123
И сколько же было Шляпникову
хлопот ускорить возврат Ленина в Россию, такой позарез необходимый. Курьер его,
Марья Ивановна, первый раз вернулась из Скандинавии 20 марта с известием от
Ганецкого, что Ленину придётся ехать через Германию, выхода нет. Тотчас же, от
сердца, Шляпников отбил условную телеграмму Ганецкому: да, именно, немедленно!
Но тут забеспокоились сестры Ленина, забеспокоились и партийные товарищи: не
кончится ли это для Ленина плохо? И вынудили Шляпникова отбить вторую
телеграмму: „Не форсируйте приезда, избегайте риска.” И
послали Марью Ивановну в Стокгольм второй раз, теперь уже конспирируя от меньшевиков,
без бумаги от Исполкома, только за подписью члена ИК Шляпникова; и её в Торнео раздевали, обыскивали, отнимали „Правду” и письмо,
но довезла до Ганецкого немного денег на ленинский переезд и устно: пусть Ленин
через Германию едет, только если уверен, что его не задержат ни там, ни тут. А
изобретательный Ганецкий ответил Шляпникову пакетом через посольскую почту,
через милюковское министерство! и никто не вскрыл. А
потом, телеграммой 2 апреля: что нужно заказать вагон от Торнео,
— и так стало ясно большевицкой верхушке, что Ленин Германию благополучно
проехал. Вагон — тотчас заказали. А утром 3-го из Торнео
пришла телеграмма от самих Ленина и Зиновьева — да не о том, конечно, что
проехали границу сами, это бы глупо открывало их неуверенность, а: на границе
задержали Платтена, требуйте пропуска! И — кинулся
Шляпников, и кинулись все — устраивать Ленину вечернюю встречу в Белоострове и в Петрограде.
Как же радовался Шляпников
приезду Ленина: ну, теперь с моих плеч всё сойдёт! В станционном буфете Белоострова заказал ужин на всех приехавших (буфетчик,
узнав, что важные революционеры, и денег не взял) — и потчевал их, обходя
столы, как радушный хозяин.
А на том — кажется и кончилось его хозяинство.
И полуторалетнее возглавление
партии. В вагоне до Петрограда Ленин с ним нисколько не побеседовал, всё с
Каменевым. К счастью не гонял ни его, ни „левых большевиков” ни за какие
ошибки, да эту же программу и выдвинул, когда приехал, и даже ещё левей, а их
за верность — не похвалил. Толковал ему Шляпников: надо, надо пойти на Исполком
объясниться (Ленин не хотел), предупредить вражескую атаку о переезде, — Ленин
выслушал рассеянно, как и не выслушал (но пошёл). И от
ИК добыл Шляпников Ленину автомобиль. И именем же ИК
требовал от швейцара и дворника дома на Широкой, где жила ленинская сестра, — строгой охраны
квартиры и наблюдать за всем подозрительным. И — ещё бы хотел придумать, чем
помочь, а больше ничем не мог.
Да тут же сразу, на третий
день после ленинского приезда, попал в аварию: выезжали с Войтинским
на Таврическую улицу из дворцового подъезда быстро — и под трамвай! Шофёр
отделался легко, и Войтинский не тяжело, — а
Шляпников как увидел трамвай над собой — так сутки потом не приходил в
сознание. Тело — уцелело, а тяжёлая контузия продержала его в больнице больше
двух недель.
И очнулся он на больничной
постели — как будто давним ребёнком. Как будто этим ударом трамвая его вышибло
из нынешней жизни — назад, назад, назад — черезо все его революционные 15 лет —
к тому муромскому юнцу, ещё ничего в жизни не познавшему.
И вставали картины тех лет, и мать — как сегодняшние. Лежал на койке словно меньше и слабей самого себя. И будто — заново
надо было жить начинать, а пойди попробуй.
И только с навещаньями товарищей-выборжан,
то Павлова с женой, то Чугурина, — возвращалось колоченье сегодняшнего революционного Петрограда: дела-то
шли, шли, да как! (Не всё и к лучшему.)
А Сашенька навестила, с
гостинцем, всего один раз: очень много боевой работы.
Как стала недоступна — так
ещё красивей.
Солнышко ты моё красное,
неужели ж ты для меня потеряна?
Со средины марта, полмесяца,
была она „в распоряжении БЦК” — а пойди ей что-нибудь поручи. Сама знает, что
делать.
Отчего, как это сломилось? —
Шляпников не понимал. Вины за собой не знал.
„Твоя чухна”...
Так и вытягивало, вытягивало
сердце с места, тяжами.
А ещё в этом отодвиге на столько лет назад —
теперь увидел Шляпников, чего год от году не замечал: а отклонился он от
рабочего дела! Сразу на весь колодец увидел: перекошено. Всё партийные дела, и
всё как будто только для пролетариата, — а за этой мельтешнёй
лозунгов, листовок, заседаний — где-то он с тем пролетариатом — расстался?
Как будто партия только и
делала всё для рабочих? А — нет. Э-э, нет. У партии — своя, особная
жизнь, вот что.
И теперь, лёжа и лёжа на
койке, дал себе зарок: больше не перекашивать никогда. К рабочему люду чтоб сам
держался — истинно вплоть.
А тут — дни апрельской заворошки, а Шляпникова врачи всё не отпускали. Так и
пролежал без дела, а как нужен был! — выводили его рабочую гвардию на улицу.
