480
И наконец
Белокаменная приходила в себя от восхитительных дней. Комитет общественных
организаций издал воззвание к учащимся средней школы, что вполне понимает их
горячий порыв, но не надо вносить разлада в государственную жизнь — а с
понедельника следует вернуться к школьным занятиям. Его другое воззвание было:
кто имеет более 20 пудов муки, пусть представит сведения о своих запасах.
Впрочем, обнаружилось, что в Москве муки и без поступлений должно было хватить
на 2 недели, а поступления подкатывали ко всем вокзалам, а Тамбовская и
Саратовская губернии из уважения к стольному граду — подарили Москве каждая по
300 тысяч пудов ржаной муки. Тем временем снова открылись все первоклассные
рестораны (повара и официанты прекратили революционную забастовку). Пошли
трамваи, все украшенные красными флагами и лозунгами. Командующий Грузинов
воззвал о необходимости отобрания воинского оружия, кому оно не может
принадлежать. Восстановила свою деятельность биржа. На квартире Рябушинского было принято решение собрать в Москве
Торгово-промышленный съезд. Разрешили открыть бега, без тотализатора
однако. Во всех церквах отслужены были молебны, а священники произнесли
проповеди о переживаемых событиях. Восстановилась театральная жизнь в той мере,
как могла преодолеть добровольный самозапрет
театрального общества: не давать спектаклей на Крестопоклонной неделе, — но где
спектакли состаивались, там оркестр играл марсельезу
и устраивался общий митинг артистов и публики. Кинематографы работали все, и на
экранах появилась сенсационная фильма «Тёмная сила», о Григории Распутине,
которую снимали для Америки, не предполагая, что её узрит и отечество. В Лиховом переулке на квартире Монархического союза был
произведен обыск, а квартира начальника Охранного отделения Мартынова была
разгромлена и разграблена. Решили не освобождать арестованных городовых,
околоточных надзирателей и приставов. Историк Мельгунов приступил к разборке
полицейских архивов, а на Петровке 16 создана комиссия о несудебных арестах,
дабы упорядочить аресты. Напротив, губернатор граф Татищев и вице-губернатор
граф Клейнмихель, давшие подписку о верности новому
правительству, были из-под ареста освобождены. Упразднялся навеки чёрный
кабинет при московском почтамте, и устанавливалась временная цензура телефонных
разговоров с некоторых подозрительных аппаратов, а иные были вовсе сняты. Из
городской думы, сердца этих революционных дней, выехали
наконец и Комитет общественных организаций, в Леонтьевский
переулок, и Совет рабочих депутатов, на Скобелевскую площадь, — и в опустевшем
пострадавшем здании Думы подметали, скребли, мыли стены и окна, и елозили
полотёры.
И в самые эти
оздоровительные дни разнёсся слух, что в Москву едет знаменитый революционный
деятель, сам министр юстиции Керенский!
И это оказалась правда! До
сих пор лишь второстепенные члены Государственной Думы приезжали что-либо
пояснить о событиях, да свои деятели ездили в Петроград посмотреть да подузнать. Раненная своим непревосходством,
Москва ревниво следила, как всё важнейшее варится на берегах Невы, — и хоть
Учредительное Собрание замышляла перетянуть к себе. А вот — ехал сюда самый
яркий, самый популярный, самый левый из министров! — ехал явиться и осветить! А
в частности, как предупреждала печать, ознакомиться с местными судебными
установлениями. А ещё в частности — войти в непосредственные сношения с рабочим
классом Москвы и ознакомиться с его взглядами на текущий политический момент.
И на
Николаевском вокзале, украшенном, как и все вокзалы, красными флагами, к
полудню собрались для встречи представители Комитета общественных организаций,
представители Совета рабочих депутатов, представители московской городской
управы, и комиссар юстиции Москвы Муравьёв, и, конечно, от московской
адвокатуры, от совета присяжных поверенных, от судебной палаты, от окружного
суда, — а ещё построен был почётный караул юнкеров Александровского училища.
И вот, к подкупольному
перрону, видавшему столь много славных приездов из Петербурга и Петрограда, —
подошёл экстренный поезд из паровоза и двух вагонов — и на площадке второго
вагона стоял первый в России министр-гражданин! (Как он был молод, как он был
строен, как шло ему лёгкое пальто с меховым воротником и мягкая шляпа!) Сняв
перчатку, он заранее безо всякой заносчивости показывал свою доступность,
помахивал пальцами встречающим. Тут раздалась команда капитана взводу юнкеров:
— Для встречи слева, слушай,
на-краул!
