528
Война! Это — всем вопросам
вопрос. Но пусть кто хочет вертится-качается, только не
большевики. Шляпников держался самого крайнего, а самое крайнее — оно и самое
простое. Начиналась война — объявили мы «долой войну!». Теперь произошла
революция — всё равно «долой войну!» или даже тем более.
Но раньше и буржуазия и соглашатели считали, пусть беспокоится царское
правительство. А вот после революции изменилось у них у всех сразу.
Буржуазию — можно понять:
она пришла вроде бы к власти, но нет у неё, как у царя, реальной силы гнать
войска в наступление. И может она надеяться только — овладеть умами. И для
этого теперь вся буржуазная пресса перепевает верность родине, необходимость
одолеть Вильгельма. Вместо поповской проповеди о защите православной веры
ставят теперь новые виды обмана: свободу, землю, волю, лишь бы погнать солдата
на колючую проволоку. Забыть все внутренние обиды, забыть все партийные и
классовые различия, мол рабочий вопрос — после победы,
земельный вопрос — после победы, а пока — переть на колючую проволоку ради
отечества денежного мешка. И, конечно, «долой войну» им не остаётся изобразить
иначе как измену родине. Самую даже умеренную мысль о мире буржуазная
пропаганда заранее порочит тем, что связывает её с царём и двором. Изображает
так, будто и революция вся произошла от военных неудач царя, хотели все солдаты
побеждать, а царь и двор им не давали.
А вся эта буржуазная
сказочка — без корней. Произошла революция ни от каких военных неудач, а просто — устали. Из этого и надо
исходить в реальных революционных действиях.
И по всей России против
тысячи буржуазных газет антивоенную агитацию бестрепетно подняла одна «Правда».
Первый раз открыто в России напечатала циммервальдскую
резолюцию. И напечатала кинтальскую. (Никто больше не
решился.) И призвала открыто обсуждать вопрос о войне, от которого никак не
уклониться новой российской демократии.
А «Известия» Совета
дипломатично обмалчивали войну уже десятый день,
будто её вовсе не было. Об чём угодно находили
братья-социалисты высказаться, но не о такой мелочи, как война. Стала выходить меньшевицкая «Рабочая газета» — тоже молчала блудливо. А
устно уже гулял у них такой лозунг: «Революция имеет право на оборону». Как
признали правительство, так признали и войну, — течь, как все текут. Они
уставили шаткие ножки своей политики на том, что народ
согласен воевать и дальше. И не только уклоняются серьёзно обсуждать военный
вопрос, печатать о нём статьи, — наоборот, ещё упрекают большевиков, что своим
голым «долой войну» они теперь вносят раскол в единство революционной
демократии, играют-де на руку чёрной сотне, это ж надо договориться! И
предлагают: ради успеха революции — помолчать.
Но это дико! Для чего ж
тогда были Циммервальд и Кинталь?
Что же переменилось, почему теперь отказаться? Что все русские социалисты тянут
в предательство — так так
оно было и всю войну, и все европейские так же. Нет, надо иметь твёрдость нести
«долой войну!», как бы это ни встретили. Как раз ради революции и надо ставить
вопрос о войне всё острей!
И что на «Правду» окрысились со всех сторон — это не удивительно. Удивительно,
что и в собственной партии набралось интеллигентов, кто брюзжал, что «долой
войну» теперь надо снять, такой лозунг мол ничего
практически не даёт для прекращения войны. Так, товарищи, если он не практичен
и ничего не даёт, — давайте его развивать, но в направлении том же — долой
войну! Зато этот лозунг — острый какой,
он всех будоражит, найдите другой подобный! Неужели нам сюсюкать о
«патриотическом долге перед страной», как со всех сторон выставляют?
Но обескураживало, что
лозунг и среди рабочих встречал поддержку слабую. На многих заводах слушали
«долой войну» хмуровато, — поддались националистической заразе. Объясняется,
очевидно, тем, что за время войны состав заводов сменился: многих боевых
забрали на фронт, а сюда набрали деревенскую серость.
