111
Петроградские газеты
начинали уже травить ожидаемый в Ставке офицерский съезд: не должно быть двух
офицерских съездов, достаточно одного петроградского!
Они оба и назначены были на
7 мая, в один день. Но петроградский съезд проступал
как липа: с численным превосходством тыловых военных чиновников и даже,
объявили, допускается, чтоб офицеры выбирали от себя на
съезд депутата-солдата! — ещё что выдумайте! И порядок дня там ожидался
политический, и чуть ли не сливаться с Советом рабочих депутатов.
Но почему же в Ставке не
могут собраться делегаты от ста тысяч боевых офицеров Действующей Армии — и
решить, что надо для блага родины?
Воротынцев выступит
непременно. Хотя речей-речей и так уж чересчур. Повернуть события может только
Сила. А съезд офицеров — изолированных, затравленных, разве может стать такой
силой?
Но — что сумеешь высказать
всем тем, если вот одного близкого Сергея Маркова, и с глазу на глаз, — никак
не убедить?
— Я согласен, Сергей Леонидыч, выйти из войны одним — это некрасиво, это будет
даже позорное пятно перед Европой. Но эти пятна в истории не навечно. И не
такое забывалось. А что делать, если мы к этому уже всё равно скатились? Мы — в
пропасти, уже летим.
— Но союзники не только
морально этого не простят — они нас реально накажут.
— Прервут нам кредиты и
техническое снабжение? Так мы и в войну от них не много
получали. А нам и давно пора стоять на своих ногах. И на своих деньгах.
— Да
прежде всего — интернируют наши бригады во Франции.
— Тоже не на век, подержат —
потом отпустят. А нечего было их туда и посылать.
— А — если прямо пошлют на
нас войска?
— Не раздвоиться им. А как
пошлют? Через Архангельск?..
— Через Владивосток. Японцев
и китайцев.
— Э-э-то
вилами писано. А мы тут погибаем — страшней и быстрей.
Марков уже прежде отвергал по-главному, — но, быстрый, сметливый, вот невольно
втягивался в обсуждение, покручивал генштабистский
серебряный аксельбант на груди:
— Ну а если немец пойдёт на
нас, оставленных, по всему фронту?
— Вы же видите: вот не идёт.
Хотя нас сейчас только толкни, мы и покатимся. Да Германия как рада будет
освободиться от Восточного фронта.
— И бросит все силы на
запад. И тем непростительней нам перед союзниками.
— Ничего, у них теперь
Америка.
— Ну, разберём варианты, —
всё больше втягивался Марков. — Если союзники победят Германию без нас — они же
нам всё равно не простят.
— Воевать против нас после
войны? Не будут, их общество откажется.
— А если, благодаря нашему
выходу, наоборот, Германия победит союзников? — то как
она потом на нас обернётся? Какое иго нам навяжет? В рабов превратит.
— Германии победить Антанту
с Америкой? За год — не успеет, а потом будет поздно: не выдержит, истощится. А
мы за то время, может, уже оправимся, укрепимся, не такая будет армия, не такой
тыл. Да хуже сегодняшнего — с нами ничего не может быть. Продолжать войну при
сегодняшнем развале — мы теряем себя уже наверняка и полностью. Россию как
таковую. Сейчас нам платить, — настаивал, переклонился
к Маркову, — самим существованием России! разве вы не видите??
Нет, всякий выход — лучше. Есть поговорка: соломенный мир лучше железной драки.
Запомнил от того вагонного
спутника, донца.
— Но — не для офицера! —
жёстко видел Марков. — Не можем мы, не можем никак выйти из войны без огромных
потерь.
— А народ, совершающий
революцию, всегда страдает. Это неизбежно. Конечно, Государь мог выйти из войны
без малейшей потери земли и без выплаты репараций. А сегодня — у нас нет такой
сильной власти, чтобы выйти благополучно. А выйти не-об-хо-димо!
Марков отрывисто расхаживал
по кабинету, снова садился в своё кресло, запрокинувшись. Думал. Его густые
стриженные бобриком волосы не колебались при том
никак.
— Недовоёванная
война! — это что? это значит — через несколько лет снова война. Значит, с
порога — новая гонка вооружённых сил.
— В нашем
сегодняшнем — этим уже не испугаешь. Хуже — не будет.
— А если Германия — да вдруг
помирится с Англией и Францией — за счёт нас? За счёт нас — почему бы им не
помириться? И — дели нас, бери кто хочешь, со всех
сторон.
О-о-о-ох, только и мог выдохнуть
Воротынцев.
И сабля остра — но и шея
толста. Как, правда, всё предвидеть?
Но хоть бы и сто раз был
прав Марков, а я бы не нашёл аргументов, — а всё равно из войны надо выходить,
выходить, выходить. Как никогда опасно — но и нужно как никогда.
— Да Георгий Михалыч! Да в какую компанию вы попадаете и меня тянете?
Вместе с Лениным?
Вместе с Лениным?.. Это —
уже ставил перед собой Воротынцев. Ловушечное положение?
— Нет, не вместе! —
напрягся. — Раньше него!
