477
Вечером Алексеева вызвали к
аппаратному разговору с Петроградом.
Это был — неуловимый до сих
пор князь Львов. Он начал с того, что в столицах стало спокойно, порядок
повсюду водворился, утешительные вести поступают и из других городов — всё
благодаря своевременно принятым мерам. (Как бы благодарность Алексееву за
помощь в дни отречения?) Насчёт проникновения в армию революционного течения —
меры тоже приняты: вчера напечатано объявление к населению, сегодня печатается
обращение к войскам. И в ответ на тревожные телеграммы Алексеева выезжают
сегодня ночью на все фронты депутаты Думы с официальными полномочиями.
Но кажется уже не объявления
нужны, а пулемёты...
Печатная строка тянулась
ровно, а как будто дёрнуло её и пошло что-то другое, от другого человека:
— Прошу принять во внимание,
что догнать бурное развитие невозможно, события несут нас, а не мы ими управляем.
Даже вечно-насупленные брови
Алексеева — и то как будто ползли вверх. Вот этих петроградских перескоков он всю неделю понять не мог. Как
будто люди с ним разговаривали — ненормальные.
А дальше опять всё гладко:
сегодня же будут командированы представители для сопровождения императорского
поезда. Проезд будет полностью безопасен, но уже сейчас желательно знать, как
Государь будет следовать с Мурмана. Сегодня князь
Львов получил телеграмму от Верховного Главнокомандующего, что он предполагает
прибыть в Ставку 10-го. И ответно телеграфировал ему — об общем положении вещей
и о личной встрече в Ставке.
Что глава правительства и
Верховный Главнокомандующий так сразу поладили — очень радовало Алексеева,
будет легко работать.
И вдруг — опять как передёрнуло
ленту, и на ровной полоске потекло вкось и вкривь. Князь Львов уже больше
недели употребляет все усилия, чтобы склонить какое-то течение в пользу
великого князя. Но его наместничество совершенно отпадает, а...
— Вопрос Главнокомандования
становится столь же рискованным, как и бывшее положение Михаила Александровича.
Остановились на общем желании, чтобы Николай Николаевич, ввиду грозного
положения, учёл создавшееся отношение к дому Романовых и сам бы отказался от
Верховного Главнокомандования. Подозрительность по этому вопросу к новому
правительству столь велика, что никакие заверения не принимаются.
Вот это да!! Алексеев уселся
прочней, кидало.
— Я считаю такой исход
неизбежным, но великому князю не сообщал, не переговоривши с вами. До
сегодняшнего дня я вёл с ним сношения как с Верховным.
А почему? — непродоумевал Алексеев. — Почему ж не великому князю
первому и сказать? Пока он ещё был в Тифлисе, не в один же час они решили,
можно было бы посоветоваться с ним, ему было бы удобней остаться в Тифлисе.
— Общее желание, — кончал
Львов, — чтобы Верховное Главнокомандование приняли вы — и тем бы отрезали возможность новых волнений.
Тряхнуло Алексеева ещё раз.
Но не обрадовался старик ничуть, и если застучало сердце, то не от честолюбия.
Отвечал:
— Характер великого князя
таков, что если он раз сказал — признаю, становлюсь на сторону нового порядка,
то уже ни на шаг не отступит в сторону и исполнит принятое. И армия уже знает о
его назначении, получает его приказы и обращения, к нему большое доверие в
средних и низших слоях армии, в него верили. И для нового правительства он
будет желанным помощником, надёжным исполнителем. Вы можете с полным доверием
относиться...
Почему вдруг так спешили?
Почему не хотели дождаться приезда великого князя в Ставку?
Изменение не следовало. И
Алексеев опять:
— Отстранение же его вызовет
обиду. А если уж такая перемена почему-либо признаётся среди правительства
необходимой — то лучше выждать приезда великого князя сюда и здесь поговорить
вам лично с ним. Только тогда, если установится решение, — можно будет обсудить
вопрос о заместителе... Так, чтоб не было трений с главнокомандующими, вопрос
тоже деликатный...
Львов не спешил говорить.
