110
Революционному деятелю надо
быть крайне и стремительно подвижным, чтобы повсюду-повсюду успеть, — от этого могут
зависеть важные части революционной ситуации или даже вся она целиком. Именно
такую подвижность — во всём участвовать самому — проявлял от первого дня
революции и множество раз с тех пор Николай Дмитриевич Соколов, отчего и был
любимец ИК, и любим советскими массами, и всюду звали его выступить, объяснить,
направить. („Роковой человек” звали его в шутку.) Однако по игре революционной
случайности, он так и не занял никакого определённого видного поста, лишь
оставался всеобщим соединительным звеном, и его посылали, а то он мчался и сам,
на всякое прорывное место. Всегда первому узнавать сенсацию и принести её тем,
кто в ней нуждается, — был его девиз. И это он помог направить работу
Чрезвычайной Следственной Комиссии. И это он на Совещании Советов должен был
делать важнейший доклад об организации революционных сил — но Совещание
затянулось, ничто не помещалось, и он только выступил по поводу поправок к
готовой резолюции, без доклада. Вероятно, именно из-за своей неуловимой подвижности он сперва не состоял ни в какой
конкретной комиссии ИК — и только вот в середине апреля ИК сформировал
специальную Законодательную комиссию в составе одного Соколова, он и стал —
Комиссия. Ну, да он же был и первый юрист в ИК. Но нужно ли было проверить
Военную комиссию, выяснить организацию транспортного дела, войти в
правительственную комиссию морского судоустройства, или принимать, принимать,
принимать в Таврическом бесчисленные военные депутации-делегации, — и на всё
это был незаменимый Соколов!
Кажется — никак невозможно успеть?
— даже и в автомобиле? У некоторых членов ИК появились прикреплённые к ним
автомобили, у Соколова не было. Тогда он взял себе
реквизированное придворное ландо с массивными вензелями и коронами на дверцах
(их и не оторвать легко, и не надо), с парой кровных вороных, прекрасно
съезженных нога в ногу, и осанистым седобородым кучером на высоких козлах, — и
так ездил по Петрограду, особенно не минуя Невского, любя глазеть вдоль
Невского, откинутый в сиденьи и в сиреневых лайковых
перчатках сам.
В дни апрельского кризиса,
когда Исполком, в отсутствие Соколова, назначил „семь диктаторов”, — он, прочтя
постановление, уверен был, что и он — один из семи диктаторов, что это просто
опечатка — какой-то „Скалов”, такого нету в ИК! Нет,
оказался какой-то солдат.
Сейчас он мечтал (Керенский
твёрдо обещал) в скором времени стать сенатором, высшая ступень для юриста.
Не было границ политическим
интересам Соколова!
Копошились ли два месяца с
рождением Совета крестьянских депутатов — Соколов не оставлял вниманием их трудную
проблему и как мог мирил соперничающих инициаторов. И
те и другие хотели помочь беспомощному крестьянству в непомерном труде создания
своих Советов, рассеянных по лику России, но соревнование было: кто же именно
возглавит. В средине апреля собрали примирительную конференцию, а руководство
захватили эсеры из СРД.
Затевали теперь и
международную социалистическую конференцию в Стокгольме для установления
всеобщего мира — Соколов просто измучивался, что он оттеснён от её организации,
уж куда там поездка в Стокгольм. Он страстно завидовал Скобелеву, который в ИК
возглавил отдел международных сношений: всё великое интернациональное дело
теперь плыло через его руки! А редко в ком было такое цветение Интернационала,
как в груди Соколова. Правда, не знал иностранных языков, но ловил каждую
встречу с приехавшими Тома, Кашеном, Брантингом, Борбьергом — хоть поприсутствовать,
а то через переводчика задать и вопрос.
А делегации с фронта всё
ехали, ехали — от армий, от дивизий, от полков, от маленьких частей, кто как пошлёт,
— и всё наваливались на Соколова да на Стеклова: скажите ясно — мы воюем или не
воюем? за что мы должны в окопах сидеть? И нельзя отказаться, это важнейший
стык политики: теснее сплавить их с рабочим классом и вбить клин между
солдатами и офицерами, между трудящимися и буржуазией. А когда делегаций
сгущается слишком много, они начинают в Таврическом заседать, образуется из них
конференция. Так начали позавчера, и пошёл к ним объясняться кто же? — опять
незаменимый Соколов. А для ответов нужен не только высокий уровень
революционного сознания, но и простая находчивость. Допустимо ли братание с
немцами? Какие меры принимаются против дезертиров? Нельзя подорвать
Интернационал и революцию, но нельзя поссориться и с солдатами, тут балансируй.
