Восьмое марта

 

 

 

509

 

Не забывать, напоминать себе: в Совет ты пришёл, чтоб опередить саму революцию, её незримо бешеный ход. Чтобы в самом гнезде анархии — опередить анархию и дать состроиться новому порядку. Напоминать себе, потому что сидя в бурлящем думском зале, в гуще тысячи солдатских депутатов, Станкевич чувствовал себя не рациональным направителем, а щепкой, и бросало его стихийным переплеском туда же, куда всех бросает, и за пять минут нельзя предсказать, куда всю эту громаду повернёт один языкатый оратор.

Какая там повестка дня! — какую б ни объявили, она всё равно не выполнялась никогда, сбиваемая потоком и неожиданным наклоном ораторов, не привыкших ни к каким заседаниям. Как всегда, и сегодня то и дело вылезали с приветствиями — от гельсингфорсского совета депутатов, от псковского авиационного парка, из Торжка, из Луги, от разных ещё запасных полков... А обсуждать предполагали «права солдата», парой адвокатов была подготовлена целая декларация по развязыванию и роспуску военной дисциплины, — но всё повернул вылезший на трибуну писарь: что Совет депутатов должен разослать по всей России пропагандистов, которые бы всюду разъезжали и боролись с земством, и пропагандистов этих оплачивать, не упустил. «Деревня — нищая духом!» — восклицал он, — и надо её готовить к Учредительному Собранию.

А тут, вглядеться, только называется «солдаты», но мало бессловесных дошло до этого зала, тут едва не половина и сидела писарей да настрыканных унтеров с начатками образования. Они, на беду, уже кое-что знали — и ещё знали слишком мало.

Вот, один доказывал, что нам нужна не конституция, а республика: конституция — это накормление наполовину, республика — когда человек будет накормлен досыта. Ни при каком государе никогда хорошо не будет.

Другой поправлял, что не вообще республика нужна, а — демократическая республика. Вон, во Франции — там давит буржуазия.

А третий опять: что кто остался в деревне — в делах не разбирается, надо ехать разъяснять. Надо везде расклеивать программы, чтоб они висели перед глазами.

— Вся сила — в крестьянах, и надо их подговорить к республике!

И ещё вылезал какой-то наивец и, снявши папаху, кланялся собранию, что отец его был крепостным, и он согласен ехать разъяснять на свои последние средства, бесплатно.

Откидывали ему, что в деревне — учителя и учительницы, они сами всё крестьянам объяснят, им только газеты посылать.

А с места кричал:

— Я требую, чтобы все войска Петрограда послали домой письма с требованием республики!

А с трибуны:

— Самая главная пропаганда — это объяснить, как и кому принадлежит земля и как её надо делить. Если у нас останется царь — то земля не достанется крестьянам. Если будет республика — то вся эта дорогая земелька будет нашей! Земля Романовых должна принадлежать населению.

Откликались:

— Так у нас уже и есть народная воля. И значит — вся земля наша.

— Нет! — кричали ему. — Если Вильгельм победит — всю землю заберёт! Надо прежде победить Вильгельма.

А бородач просил: в сами войска пригласить людей, и объяснили бы они, какой должен быть у нас строй.

А там кричали: выбирать лучший кадр для управления, и деньги от капиталистов передать в крестьянские банки.

— Нет, — кричали, — поручим Временному правительству засеять всю землю!

Многолюдное революционное собрание — это всё равно что революционная уличная толпа. Толпа кажется всевластной — а на самом деле идёт за вожаком и даже хочет, чтобы ею управляли. И чтоб её убедить — надо или очень-очень уверенно утверждать, или много раз повторять одно и то же, или кинуть в неё порыв как факел. Но ничего этого не мог сегодняшний председатель прапорщик Утгоф. Он только тщетно образумливал с родзянкинской вышки:

— Товарищи! Товарищи! Мы должны обсуждать вопрос об армии, а чем мы занимаемся?

И тут же давал слово пришедшей французской военной делегации.

И майор восклицал:

— Вив ля Рус!

А с места:

— Француз пупа не надорвёт!

После того выходил молодецкий подпоручик из союза республиканцев:

— Товарищи! Демократическую республику — ещё надо, чтобы народ понимал. Если прямо посылать агитаторов в население, то примешаются провокаторы. Прежде необходим порядок в воинских частях. Свобода — это не значит обижать другого. Два солдата ушли с поста спать — это не порядок. Есть много примеров...

Но — не много было охотников на эти много примеров. Сильно гудели, не слушали.

Да, именно это первое и нужно было: порядок в воинских частях. Именно его и хотел достичь Станкевич, но не в безалаберном гудении этого зала, а в Исполнительном Комитете, куда он уже был избран. Он воспитывал себя — больше не теряться в этих волнах.

А они — хлестали.

Депутат-солдат, вернувшийся из Кронштадта, докладывал, что нашёл там дела — ничего. Моряки согласны служить и понимают серьёзность момента.

И в подтверждение выходил рослый матрос с пулемётной лентой через плечо наискось, по новой моде. Мрачно налегал локтями на откос трибуны и басом:

— У нас всё в порядке. Чует сердце моряка демократическую республику. Если надо будет — дадим из Кронштадта залп по нашим врагам.