Юнкера взяли на караул.
Барабанщик забил встречу.
Александр Фёдорович мило
кланялся, прикладывая пальцы к шляпе.
Не только он: глубже на
площадке стояли и тоже прикладывали два любимца Москвы — Челноков и Кишкин,
тоже приехавшие из Петрограда, а на днях давшие образец гражданского поведения:
Челноков, назначенный Родзянкою комиссаром Москвы, не
счёл возможным состоять по назначению при наступившей эпохе свободы — и
добровольно уступил комиссарство избранному Кишкину. Но даже их двоих почти не
заметили при встрече.
Едва сойдя со ступеньки
вагона скользящим движением ноги, гражданин-министр расцеловался с длинным
тощим князем Дмитрием Шаховским (у обоих стояли слёзы в глазах) — и с
представителем железнодорожных рабочих, который назвал Керенского товарищем. А
от прапорщика принял большой букет красных тюльпанов, перевязанный широкой
муаровой лентой.
Князь Шаховской, с большими
ясными глазами, знаменитый кадет, секретарь выборгского заседания, дрожа от
охватившего волнения, долго не в силах был выговорить даже слово. Наконец
начал:
— В эти знаменательные дни,
которых русский народ никогда не забудет, вы доказали, что самый ярый
радикализм, самый пылкий дух можно вложить в живое дело и воплотить в реальные
формы! Вы доказали это своим горячим личным примером! От имени Москвы и от
имени... я приношу вам самую горячую... Благодаря
именно вам мы уберегли наш город от кровавых эксцессов. В Москве всё спокойно,
всё в образцовом порядке, вы убедитесь сами.
И — ещё раз пылко
расцеловались.
И затем Керенского
приветствовали от городской магистратуры. И затем — от Совета рабочих депутатов
—
— ... как господина министра
юстиции, но и нашего дорогого товарища...
И вручили ему письмо от
председателя Совета Хинчука. Министр, освободясь от букета, тут же прочёл письмо, и умное лицо его
осветилось решимостью:
— Я отсюда еду немедленно к
вам!
Это — меняло предположенный
распорядок, и смутило представителей судебных властей, прокуроров, комиссара
юстиции, приветствовавших министра от имени, от имени и ещё от имени...
Но Керенский, принявший
весьма официальный вид, заявил:
— Прошу меня не ждать. Я
буду и в суде.
И затем, отвечая на все
приветствия резким, далеко слышным голосом:
— Товарищи!.. Господа!.. У
меня нет слов, чтобы выразить, что я переживаю! Но я лично — я только исполняю
свой долг. Я знаю, что русский народ — великий народ, и русская демократия —
великая демократия! Для них — нет ничего невозможного, а я... я только являюсь
их орудием. Да, для меня величайшее счастье, что эти дни я мог действовать
наверняка. Я шёл прямой дорогой, ибо хорошо знал и крестьянство, и рабочий
класс, и вообще весь русский народ... Вот, я приехал от имени Временного
правительства, пользующегося всей полнотою власти, приехал передать вам привет
от нас, министров, и заявить, что мы отдаём себя в распоряжение нации и будем
исполнять её волю до конца! И вот, я приехал спросить вас: а идти ли нам до
конца?
— До конца! до конца!.. —
загудела толпа, принявшая к этому времени громадные размеры. Здесь толпились
солидные, раскормленные общественные деятели, и немного офицеров, и много
солдат без строя, рабочие, мещане, студенты и гимназисты.
И закинув голову движением
роковым, принимая эти клики как глас народа, Керенский шагнул ещё и обратился к
почётному караулу:
— Господа офицеры, юнкера и
солдаты! От имени Временного правительства я приветствую русскую армию,
навсегда освободившую Россию от тиранической власти! Отныне у нас только один
народ — народ вооружённый!
Прошёл гулок восхищения.
— Старая рознь между
офицерами и солдатами, между армией и народом — отошла в вечность. Мы все
теперь — граждане! — раскинул он над собою одну руку в лайковой перчатке,
другую без перчатки. — Мы все теперь — сыны великого свободного народа.
И — пошёл, пошёл, легко,
свободно, не зашёл в парадные комнаты вокзала, а сразу на улицу, где ждал его
автомобиль.
С ним рядом заняли места как
адъютанты — два артиллерийских офицера, прикомандированных от командующего
войсками.
И под крики «ура» и
рукоплескания автомобиль тронулся от вокзала. В Совет рабочих депутатов, на
дружеский и негласный разговор революционеров.
Корреспонденты газет тем
временем бросились в редакции.