В субботу, уже всё
кончилось, Шляпникова выписали из больницы. В воскресенье, ещё слабый, пошёл в
певческую школу на городское собрание союза металлистов, где он в ЦК. С
понедельника началась всероссийская конференция большевиков. И просидел
Шляпников несколько её заседаний — не в президиуме, уже как будто и не член ЦК,
ещё и болезнью отброшенный, теперь видно и не выберут, его совсем не замечали,
затолкали, он и сам молчал, не выступал. Какие-то новые в
головку пробирались, — вот Свердлов, не ходит, а крадётся, нелюдимый, не
улыбнётся никогда, глаза за толстыми стёклами ничего не выражают — а видно
злой.
Слушал, слушал Шляпников — и
открывшееся в больнице зрение тут ещё подтвердилось: текущий момент,
перерастание революции, Временное правительство, Интернационал, самоопределение
наций, — за всю конференцию так никто и не выступил: а как же рабочие люди
сегодня живут — и что им нужно завтра? И если партия наша — пролетариата, а нам
сегодня до этого не дело, — так будет ли завтра?.. Управим
мы рабочее дело для наших живых рабочих — или только для Интернационала?
А в перерыве упрекал его
Ленин, что прошляпили Красную гвардию. (А что — прошляпили?
Да в завкомах как оружейные магазины — винтовки, берданки, револьверы. А в
парке Дурново выборгская рабочая гвардия, что ни день, палит: „По врагам
революции — огонь!” А 21-го кто ж и поработал? — кто оружие
понёс на Невский? и своих в оцепленьи кто держал,
чтоб не разбегались?) Теперь велел ему Ленин: поживей
и покрепче устраивать Красную гвардию. И опять впрягался
Шляпников: сговорился с районами (это готовили тайно от Исполкома Совета, для
того действовала только „военная комиссия” при ПК), чтобы в пятницу 28-го
собрать в городской думе со всего городу уполномоченных Красной гвардии, ото
всех боевых дружин, какие уже есть или будут, и принять боевой устав, — устав
такой утвердили в Выборгском районе, а теперь надо, чтобы и весь город.
Устав составили с хитрецой.
Откровенно: цель рабочей гвардии — борьба с контрреволюционными попытками
господствующих классов, отстаивание оружием всех завоеваний рабочего класса —
и, для отмазки: а также охранение жизни и имущества
всех граждан. Членство — только из социалистических партий и профсоюзов, по их
рекомендации. Вооружение — за счёт военного министерства. Средства — за счёт
предпринимателей и за счёт города.
В общем, сколотили прочно.
На Выборгской стороне ни одного городского милиционера и не появлялось, Выборгская — уже отделилась и от города, и от правительства.
Но,
конечно, шила в мешке не утаишь: кто-то продал меньшевикам в Исполком, там
перепугались, и в самый день собрания 28-го утром в „Известиях” появилась
статья против Красной гвардии: что она не нужна, вредна, угроза единству
революционных сил, и вбивает клин между армией и пролетариатом — и даёт солдатам
повод думать, что рабочие против.
Вот так так! За два месяца революции первый раз „Известия”
так выступали — и прямо же травили на большевиков.
В этих условиях — отменить
собрание рабочегвардейских уполномоченных? Как раз
наоборот — принять бой! И — всегда бы Шляпников за это схватился. А сегодня
почувствовал: нет, не тот. Сил не стало? опало что-то внутри? Не тот.
И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось
уполномоченных человек полтораста.
А тут явился от Исполкома и
Юдин — мешать.
Коган бойко начал: цели,
членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:
— Пусть не увлекаются те,
кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники
самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с
революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её
выведут из Петрограда — пролетариат останется беззащитным? А в городскую
милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период
пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.
И конечно придётся.
— И рабочие массы охвачены
стремлением иметь свои вооружённые силы!
И предложил — сейчас же
голосовать устав.
Но Юдин потребовал слова.
Идея красной гвардии — в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции
отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия — на страже
свобод, и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не
ружья, а профсоюзы и просвещение.
Наши ребята уже привычные:
такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:
— Как истинный друг рабочего
класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку
только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.
А это — ты нас кровно
обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку
держать, дозволено, а рабочим — не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не
дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на
голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?
Оборвали шум, проголосовали:
74 — за продолжать, 79 — лишить слова!
Юдин стал уходить, за ним —
часть из зала. Тогда вернули — ладно, пусть кончает.
Он — кончил, всё то же, а ему кричали:
— Всё равно дружины на
заводах уже есть!
— Оружия и патронов не
вернём!
— Вы сами нам их раздавали!
Верно, сами. Забыли.
Отреклись.
— А ну, попробуйте,
разоружите нас!
И опять Юдин свою папку под
мышку — и пошёл вон.
И за ним — с кой-каких заводов, Невского судостроительного,
Механического, но — немного.
Ушёл, а тут догадались,
стали кричать:
— Они там сейчас против нас
резолюцию вынесут, завтра в „Известиях” напечатают!
— А чтоб не было ихней резолюции!
— Чтоб не вышел завтрашний номер
„Известий”!
— А вынесем резолюцию мы:
чтоб они отменили свою резолюцию!..
А ведь каждый кричал от
своей сотни, если не от тысячи.
Нет, исполкомовские
соглашатели, вам уже нашей гвардии не распустить.
Обошлось, как будто всё
правильно, Шляпникову и легче, что без него. Всё уже — в колее. И катится.
Без него.
И пусть, лишь бы дело шло.
Но всё же стали избирать
делегацию для переговоров с Исполнительным Комитетом, так и быть.