Убедительно, даже слишком.

И нервный подпрапорщик:

Надо прежде всего в сами войска послать пропагандистов из революционеров! Я — сам поеду на фронт! И скажу им: если заставят идти на Петроград — убейте такого командира! После войны мы сразу не сложим оружие, не-е-ет!

И сколько же вспыхивало сейчас таких индивидуальных дерзких воль — и во все стороны направленных. И кто же бы успел их все сориентировать?

Вспоминали Государственную Думу — и сейчас ему в ответ:

Чтой-то я не помню, чтоб наша деревня в Думу выбирала. Кто их выбирал? Не, нам другую подавай!

И из фельдшеров:

— Если мы провалим с Учредительным Собранием — мы все погибли. Старая власть не подавлена... Каждый доктор может повести за собой целый уезд, и всё пропадёт.

И — опять бородач, рослый кавалерист, рядовой:

— Вот слушайте. Каждое дело начинается с благословения Бога. — (Уже зашумели.) — Я — старый солдат, служил беспорочно семь лет...

С места:

— И выслужил семь реп?

— Я хочу сказать вам тайну о дворцах.

Смех. Не слушают.

— Э-э, — рассердился кавалерист, — да тут всё лычки сидят, тут рази солдаты!

Выхватил саблю в воздух, провёл — испугались, смолкли.

Э-э-эх, — вложил саблю, плюнул, куда-то в кого-то, и сошёл со ступенек.

Председатель объявил депутацию из Свеаборга. Вышел румяный плотный радостный полковник:

— Товарищи! Мы выражаем восторг от нового строя и желаем работать вместе с ним! Да здравствует свободный народ!

По словам — могло быть изневольно, а по виду — подхалим революции. Да — строевой ли?

И за ним — свеаборгский морской капитан. Но этот — глухо, уныло (Непенина убили):

— Мы работаем для укрепления добытой свободы. У нас все едино — солдаты, моряки, рабочие и офицеры. Да здравствует свободная Россия...

И — опять в пулемётных лентах, от 2-го пулемётного полка. Лихо:

— Поклон вам, товарищи, за ваши дела освобождения! Всех врагов свободы надо изолировать и всё у них отобрать. И решить, и арестовать в 24 часа, а то они распродают имущество. И в порядке спешности немедленный арест всего романовского дома!

Хлопали: очень забористо, уверенно сёк.

Но от пулемётных ли полков, давивших Петроград, — наклонило председателя на вопрос о выводе лишних частей из Петрограда.

Крики ему:

— А как выводить, ежели революция не закончена?

— А чьим приказом? Не военный министр, должны судить об том мы сами!

— Хотя и увести, но представители их должны заседать здесь, быть всё время на страже Петрограда.

— Хотя и вывести, но иметь меж собою связь!

И — от самого заинтересованного, от 1-го пулемётного полка — унтер на трибуне:

— Мы признаём Совет солдатских депутатов, и больше никого, даже Бога не слушаем! И мы не уйдём из Петрограда, пока нам не дадут землю! И мы вчера не послушались приказа министра ехать на позицию, хотя наши солдаты там и очень необходимы, и больше нигде в России нет таких специальных войск, как наши пулемётные полки. Но пока во главе армии стоит Николай Николаевич — нельзя посылать не только солдат, но и боевых материалов.

Со всем свободолюбием, со всей широтой воззрений — страшно стало Станкевичу: и где же, когда же такое вызрело, что мы не замечали? Неужели — за эту одну неделю только? Уж кто бывал левее его! — но с болью пристукивало его сердце, когда вот так разносили армию.

Заспорили: а вывозить ли на фронт артиллерийские снаряды?

Председателя сменил ловкий Борис Богданов из Исполкома — и уговорил все такие вопросы передать в Исполнительный Комитет. А здесь сейчас — обсуждать Декларацию Прав Солдата. А проект — уже в руках, вот он.

И — как маслом по солдатским сердцам. Отныне все солдаты — граждане... Отменяется отдание чести...

Да, с честью не надо было так священнодействовать: за 6 шагов до офицера повернуть голову, руку выбрасывать вывернув и есть офицера глазами, — надо было давно и проще: что это — просто взаимное приветствие.

... Никаких дисциплинарных наказаний ни от кого... Отменяется бег по кругу, постановка под ружьё, разжалование. Облегчить увольнение из казармы. Разрешается носить вольное платье и вступать в любую организацию... Курить где угодно... Отменяются всякие работы... Отменяется вечерняя поверка... Отменяется обязательная молитва... Отменяются денщики...

Вмешался доктор:

— В Действующей армии отменять денщиков нельзя. Офицер сидит голодный в окопе, как же он будет без денщика?

— Тогда платить денщикам!

— Нет, и за плату нельзя! Все в окопах, а денщики сидят в тылу!

— А что ж — вместо них бабья набрать? так что получится?

— От имени казаков прошу оставить вестовых! Денщики признаны во Франции. Без денщика офицер запаршивеет. Ежели офицер будет и сам лошадь убирать — что он тогда будет изо себя представлять?..

 

 

*****

Светочем ярким свобода

Блещет над нашей страной.

Счастье родного народа

Только в свободе одной.

(«Новая марсельеза»)

 

К главе 510