514
Заболел семилетний Тити, сын Лили Ден, крестник
императрицы. Об этом Лили узнала по ещё невыключенному
телефону, как раз в суматохе. Говорила — горничная и подносила сына в жару к
телефону. И он бормотал: «Мама, когда же ты приедешь?»
Разрывалась Лили, но было
невозможно, но было предательски в эти ужасные часы покинуть дворец! И она
решила — даже не говорить государыне.
Однако та сама,
мужественная, но с совершенно красными глазами, позвала её:
— Лили, вам надо уходить. Вы
понимаете этот приказ? Никому, кто останется, уже не разрешат покинуть дворец.
Подумайте о Тити, разве вы сможете не только без
него, но даже без известий о нём?
Говорила так — но конечно
мечтала хоть одну живую близкую душу сохранить подле себя.
— Ваше Величество! Моё самое
большое желание — остаться с вами.
Скорбное лицо государыни
осветилось — не улыбкой, которая не шла к её лицу никогда, — но светом от
невидимого источника:
— Я знала это! Но я боюсь,
это будет ужасным испытанием для вас.
— Не думайте обо мне, Ваше
Величество. Мы будем переносить опасность вместе.
— Боже, милая моя, родная
девочка, как я вам благодарна за вашу преданность.
— Это я должна благодарить
вас, Ваше Величество, что вы разрешаете мне остаться с вами.
Эти два дня совместных
сжиганий очень сблизили их. Государыня разворачивала, разворачивала письма,
фотографии — читая про себя, но не скрывая лица, и не
боясь ничего открыть Лили, как своей. Вместе утерянное
— сблизило их больше, чем вместе бы приобретенное.
А вчера вечером верная
прислуга предупредила, что жечь больше нельзя: уборщики печей обратили внимание
на непомерное количество золы в каминах — а сейчас всё доносится наружу, уже
верить никому нельзя.
Вот как! — даже свободы
сжигать своё интимное у себя в камине государыня была лишена!
Ну, правда, большую часть
успели.
Вся обстановка вокруг дворца
уже была отравлена предательством, и это коснулось части прислуги. Сама
государыня не видела потока грязи, выливаемой на неё газетами, злобных статей и
карикатур, — но это всё притекало во дворец, и прислуга отравлялась.
И ещё приходили государыне
письма, — Лили читала их, даже сегодня трусливо-анонимные, — с предложением
помочь установить мир с немцами.
Лицу государыни естественно
было выражение грустного величия. Или, при неподвижных глазах,
магнетически-пламенный взгляд:
— Ах, Лили, страданьями мы
очищаемся для небес. Мы, которым дано видеть всё и с другой
стороны, — мы всё должны воспринять как Божью руку. Мы молимся — а всё
недостаточно. Из другого мира, потом, мы всё это увидим совсем
иначе. С отречением Государя всё кончено для России. Но мы не должны винить ни
русский народ, ни солдат, — они не виноваты.
Её поразило, что в
сегодняшних утренних газетах уже было крупно напечатано дословно то, что
Корнилов ей сегодня прочёл. Итак, весь Петроград с утра уже знал сегодня обо
всём — и ни одна сочувствующая душа не прорвалась предупредить государыню.
Бенкендорфы, разумеется, оставались.
Приехала из Кисловодска Настенька Гендрикова — как
раз сегодня, прямо в капкан. Милый Боткин — оставался при детях. Милый Жильяр, учитель французского,
заявил, что никуда теперь не пойдёт. Мистер Гиббс, учитель английского,
оказался в Петрограде, и его теперь не пускали во дворец. А граф Апраксин не
мог покинуть обязанностей враз, но уже дал понять, что
на таких условиях он оставаться не может.
А давно ли брался учить
государыню, как ей быть?..
Там и сям проходил,
показывался новый комендант дворца — штабс-ротмистр Коцебу,
бывший офицер Уланского Ея Величества полка, она его не помнила, правда. Но
Лили — хорошо знала его! — это был её дальний родственник.
И она подстерегла его на
проходе в одиночестве и спросила, что это значит.
Он ответил в большом
смущении:
— Не могу себе представить,
почему я назначен на этот пост. Меня никто не предупреждал, не объяснял.
Сегодня ночью разбудили и приказали отправляться в Царское Село. Заверьте Их
Величества, что я попробую сделать всё возможное для них. Если я смогу быть Им
полезен — это будет счастливый момент моей жизни.
Едва Лили донесла эту тайную
радость до государыни — принеслась следующая: Сводный гвардейский полк
отказался сдать караулы пришедшим стрелкам!
Вот это так! Вот это
новость! Да ещё может быть с этого начнётся и весь
великий поворот войск??
Но хотя они не сдали
караулов и до ночи — не стало внутренних постов, и откуда-то просачивались в
дворцовые коридоры развязные дерзкие солдаты с красными рваными лоскутами — и с
любопытством заглядывали в двери комнат, спрашивали объяснений у слуг.
А в парке раздались
выстрелы. Это — революционные солдаты стали охотиться на ручных оленят.