124
После апрельского кризиса —
нет, так и не вернулись дела в нормальный ход. И правительство — задыхалось.
А всё — от жестокосердия
Исполнительного Комитета: они не снимали своего неумолимого контроля — и вместе
с тем безжалостно отклоняли зов войти в правительство самим.
И всё — как повисло в
воздухе. И хотя, кажется, простиралась необъятная нива больших дел — сами
заседания Временного правительства, всё поздненочные,
на этой неделе, после публикации вопиюще-грозного Обращения к стране — надо
признаться, сузились до вопросов некрупного масштаба.
Позавчера, 26-го, отменили
ссылку на поселение как вид наказания. Разрешили Керенскому учредить ещё одну
должность товарища министра юстиции. Шингарёву — пригласить из Америки
специалистов по большим холодильникам. Терещенке —
выпустить в обращение кредитные билеты 1000-рублёвого достоинства (так —
гораздо быстрей можно печатать, а тут и цены растут).
Вчера, тоже к полуночи,
постановили образовать временную канцелярию Особой комиссии по ликвидации
Главного Управления по делам печати. И упразднили ещё не отменённую
предварительную драматическую цензуру, установили новый порядок регистрации
театральных афиш. Постановили призвать на военную службу всех до сих пор не
призванных врачей до 50 лет. И отказать великорусскому оркестру Андреева в
ежегодной субсидии.
Выздоровевший Гучков приезжал на эти ночные заседания, но почти демонстративно
безучастен, — и после заседания не оставался на частные собеседования
министров, в которых и билась жила жизни.
Не оставался на них и
Милюков, всё более надменный и замкнутый.
Крайне огорчало настроение и
некоторых других министров. Например Мануйлов как-то
не проявлял импульса преодоления препятствий. Да если вспомнить, он и против Кассо не боролся за либеральность Московского университета
— а сразу ушёл в отставку. Упрекали, что он и сейчас, при чистке министерства
просвещения, проявляет бесцельную осторожность.
А Коновалов
стал жаловаться и сокрушаться от чрезмерных рабочих требований, якобы
катастрофической разрухи в промышленности, подавал уже прямо панические ноты.
Его спокойное чистое сдобное лицо при этом кисло морщилось, он снимал золотое
пенсне, понурял голову и ко всему остальному был как
бы безвнятен. Узнать нельзя было того энергичного мануфактур-советника, который,
вот, всего лишь прошлой осенью, собирал на своей московской квартире
конспиративные совещания: как создать эксцессы, которые запугали бы царское
правительство и вынудили бы его к уступкам.
Да и сам князь Львов, от
56-летнего ли своего возраста, от непривычки, всё-таки, к правительственной
работе или от усталости в эти необыкновенные революционные недели, — стал всё
больше полагаться на тройку своих неутомимых министров — Керенского, Некрасова
и Терещенко. Молодость!
Также и днём, когда в Мариинский дворец всё ещё дотягивались военные делегации,
вот теперь даже от Кавказского фронта, — у самого князя оставались силы только
благодарить их за нравственную поддержку, при грандиозно-необъятных задачах
правительства. А выручали молодые друзья. Румяный, кровь с молоком, даже
глянцевый кожею, подтянутый Некрасов выходил к делегациям полувоенной походкой
и объяснял, как революция застала Россию в момент, когда она была уже на краю
пропасти, — и теперь правительство медленно вытягивает её оттуда. И ещё более
военным шагом выходил Керенский и объяснял, что ныне — русская армия свободнее
американской, и десятки поколений будут завидовать нам, участникам этих
событий.
Глушели заседания правительства, но
помимо них всё живей собирались в кабинет князя трое его молодых друзей, опора
и надежда. Они были и наиболее осведомлены о настроениях в Исполнительном
Комитете, у каждого имелись там свои личные связи.
Так и сегодня. Заседание
правительства, назначенное ближе к полуночи, обещало мало событий. Надо было
учреждать санитарно-статистический совет при Главном Военно-санитарном
управлении. Утверждать временное устройство местного суда. Учредить новый тип
четырёхклассных гимназий. И дать допуск лицам женского пола, получившим
художественное образование не ниже среднего, преподавать в мужских гимназиях и
прогимназиях.
