509
Не забывать, напоминать
себе: в Совет ты пришёл, чтоб опередить саму революцию, её незримо бешеный ход.
Чтобы в самом гнезде анархии — опередить анархию и дать состроиться
новому порядку. Напоминать себе, потому что сидя в бурлящем думском зале, в
гуще тысячи солдатских депутатов, Станкевич чувствовал себя не рациональным направителем, а щепкой, и бросало его стихийным переплеском
туда же, куда всех бросает, и за пять минут нельзя предсказать, куда всю эту
громаду повернёт один языкатый оратор.
Какая там повестка дня! — какую б ни объявили, она всё равно не выполнялась никогда,
сбиваемая потоком и неожиданным наклоном ораторов, не привыкших ни к каким
заседаниям. Как всегда, и сегодня то и дело вылезали с приветствиями — от гельсингфорсского совета депутатов, от псковского
авиационного парка, из Торжка, из Луги, от разных ещё запасных полков... А
обсуждать предполагали «права солдата», парой адвокатов была подготовлена целая
декларация по развязыванию и роспуску военной дисциплины, — но всё повернул
вылезший на трибуну писарь: что Совет депутатов должен разослать по всей России
пропагандистов, которые бы всюду разъезжали и боролись с земством,
и пропагандистов этих оплачивать, не упустил. «Деревня — нищая духом!» —
восклицал он, — и надо её готовить к Учредительному Собранию.
А тут, вглядеться, только
называется «солдаты», но мало бессловесных дошло до этого зала, тут едва не
половина и сидела писарей да настрыканных унтеров с
начатками образования. Они, на беду, уже кое-что знали — и ещё знали слишком
мало.
Вот, один доказывал, что нам
нужна не конституция, а республика: конституция — это накормление
наполовину, республика — когда человек будет накормлен досыта. Ни при каком
государе никогда хорошо не будет.
Другой поправлял, что не вообще
республика нужна, а — демократическая республика. Вон, во Франции — там давит
буржуазия.
А третий опять: что кто
остался в деревне — в делах не разбирается, надо ехать разъяснять. Надо везде
расклеивать программы, чтоб они висели перед глазами.
— Вся сила — в крестьянах, и
надо их подговорить к республике!
И ещё вылезал какой-то наивец и, снявши папаху, кланялся собранию, что отец его
был крепостным, и он согласен ехать разъяснять на свои последние средства,
бесплатно.
Откидывали ему, что в
деревне — учителя и учительницы, они сами всё крестьянам объяснят, им только
газеты посылать.
А с места кричал:
— Я требую, чтобы все войска
Петрограда послали домой письма с требованием республики!
А с трибуны:
— Самая главная пропаганда —
это объяснить, как и кому принадлежит земля и как её надо делить. Если у нас
останется царь — то земля не достанется крестьянам. Если будет республика — то вся
эта дорогая земелька будет нашей! Земля Романовых должна принадлежать
населению.
Откликались:
— Так у нас уже и есть
народная воля. И значит — вся земля наша.
— Нет! — кричали ему. — Если
Вильгельм победит — всю землю заберёт! Надо прежде победить Вильгельма.
А бородач просил: в сами
войска пригласить людей, и объяснили бы они, какой должен быть у нас строй.
А там кричали: выбирать
лучший кадр для управления, и деньги от капиталистов передать в крестьянские
банки.
— Нет, — кричали, — поручим
Временному правительству засеять всю землю!
Многолюдное революционное
собрание — это всё равно что революционная уличная
толпа. Толпа кажется всевластной — а на самом деле идёт за вожаком и даже
хочет, чтобы ею управляли. И чтоб её убедить — надо или очень-очень уверенно
утверждать, или много раз повторять одно и то же, или кинуть в неё порыв как
факел. Но ничего этого не мог сегодняшний председатель прапорщик Утгоф. Он только тщетно образумливал с родзянкинской
вышки:
— Товарищи! Товарищи! Мы
должны обсуждать вопрос об армии, а чем мы занимаемся?
И тут же давал слово
пришедшей французской военной делегации.
И майор восклицал:
— Вив ля Рус!
А с места:
— Француз пупа не надорвёт!
После того выходил молодецкий
подпоручик из союза республиканцев:
— Товарищи! Демократическую
республику — ещё надо, чтобы народ понимал. Если прямо посылать агитаторов в
население, то примешаются провокаторы. Прежде необходим порядок в воинских
частях. Свобода — это не значит обижать другого. Два
солдата ушли с поста спать — это не порядок. Есть много примеров...
Но — не
много было охотников на эти много примеров. Сильно гудели, не слушали.
Да, именно это первое и
нужно было: порядок в воинских частях. Именно его и хотел достичь Станкевич, но
не в безалаберном гудении этого зала, а в Исполнительном Комитете, куда он уже
был избран. Он воспитывал себя — больше не теряться в этих волнах.
А они — хлестали.
Депутат-солдат, вернувшийся
из Кронштадта, докладывал, что нашёл там дела — ничего. Моряки согласны служить и понимают серьёзность момента.
И в подтверждение выходил
рослый матрос с пулемётной лентой через плечо наискось, по новой моде. Мрачно
налегал локтями на откос трибуны и басом:
— У нас всё в порядке. Чует
сердце моряка демократическую республику. Если надо будет — дадим из Кронштадта
залп по нашим врагам.