Что-то они думали не с того конца, какие-то мысли кривые. Алексеев собрал все
силы убеждения:
— Бог приведёт, с каждым
днём положение правительства будет становиться более прочным, авторитетным.
Тогда, если явится надобность, замена в будущем будет безболезненна.
Благовидные предлоги всегда найдутся. А в данную минуту армии нужно спокойное
течение жизни. За несколько дней она уже привыкла к назначению, знает человека,
встретит его с доверием. Мы все с полной готовностью сделаем всё, чтобы помочь
правительству стать прочно в сознании армии. Но — и вы помогите нам пережить
совершающийся некоторый болезненный процесс в организме армии: сохраните
Главнокомандование за великим князем. Поддержите нас нравственно, дайте
воззвание, что для России нужна армия дисциплинированная, поддержите авторитет
начальников, что они поставлены Временным правительством.
Если в Петрограде уже всё
упрочилось — то зачем торопиться менять? Если, напротив, у них всё шатко — то как же можно рисковать такою сменой сейчас?! Очевидно,
надо объясниться устно.
— Командировать к вам моего
генерала? Или же будет можно развить весь наш разговор при личном свидании?
Наконец потекло и от Львова:
— Дорогой Михаил Васильевич,
вы должны ответить по существу — сейчас. Все ваши соображения вполне
разделяются всеми членами правительства. Дело здесь не в личном доверии или
недоверии нашем к Николаю Николаевичу, а совсем в другом. Если бы месяц назад!
— а теперь дело другое... Участь нашей великой задачи стала решаться больше
тылом, чем армией. А после величайшего совершённого переворота, размеров
которого никто не ожидал, — тыл решает всё! События
рождаются психологией масс, а не желанием правительства. И мы считаем, что
устранение великого князя ещё не даст крушения всего дела, а назначение его —
может дать такие явления в тылу, которые... Ведь вот благородное решение
великого князя Михаила Александровича спасло его и нас от новой бури. Мы не
смеем рисковать! Лучшим исходом был бы такой же великодушный акт со стороны
Николая Николаевича. Если б он своим высокоавторитетным голосом призвал армию
подчиниться новому Главнокомандующему — это ещё больше подняло бы его
популярность. А соображение о личной обиде? — в благородном сердце Николая
Николаевича? Я уверен, что не может возникнуть... Сейчас с вами будет говорить
Александр Иваныч Гучков.
И он тут! — роковой человек
Алексеева. То никого не дозваться, то все тут.
Потекло от Гучкова, но не в ответ на все отчаянные запросы Ставки:
— Комбинацию с
Главнокомандованием великого князя я раньше находил желательной и возможной. Но
события идут с такой быстротой, что теперь это назначение укрепило бы опасное
подозрение в контрреволюционных попытках и опасно заставило бы народные массы
сохранять боевую позицию. Лично я убеждён в безусловной лояльности великого
князя в отношении нового порядка, но невозможно это внушить народным массам.
Вот этого Алексеев и не
понимал! Кто ж были ещё народные массы, если не солдаты, которые любили
великого князя и ждали его?
— ... Поэтому высказываю
твёрдое убеждение в совершенной необходимости отказа великого князя — в пользу
вашу. Его благородный патриотизм пусть продиктует ему это решение — и оно
поможет нам водворить успокоение в умах здесь, в центре.
Ну, если они так тверды — не
отбиваться же без конца? Не предлагали же звать ещё кого-нибудь нового, и
самому Алексееву не предстоял какой-то прыжок, он оставался на том же месте.
— Если так, то к 10 марта
приезжайте в Могилёв сами, чтобы в словесной беседе с великим князем всю
деликатную сторону... А при выборе заместителя надо обсудить вопрос...
Алексеев не гнался за таким
постом, но занять его конечно мог. Однако представил себе открытое негодование
Рузского и затаённую за улыбкой кусающую злобу Брусилова.
— ... не остановиться ли на
лице одного из главнокомандующих? к которому народные массы могут отнестись с бо́льшим доверием, чем к человеку, работавшему начальником
штаба у Государя? Новое назначение должно быть принято и всеми
главнокомандующими без неудовольствия.
И будет осложнение с
румынским королём — как ему подчиниться очередному генералу?