Но задолго до того —
собрались в кабинете Львова в узком составе четверых, и с трепетом ждали
решения Исполнительного Комитета о судьбе коалиции — значит, и всей судьбе
правительства.
Ведь если только — если
только! — социалистические вожди Исполкома да согласятся войти в правительство
— так сама же система Советов затем начнёт отмирать как ненужная! Это же
замечательно!
Вперебив притекали и всякие другие
новости, больше дурные. В Коломенском районе самой столицы минувшей ночью
вооружённые анархисты, человек 30, вломились в дом герцога Лейхтенбергского,
некоторые и с ручными гранатами, да даже не вломились, а предъявили
постановление исполнительного комитета анархистов-коммунистов о необходимости
занять особняк под анархистский клуб и читать тут лекции. А сам герцог — в
Финляндии, а милицейский комиссар не осмелился не
допустить, — и вторженцы тут же повесили на передней
двери плакат „Клуб анархистов”, расклеили свои воззвания по внешним стенам,
поставили свой внешний караул — и вот уже целый день неизвестно, что они делают
внутри. А милиция поставила и свои внешние патрули.
И что теперь предпринять?
Просить вмешательства судебных властей?
Керенский: ни в коем случае!
Юридические органы могут вмешаться лишь тогда, когда и если органы министерства
внутренних дел исчерпают свои возможности.
Но именно как министр
внутренних дел князь Львов особенно хорошо понимал, что ничего тут сделать не
может, и это ещё больше портило его тоскливое настроение. Случай был похож на
Шлиссельбургскую республику недавних дней, где правительство тоже ничего не
могло поделать.
Остаётся попросить голубчика
Щепкина, Дмитрия Митрофановича, снестись с Исполнительным Комитетом Совета и
просить их о содействии к восстановлению порядка.
Так — сидели и жадно ждали
благоприятного решения Исполнительного Комитета о коалиции. Снова и снова
обсуждали все возможные аспекты коалиционного правительства. Создавать ли новое
министерство — труда? снабжения? искусств? почты-телеграфа? местного хозяйства?
Или согласятся социалисты принять посты министров без портфелей?
Стали конкретно разбирать,
как же потесниться, как переставиться, — так и
тесниться как будто некуда, мест нет.
Керенский настаивал, что
князь слишком доверчив к министрам-кадетам (Некрасова уже считали своим, а не
кадетом, не выдаст), а они — интригуют за спиной. Надо нам быть начеку.
И в единый голос внушали
князю молодые друзья, что задыхательный этот кризис
не кончится и правительство не станет на твёрдые рельсы, пока Милюков не отдаст
портфеля иностранных дел. И отчего б ему не потесниться на министерство
народного просвещения (Мануйлова можно и вовсе исключить), — ведь он профессор,
и самое дело для него? И всё обойдётся хорошо.
А кто станет министром
иностранных дел — это давно ясно им: наиболее светский среди них, европеец, и с
прекрасным английским языком — Михаил Иваныч
Терещенко.
И тут — позвонил князю
Львову Церетели. И — убил: Исполнительный Комитет проголосовал против вхождения
в коалицию!
Всё разрушено...
Убил, но убитого пытался
подбодрить: а отчего бы правительству не расшириться за счёт демократических
элементов, не связанных с Советом?
Да кого ж это именно?
Ну вот: Пешехонов. Переверзев. Прокопович. Малянтович.
Кишкин. Астров.
Львов повторял кандидатуры
из трубки вслух, а его друзья тут возмущались: да что это даст? они не принесут
нам никакого авторитета, что нам даст такое расширение?!
Но Львову запала своя
кандидатура: Красин! Великолепный промышленный организатор, а в прошлом —
большевик, так это может нам послужить как бы и защитой от них?
Керенский нервно ходил во
всю большую комнату по красному ковру.
И вернулся сюда ближе с тем,
что — тем более, тем более, и скорей, надо переставлять Милюкова. Только это
откроет нам путь к соглашению с Советом.
А уж Керенский тогда
обещает, что будет сам консультироваться с Исполнительным Комитетом и искать
выход.
Спасибо ему. Умница, деятельный,
проницательный, и с богатым чутьём. Давно фактически как бы стал заместителем
министра-председателя.