Убедить Маркова? И скольких
ещё потом? Сгорая:
— Да вот, вчерашний ваш
отчёт о печати на фронте. „Окопная правда”,
„Солдатская правда”, просто „Правда”, и все лживые листовки, — они же льются!
их же каждый день читают во всех дивизиях! Поймите: „Кончать войну!” —
уже брошено! и этого не завернуть, не остановить! И это захватит солдат до
конца, я знаю! Это — уже к прошлой осени созрело, только подожги! Потушить
этого — уже нельзя. Но надо — перехватить! Выйти раньше самим —
для спасения России! А Ленин — больше раздору, гражданская война, он так и
зовёт открыто! Он ищет — для международного пролетариата, не остановится
платить и кусками России.
Марков осваивался. Не
оттолкнулся.
Воротынцев горячо смотрел в
быстрые умные его глаза. Да! — он был идеален для ядра сопротивления.
И глазами — ещё напор!
Призыв.
— Но — какими силами
додержать фронт?
— А вот — какими? Я думал.
Думал. Отдельных здоровых частей — кавалерийских ещё можно набрать. И казачьих.
А пехоту — надо отделять здоровую часть от больной. Надо найти форму перестроя, извлекать сохранившихся воинов из нынешних
частей. Как вот сейчас — национальные части отделяются — стянуть и нам здоровое, боевое в отдельные кулаки. Каждый такой один
батальон будет стоить сегодняшней расхлябанной
дивизии. Они — и удержат узловые места фронта, если надо.
Марков щурился:
— На ходу войны — и строить
другую армию?
— Да Гурко же вот отстроил
за зиму сорок новых дивизий. Да он и сейчас взялся бы, я уверен. У него эти
мысли, может, уже и есть.
Марков — захватывался. Но,
сплетя пальцы на колене, сдерживал себя:
— А советы депутатов? Сразу
пронюхают. И не допустят!
— Но у нас и выбора нет. И
сроков нет, — отсекал Воротынцев.
Марков встречно остро
смотрел:
— Ну что ж, давайте — вдвоём
поговорим с Деникиным. А если его убедим, то будем проситься на доклад к
Алексееву.
— Не-ет,
— выдохнул Воротынцев. — Алексеев — не тот человек. Он — никогда не решится
раньше правительства. А лучше... Лучше вы добудьте у Деникина мне командировку
к Гучкову! Я — стрелой к нему слетаю. И если — может
быть — да проснётся прежний Гучков!? — так он и
поймёт, и примет. Он — способен принять! Он — умеет резко поворачивать! А там —
убедит он правительство или разгонит, — ему и карты в руки.
А дома — нет, так и не стало
покоя. Что-нибудь непременно случится каждый раз.
Не помогло его решение. Не
помогли уверения.
То опять начнёт вычитывать
его старые письма к ней, да не с листиков, а прямо наизусть.
Ну разве помнишь свои письма
прежних лет? Узнаёшь: а, да, это могло быть, как будто моё. А как будто и не
моё. Такие шёлковые ласковости — неужели это я мог писать?
Никак бы теперь не повторил.
Никак.
А читалось всё это — в укор:
как тогда было хорошо — и как теперь плохо. И как она теперь безвыходно
несчастна.
— Линочка,
ну что за странное у тебя наслаждение: всё время быть недовольной и жаловаться?
Всё время я сдавлен, как бы только перед тобой не провиниться.
— А ты — не провинивайся! — придвигалась и вглядывалась пытливо, глаза
в глаза, с пламенем неизрасходованным. — А ты не провинивайся!
С чего всё началось?
Началось, началось, но право
же — кончили, всё.
— Пойми, я не могу каждый
день входить в дом, ожидая навала мрака.
— А ты не подумал, как же
могу я в этот мрак не входить, а жить в нём двадцать четыре часа? И должна
встречать тебя жизнерадостной улыбкой?
— Но мы же с тобой
условились, поняли: всё — миновало. Голова без того напряжена, кругом беда.
Нельзя же так друг друга подбивать.
А её подхватывало, как
осенний листок над костром, кружило, несло, подпаляло
ещё:
— Вот именно, не подбивать
друг друга! А зачем же ты меня подбил??
ДОКУМЕНТЫ
— 19
26 апреля
ИЗ
ГЕРМАНСКОЙ СТАВКИ — В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
Генерал
Людендорф протелеграфировал Восточному
Главнокомандующему:
Русское
предложение вести переговоры со Стекловым принимается. Базу переговоров
составят директивы от 16 апр. „Тайная операция”. Кроме того надо обсудить:
поставку русского зерна Германии по дешевой цене;
отмену конфискации немецких имуществ в России... Надо облегчить русским отказ
от территорий в Литве и Курляндии: ссылкой на требования денежного возмещения
за более чем миллионный излишек военнопленных в наших руках; подчеркиванием
нашего намерения считаться с национальными претензиями литовцев и курляндцев в способе их присоединения к Германии.
Вопрос
об общей мирной конференции подниматься не должен. Германия и Россия быстрей
договорятся одни.