А какие меры контроля Совет проводит над высшим командным составом? Пока — слабые, но вот скоро посылаем комиссаров. И вдруг вопрос,
это после петроградских волнений: „А что это такая за
красная гвардия и почему её не разоружают? Гвардия должна
быть на фронте, а не здесь. И многим солдатам из гарнизона не хватает винтовок
— так пусть им передадут.”
И Соколов — как наитием,
сразу нашёлся, и ответил блестяще.
— Каждый свободный гражданин
имеет право носить оружие. Так и Красная гвардия. Здесь нет ничего опасного,
это только старый режим боялся вооружённого народа. Рабочие — заработали себе
эти винтовки в дни революции, и отнять их теперь было бы оскорблением
пролетариата.
И отклонили вопрос. Это было
позавчера. Но Соколов на этом не успокоился: нельзя оставлять в армейской массе
непрояснённые пятна. И узнал, кто задавал вопрос, из
8-й армии. И провёл с ними отдельно работу. И сегодня (а совещание теперь шло
каждый день, не закрываясь) тот же самый выступил и сказал:
— Буржуазная печать
истолковала мой вопрос о Красной гвардии как протест против вооружения рабочих.
А мы просто хотели выяснить: какова численность, из кого состоит. Я извиняюсь
перед собранием, что неосведомлённость меня и моих товарищей заставила задать
этот вопрос. Да, рабочие, вышедшие в февральские дни безоружными против трёх
тысяч протопоповских пулемётов, — завоевали себе
право на оружие. Революционный пролетариат пусть стоит на страже свободы!
Знал Соколов, что Ленин
будет доволен. Соколов и сам был большевиком, до самой войны, а потом стал вне
фракций. Большевики обвиняли его, что он погряз в трясине меньшевизма, но это
неправда, он независимый; что он ушёл в лагерь социал-патриотов,
— и тоже неправда. Соколов был даже очень против войны, и справа его числили
неисправимым пораженцем, — но с войной надо балансировать осторожно. Вот например, как ни странно, а Исполнительный Комитет после
апрельских бурных дней алогично сдвинулся в защиту продолжения войны. И
фронтовые делегаты разно говорили. И приходится разъяснять им, что мир нельзя
заключить в несколько дней.
С большевиками Соколов
старался никак не рвать. Держал при себе помощником „Меча” Козловского, совсем
ленинского человека. И Шляпникова поддерживал в ИК не раз. (Шляпников прошлой
осенью мнился фигурой, но с ленинским приездом оказался дутой величиной,
оттеснён совсем.) В апреле при нападках на Ленина, при опасности ему — Соколов
всегда голосовал за него.
Совещание фронтовых
делегаций шло отлично! Приезжал охотно Некрасов, сегодня выступал Шингарёв.
Теперь вызывали Гучкова и Милюкова, а те упирались, не
шли, то больны, то заняты. Больны? — хорошо, мы не будем разъезжаться, хотя и
кончился срок наших полномочий.
Тряханём министров!
Это по-пролетарски!
После апрельских убийств
постановил ИК образовать собственную следственную комиссию и вести расследование
независимо от правительственной. Как первый юрист —
туда вошёл конечно и Соколов. И понимал, что и тут
сослужит большевикам. Среди семи членов, правда, было пять меньшевиков —
Венгеров, Гальперин, Фрумкин, Крохмаль и Авилов
(другой, не большевик), но они не решатся вредить, а Авилов даже дал выгодные
показания в прессе. А седьмой — большевик Красиков, союзник.
Но так необъятны силы
Соколова — в любой момент готов и ещё в какую
комиссию!
И вот нашлась ещё такая: избрать четырёх комиссаров для постоянного контроля
над Главнокомандующим Петроградским военным округом. И Соколов — попал туда! Но
вошёл и поручик Станкевич. Этот — не наша кость, с этим будет трудно.
Но и Корнилов, тёмный хитрый
генерал, за апрельские Дни прижат неплохо, почти отняли у него распоряжение
войсками.
Дожать его ещё.
Ой, много-много забот у
Николая Соколова.
А — хочется стать сенатором!