
Общество журналистов и
редакторов возбуждает вопрос, чтобы Совет разрешил выходить в свет абсолютно
всем изданиям, без ограничений. Общество считает принципиально недопустимой
какую-либо цензуру после революции.
А вопрос касался, собственно,
не всех изданий, за черносотенные ни у кого б и язык не повернулся хлопотать, —
но касался «Копейки», у которой «Известия» отобрали типографию, и ей негде
стало выходить. И касался «Нового времени»: ей как газете правой тоже запретили
выходить, но она вчера самовольно вышла. А на сегодня и впредь — запретили ей.
Так вот...
Нити опять сходились к Нахамкису. Над «Известиями» шефствовал он. Ладно, он
посмотрит, может быть можно и «Копейке» предоставлять станки. А «Новое время» и
все правее — да, запретил он, как председатель издательской комиссии Совета.
Но «Новое время» и первым же
номером своим показало, что оно вполне повернулось к революции лицом, и
одобряет её, — и за что ж его запрещать?
Ну, если повернулось, так
пусть выходит.
Однако редакторы заговорили
и вообще против цензуры. И нашлись сочувственные им голоса из правого крыла
Исполкома — Цейтлин, Богданов, Брамсон:
можно! вот отменим, и всё. Да если разобраться, то свобода слова — даже самая
здравая политика: правые издания при нынешних обстоятельствах не будут иметь ни
материальной, ни моральной почвы, они бесславно зачахнут в несколько дней.
Наоборот, если мы загоним чёрную сотню в подполье, мы только устраним врагов из
собственного зрения.
Но центр ИК склонялся к
большевикам: запретить безусловно.
Однако не Нахамкису пришлось ответить. Чхеидзе выглядел растерянным и
мрачным. Действительно, в Думе он всегда защищал полную свободу слова — но
допустимо ли для искреннего революционера дать свободу слова и черносотенцам? А
теперь вдруг он взорвался (и ручка вылетела у него из руки на пол, описала дугу
и воткнулась там). И вскочил, выкатил глаза, жестикулировал и кричал:
— Нэ-эт,
мы нэ позволим! Когда идёт война — нэ дадым оружие врагу! Когда у
меня есть ружьё — я его нэ дам врагу! Я ему нэ скажу: вот тебе ружьё, на, иды, стреляй в меня! На вот
тебе ружьё, на вот тебе, стреляй! А ему скажу: а нэ
хочешь...?
Смеялись.