Гучков отвечал с решительностью:
— Положение столь серьёзно,
что все вопросы о деликатности должны быть навсегда устранены. Великий князь
поймёт всю необходимость шага. Никого другого, кроме вас, мы не видим. Если мы
теперь упустим время, то через несколько дней обстановка может ещё измениться.
Вы можете удесятерить доверие к вам правительства и свою популярность в народе,
если примете ряд решений. Например: если б вам удалось немедленно устранить
генерала Эверта, полная неспособность которого... И
если в дальнейшем примете широкие меры устранения заведомо неспособных
генералов, то ваше положение упрочится быстро и твёрдо. Но их надо принять
безотлагательно. Никогда я не был так уверен в своей правоте, как давая вам эти
советы.
Быстро усвоил гражданский Гучков пост военного министра! Разгонять генералов?
Растерялся Алексеев от такого напора:
— Все такие меры в данную
минуту... Как начальник штаба не имею права принять, ибо мне это не
предоставлено законом... Уже объявлено великим князем, что 4 марта он вступил в
должность... Сперва надо изменить положение служебное,
а засим только... те или другие решения... И примите во внимание нашу бедность
выдающимися силами генералов. Широкие меры встретятся с недостатком подходящих
людей. Заменять одного слабого таким же слабым — пользы мало...
Но Гучкова
не поколебало: он так же рвался вперёд:
— Вполне понимаю, что вы не
можете провести эти меры тотчас, но нам нужно ваше внутреннее решение. Можем ли
мы рассчитывать, что вы поддержите совет великому князю об отказе от
Главнокомандования? Совершенно не могу согласиться относительно
затруднительности найти даровитых генералов для замены ряда бездарностей. Такие
новые назначения, произведенные с одного маха, вызовут величайший энтузиазм и
завоюют громадное доверие!
Широко-о шагал! Широко-о!..
— Но приезд князя Львова и
мой в ближайшие дни в Ставку совершенно исключён. Мы будем в состоянии
переговорить с великим князем только по телеграфу. Понимаю всю
затруднительность вашего личного положения, но прошу вас дать согласие. Если мы
с вами не примем этих решений свободно и добровольно, то они будут нам навязаны
со стороны.
Вот как они поворачивали! Не
только с ними согласиться, но ещё и собственными руками всё сделать. Но ещё на
себя и взять всю тяжесть объяснения с великим князем? — да ещё в дурацком положении заместника...
— С глубоким огорчением я
должен буду говорить с великим князем... Я полагаю — вы пришлёте ему письмо, а
уже затем дополните разговором по аппарату... Лично я очень хотел бы остаться в
моём нынешнем положении. И готов честно сотрудничать с каждым, кого избрало бы
правительство на должность Верховного... Конечно, долг
прежде всего, и придётся принять неминуемое... Хотя в моём
здоровьи после болезни остались некоторые...
— От имени князя Львова и
своего повторяю, что кроме вас никого у нас не имеется в виду. Письмо великому
князю будет послано. Покажите ему эту ленту...
Уже и кончался разговор? А к
ним обоим было столько много, Алексеев добивался их несколько дней... Но через
весь навал неожиданности вспомнилось только одно:
— Потревожу вас неподходящим
посторонним вопросом. Граф Фредерикс приказал
отцепить свой вагон в Гомеле и просит разрешения ехать в Петроград. Если
возможно, разрешите старику: он совсем уже утратил память и способность
распоряжаться даже собой.
Гучков:
— Советуем графу Фредериксу пока не возвращаться в Петроград — никаких
гарантий его безопасности. Передайте графу, что с его семьёй всё благополучно,
подробности поздней.
И без того было хлопот, но
втесался ещё этот граф Фредерикс: вослед пришло
сообщение из Гомеля, что граф, бедняга, арестован там.
Обезумевшего старика было
жаль, да перед собою не мог отвести Алексеев и собственную вину, что его туда
отправил: вероятно, перезаботился, никто бы Фредерикса в Ставке не тронул, ничего б не было.
И пришлось ещё этой ночью
давать князю Львову новую телеграмму: чтоб не держали несчастного Фредерикса под арестом.