502
По всем
нашим восточным границам, от Каспийского моря до Японского и ещё по ту сторону
их, знал Корнилов
несколько лет военной разведки, полдюжины восточных языков и
подвижно-неутомимую жизнь сухого бесприметного
воина с бурятской наружностью. В японскую войну командовал бригадой, в эту —
дивизией, и прослыл средь офицеров фаталистом: за то, что вёл себя на фронте
так, будто смерти вообще не бывает. Его наблюдательный пункт не уходил из
передних окопов, так попал и в плен. Для всякого генерала обычно плен означает
конец войны — доотбыть остающийся срок войны со
льготами в быту и размышленьями об ошибках. Но Корнилов бежал — горами, лесами,
ночами, питаясь только ягодами, и так три недели, — и побег его, прогремевший
на Россию, встал среди доблестных событий этой войны.
После того он получил
армейский корпус в гвардейской армии Гурко — и стал его любимым понятливым
помощником и схватчиво нагонял достижения военной
практики, упущенные им за год плена. И до недавних последних дней предположить
бы Корнилов не мог, что вся его цельно-военная жизнь вдруг получит какое-то
извращённое продолжение. И когда Гурко воодушевлённо напутствовал его —
использовать на пользу России своё исключительное назначение в гущу
революционной смуты, — Корнилову никак ещё не приоткрылось, какие ждут его
повороты.
Но не успел Корнилов проморгаться в Петрограде, как в первый же вечер Гучков повёз его в Царское Село, и во дворец, и велел
приготовить надёжных офицеров для назначения сюда. И уже можно было понять, к
чему это клонится, и лёг осадок.
И всякому военному
отвратительна роль тюремщика, но если ещё и сам недавно 15 месяцев был узник —
и знаешь, что такое потеря свободы?
А вчера поздно вечером Гучков прислал Корнилову распоряжение: сегодня с утра ехать
в Царское Село — арестовать императрицу и установить условия
военной охраны с таким расчётом, что туда прибудет и арестованный царь. И к
этому прибавлялась детальная письменная инструкция содержания арестованных,
разработанная видимо в министерстве юстиции. И в чтении инструкции можно было
только изумиться, какие изощрённые эти умы тюремных содержателей, как они
предусмотрительно и изгибчато опережают всякие порывы
узника.
Но сама юстиция скрылась в
тени, а распоряжаться подталкивали боевого генерала, как бы в насмешку над
армией. Однако приказывалось — правительством, и как же можно не выполнить?
Служба не спрашивает согласия.
Впрочем, объяснил Гучков, и Корнилов облегчился, что арест этот — мера
временная и прежде всего для сохранности царской же семьи от озорников и мятежников.
Готовилось втайне. Полковник
Кобылинский, назначаемый командовать царскосельским
гарнизоном, всё узнал от Корнилова только уже в поезде сегодня утром. На
станцию Царское Село вызвали царскосельского
коменданта и в ожидании часа, назначенного царицей, обсуждали дислокацию
дворца, парка. Конечно, топографическая карта бесполитична
и расстановку военной охраны можно исполнять как чисто боевую задачу.
Но военное превосходство
применялось к одинокой женщине.
Однако же и эта женщина...
Когда Корнилов после побега представлялся ко Двору — он стал говорить о
нечеловеческом положении наших военнопленных в Австрии и Германии, что надо их
защитить, хотя бы прижав германских и австрийских у нас. И не встретил отзыва.
Царица странно сказала: «Ах, пусть Россия покажет пример великодушия!» И охлаждающий шелесток прошёл по
голове Корнилова. Хорошо ей быть великодушной, сидя во дворце!..
И вот теперь предстояло
именно Корнилову и ему одному объявить императрице невероятную новость: она и
дети императора брались под арест! Эта легендарная, беспечно белая семья,
высоко, как в облаке, плававшая над всею прошлой жизнью Корнилова, — вдруг
упадала наземь больно — и оцепить её дозором должен был боевой генерал,
присягавший императору.
И ещё — что дети все
больные, и царица измучена тем, и вполне беспомощна, хотя хочет держаться
гордой, — всё это помрачало Корнилова и вязало ему язык.
И только и было облегчение,
и смог он передать ей наедине: что это временно и — для них же.
Со всей её надменной
осанкой, запёчатлённой на стольких портретах, вот — еле держалась она,
покачивалась — и посмотрела на него благодарно. Глаза её были беспомощные,
улыбка — принуждённая.
Ещё темней и строже чем
вошёл, Лавр Георгиевич вышел от царицы.
Теперь — много мелких действий
предстояло ему совершить.
Сперва — распорядился выключить
телеграф и все телефоны во дворце, оставив только два у ворот и два в
караульных помещениях при офицерах.
Затем велел собрать в зал
всех находящихся во дворце лиц свиты и прислуги, всего человек до ста
пятидесяти. И объявил им: что все желающие уехать должны
уехать тотчас, а желающие остаться при царской семье — должны будут
впредь подчиняться режиму арестованных.
Затем распорядился о смене
постов Конвоя Его Величества и Сводного полка. (Теперь Конвою доверятся лишь
конные дозоры для охраны окрестностей.)
Затем из многих дворцовых
дверей назначил три действующих, и отныне охраняемых стражею. Остальные велел
запереть и сдать ключи караулу.
Через нового дворцового
коменданта штабс-ротмистра Коцебу, привезенного с
собой из Петрограда по выбору Гучкова же, — указал
расположение караулов внутри дворца и вокруг него.
Установил очередь назначения
караулов от гвардейских стрелковых полков царскосельского
гарнизона и порядок высылки дозоров. Дважды в день охрану будут проверять от
штаба Округа.
Всем остающимся и имеющим
дело со дворцом должна быть теперь объявлена
подготовленная инструкция. Все продукты и довольствие должны доставляться
только через кухонный подъезд, приём и выдача их — лишь при дежурном офицере,
при этом не должно быть допускаемо никаких разговоров о внутренних лицах
дворца. Все поступающие и исходящие письма, записки и телеграммы должны
просматриваться лично штабс-ротмистром Коцебу и
пропускать — лишь характера хозяйственного и медицинского, остальные —
передавать в штаб Военного округа. Вход во дворец дозволяется только вызванным
техникам и врачам — и то в сопровождении часового или дежурного офицера. Без
разрешения командующего Округом не дозволяются никакие свидания с лицами, содержащимися
в Александровском дворце. Прогулки отрекшегося императора и бывшей императрицы
допускаются в светлое время дня, в часы по их желанию, на большом балконе
дворца и в прилегающей части парка — но в сопровождении дежурного офицера и при
усилении внешней охраны.
Всё это получилось
отлично-чёткое, почти военное распоряжение. Временное правительство не могло бы
найти лучшего исполнителя.
Ну, кажется, кончил и
собрался уезжать, ехать к премьер-министру Львову докладывать о выполнении, —
как доложили генералу ещё новое: за парком в лесу обнаружена часовня,
охраняемая караулом, а в ней — труп Распутина в металлическом гробу.
Ещё одна забота, И оставить
так нельзя, будут глумиться. Откапывать? перевозить в Петроград?