Но что там! — солдаты и те
встречали худо. Для кого и надо было отменить войну, а они, по неразвитости,
замороченные, не понимая собственной пользы, откликались, что могут так
призывать только немецкие агенты. Были уже случаи, что солдаты отказывались
участвовать в демонстрации, если будут нести «долой войну». Конечно, слышали
они одно и то же со всех сторон — от буржуазии и от оборонцев — и отпугивались
от большевиков. Оборонцы грозили большевикам «гневом революционного народа», —
и действительно приходилось поостеречься: не во всякое место ехать выступать, а
поехав — не всё говорить. Самому и Шляпникову в кавалерийском полку не дали
говорить, за́криками.
Почти выгнали. И других большевиков за последние дни.
И чувствовал Шляпников, что
тут он — у самого безотлагательного вопроса и всей революции, и партии. И
нутром чувствовал, что — прав. Но уже — не хватало мозгов. И со всех сторон
получая не поддержку, а противодействие, — кто не колебнётся? Уверенность
подтаивала в нём: а вдруг что-нибудь не так?
Ещё раз собрали БЦК (шишкоголовый Молотов таращился), ещё раз собрали ПК: так
остаётся партийная точка или не остаётся? Превращение империалистической войны
в гражданскую — какая причина снять? А вот — защита
отечества? При каких обстоятельствах мы, может быть, согласны? Или — никогда?
Сказать «никогда» — не значит ли потерять солдат навсегда?
Тощими головами всё-таки
нашлись так: родину защищаем только после того, как установится революционная
диктатура пролетариата и крестьянства. А пока — требовать от Совета Депутатов
обратиться к пролетариату воюющих стран с призывом брататься на фронтах.
Против этого не попрёшь:
брататься — русскому солдату по душе.
Важно было — удерживать в
своих руках агитационное дело Совета. Кому в какой полк ездить агитировать —
поручено было агитационной комиссии Исполкома, без её ведома
и разрешения ни один агитатор не должен был иметь хода ни в какую казарму, все
были предупреждены. Установили так, чтоб не допускать к войскам агитаторов
монархических и враждебных революции, — однако Гутовский,
заведующий делами комиссии, сам оборонец, так подбирал, чтоб ездили только
оборонцы. К счастью, именно в агитационной комиссии Шляпников и состоял и уж
тут своё право использовал: набрал много этих бланков, уже с печатями, и сам
выписывал и подписывал всем своим. (По таким бланкам можно было ехать
агитировать и в прифронтовую полосу.) Комиссия была недовольна, и Гутовский жаловался в Исполком, — но там прямо в лоб
Шляпникова побаивались.
Да для чего ж бы он в этой комиссии и состоял, как не дать накинуть узду
на большевиков (и на межрайонщиков, с ними налаживать
согласие)? Он на эту комиссию аккуратнее ходил, чем на сам Исполком. В комиссии
надо было бороться за Красикова, утверждать его в большевизме, а бундовца
Эрлиха подавлять.
И сегодня, придя в Таврический, не пошёл Шляпников
высиживать в ИК — но пошёл в большой думский зал постоять (присесть негде),
посмотреть на заседание солдатской секции Совета.
Это было поучительно: сразу
одними глазами вобрать как бы весь гарнизон Петрограда, — тот самый гарнизон,
на удивление не дававшийся большевикам, кто одни и защищали его интересы.
Вобрать, чтобы понять: как же его взять? Как и чем этих солдат повести?
В любимой своей устойчивой
позе, чуть ногами расступя, а руки скрестя на груди, посматривал Шляпников и послушивал.
Доверчивы они были, и больше
всего — к шинели. Всякий в солдатской шинели был им уже свой, хотя б это был
мобилизованный адвокат, служащий в канцелярии, и вёл бы их против собственных
интересов, этого они не различали.