Убедительно, даже слишком.
И нервный подпрапорщик:
— Надо
прежде всего в сами войска послать пропагандистов из революционеров! Я — сам
поеду на фронт! И скажу им: если заставят идти на Петроград — убейте такого
командира! После войны мы сразу не сложим оружие, не-е-ет!
И сколько же вспыхивало
сейчас таких индивидуальных дерзких воль — и во все стороны направленных. И кто
же бы успел их все сориентировать?
Вспоминали Государственную
Думу — и сейчас ему в ответ:
— Чтой-то
я не помню, чтоб наша деревня в Думу выбирала. Кто их выбирал? Не, нам другую подавай!
И из фельдшеров:
— Если мы провалим с
Учредительным Собранием — мы все погибли. Старая власть не подавлена... Каждый
доктор может повести за собой целый уезд, и всё пропадёт.
И — опять бородач, рослый
кавалерист, рядовой:
— Вот слушайте. Каждое дело
начинается с благословения Бога. — (Уже зашумели.) — Я — старый солдат, служил
беспорочно семь лет...
С места:
— И выслужил семь реп?
— Я хочу сказать вам тайну о
дворцах.
Смех. Не слушают.
— Э-э, — рассердился
кавалерист, — да тут всё лычки сидят, тут рази солдаты!
Выхватил саблю в воздух,
провёл — испугались, смолкли.
— Э-э-эх,
— вложил саблю, плюнул, куда-то в кого-то, и сошёл со ступенек.
Председатель объявил
депутацию из Свеаборга. Вышел румяный плотный радостный полковник:
— Товарищи! Мы выражаем
восторг от нового строя и желаем работать вместе с ним! Да здравствует
свободный народ!
По словам — могло быть изневольно, а по виду —
подхалим революции. Да — строевой ли?
И за ним — свеаборгский морской капитан. Но этот — глухо, уныло (Непенина убили):
— Мы работаем для укрепления
добытой свободы. У нас все едино — солдаты, моряки, рабочие и офицеры. Да
здравствует свободная Россия...
И — опять в пулемётных
лентах, от 2-го пулемётного полка. Лихо:
— Поклон вам, товарищи, за
ваши дела освобождения! Всех врагов свободы надо изолировать и всё у них
отобрать. И решить, и арестовать в 24 часа, а то они распродают имущество. И в
порядке спешности немедленный арест всего романовского дома!
Хлопали: очень забористо, уверенно сёк.
Но от пулемётных ли полков,
давивших Петроград, — наклонило председателя на вопрос о выводе лишних частей
из Петрограда.
Крики ему:
— А как выводить, ежели революция не закончена?
— А чьим приказом? Не
военный министр, должны судить об том мы сами!
— Хотя и увести, но
представители их должны заседать здесь, быть всё время на страже Петрограда.
— Хотя и вывести, но иметь
меж собою связь!
И — от самого
заинтересованного, от 1-го пулемётного полка — унтер на трибуне:
— Мы признаём Совет
солдатских депутатов, и больше никого, даже Бога не слушаем! И мы не уйдём из
Петрограда, пока нам не дадут землю! И мы вчера не послушались приказа министра
ехать на позицию, хотя наши солдаты там и очень необходимы, и больше нигде в
России нет таких специальных войск, как наши пулемётные полки. Но пока во главе
армии стоит Николай Николаевич — нельзя посылать не только солдат, но и боевых
материалов.
Со всем свободолюбием, со
всей широтой воззрений — страшно стало Станкевичу: и где же, когда же такое
вызрело, что мы не замечали? Неужели — за эту одну неделю только? Уж кто бывал
левее его! — но с болью пристукивало его сердце, когда вот так разносили армию.
Заспорили: а вывозить ли на
фронт артиллерийские снаряды?
Председателя сменил ловкий
Борис Богданов из Исполкома — и уговорил все такие вопросы передать в
Исполнительный Комитет. А здесь сейчас — обсуждать Декларацию Прав Солдата. А
проект — уже в руках, вот он.
И — как маслом по солдатским
сердцам. Отныне все солдаты — граждане... Отменяется отдание чести...
Да, с честью не надо было
так священнодействовать: за 6 шагов до офицера повернуть голову, руку выбрасывать вывернув и есть офицера глазами, — надо было
давно и проще: что это — просто взаимное приветствие.
... Никаких дисциплинарных
наказаний ни от кого... Отменяется бег по кругу, постановка под ружьё,
разжалование. Облегчить увольнение из казармы. Разрешается носить вольное
платье и вступать в любую организацию... Курить где угодно... Отменяются всякие
работы... Отменяется вечерняя поверка... Отменяется обязательная молитва...
Отменяются денщики...
Вмешался доктор:
— В Действующей армии
отменять денщиков нельзя. Офицер сидит голодный в окопе, как же он будет без
денщика?
— Тогда платить денщикам!
— Нет, и за плату нельзя!
Все в окопах, а денщики сидят в тылу!
— А что ж — вместо них бабья
набрать? так что получится?
— От имени казаков прошу
оставить вестовых! Денщики признаны во Франции. Без денщика офицер запаршивеет.
Ежели офицер будет и сам лошадь убирать — что он тогда будет изо
себя представлять?..
*****
Светочем ярким свобода Блещет над нашей страной. Счастье родного народа Только в свободе одной. («Новая марсельеза») |