Впрочем, на солдатской
секции говорить о политике было не принято, вся их политика была — что за
родину они конечно постоят, а всё их обсуждение здесь:
казарменный быт, как им сегодня обходиться в своих частях и по службе, чтобы
полегче. Верхушка Исполкома никак иначе эту солдатскую массу направить не
могла, хоть и присылали сюда Бориса Богданова в председатели. Тут и списка
присутствующих не вели, а только — была масса солдат, и Исполкому только бы в
сторону её отвести, благополучно бы кончилось.
А Шляпников — вольно среди
них себя чувствовал. Толкали его, обкуривали, ноги отдавливали, — всё веселей,
чем на Исполкоме.
Сегодня
читалась громко, медленно, уже готовая (и знающие военные тут, видимо, помогли)
«Декларация прав солдата», — и выслушивали, кто против, кто больше,
перекрикивали и голосовали по пунктам. Несколько таких собраний они уже, видно, эти
свои права мусолили: революция — это и были их права.
И верно они понимали.
Отменяется наименование
«нижний чин». Отменяется «так точно», «никак нет», «не могу знать» и «рады
стараться». Отменяется и команда «смирно». (Поспорили —
согласились оставить как переходную, без неё нельзя, но чтобы по стойке долго
не держали.) Отменяются все виды наказаний. Наоборот, предаётся суду
всякий начальник, наказавший солдата.
И споры были в мелочах, хоть
и въедливые, хоть и с бранью, а в главном: шла солдатская масса заедино, брать
свои права!
И думал Шляпников:
замечательно! Это и есть реальный ход революции: брать свои права! И этого не
остановить.
Сегодня вечером в Соляном
городке собирают большевики своих сторонников — большевицкую «фракцию» отсюда,
из Совета. (Как определить свою «фракцию»? а: кто «Правду» одобряет.) И изо
всей здешней массы, из двух или уже больше тысяч, — хорошо
если придёт рабочих человек сорок (не выбирают большевиков в Совет, заголосовывают, нету их здесь), а солдат если придёт
двое-трое — так уже хорошо, уже начало, дрожжи.
Но несмотря на такую свою
малочисленность и ничтожность, — вот тут сейчас, в этой «декларации прав
солдата» — на самом деле и для всех ещё неведомо — побеждали большевики!
Просчитались мудрецы-оборонцы из Исполкома, уже не говоря о буржуазии! «Долой
войну» — это они наотрез не допускают, а «демократизация армии» — в этом они
отказать не могут, было бы неприлично. А что ж такое и есть демократизация
армии, если не: долой войну!?
Просто смешно, как они везде
галдят: в выборной армии возродится боеспособность, укрепится дисциплина,
станет сознательной! — да развалится, как дважды два.
И вот так мы освободимся от
войны!
Так — давайте
демократизацию, это нам и нужно, поработайте на нас! Не в лоб, так по лбу, а наша возьмёт. И ничего, что сегодня солдаты не дают нам
говорить. И ничего, что сегодня в Соляной городок только трое их и придёт. А
работает это всё — на нас! И с «долой войну!» мы не соступим,
нет!
В тесноте парламентского
буржуазного зала, обтолканный шинелями, обкуренный со
всех сторон,— Шляпников долго стоял, не утомляясь, и весело поблескивал глазами
в сторону президиума.
ДОКУМЕНТЫ
— 20
9 марта
ГУЧКОВ
— ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ
Весьма
секретно. В собственные руки.
...
Действующее положение вещей таково:
1)
Временное Правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его
распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет Рабочих и
Солдатских Депутатов... войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках.
Можно прямо сказать, что Временное Правительство существует
лишь пока это допускается Советом Рабочих и Солдатских Депутатов.
2)
Начавшееся разложение запасных частей прогрессирует — и о высылке в армию в
ближайшие месяцы значительного количества людских пополнений не может быть и
речи.
3)
Так же безнадежно стоит вопрос и о пополнении конского состава армии,
реквизиции лошадей пришлось прервать, дабы не обострять настроения населения.
4)
... Невыполнимы в намеченные сроки все новые артиллерийские и иные
формирования...