К содержанию книги

 

 

 

143

 

Как будто мало было Церетели всех его забот в Исполкоме — втянуло ещё и в это совещание фронтовых делегатов. Его попросили председательствовать там в субботу, во время речи Гучкова, потом оказалось и — скандальной речи Керенского (которую расхваливала буржуазная печать, а социалисты были в полном недоумении). Вчера, в воскресенье, пошёл туда на Ленина — и втянулся в спор с этим нахалом Зиновьевым. И сегодня пришлось ехать третий раз, кончать спор.

Церетели считал, что он Зиновьева побил, находился в диспуте лучше него, хотя и не всегда. Грубый крикун, и что своё — то у него ничтожно, резкий тон демагогии с расчётом на худших слушателей, а сила его — в ленинской аргументации, неплохо отработанной.

Спорить спорил, а из головы нейдёт вчерашняя отставка Гучкова, и что теперь будет с сотрясённым правительством? Вчера же на Совете Церетели провёл укрепляющее воззвание к армии — и если бы Гучков повременил, лишь ещё одни сутки, то, может, и не ушёл бы?

А после Совета, совсем поздно, к ночи, звонил князь Львов: необходимо увидеться.

До сих пор контакты были с Терещенкой, с Керенским, — теперь князь хотел видеться сам. Понятно, припекло.

Сейчас, после Таврического, поехал ко Львову домой, в казённую квартиру, позади Александрийского театра, где князь бывал только вторую половину ночи, а всё в Мариинском. А сегодня днём — вот, даже и не в Мариинском.

Покатые плечи князя опали глубже обычного, и рост ниже. Гладко причёсан, волосок к волоску, крахмальный воротничок — всё на месте. А нежные глаза — больные.

Эта негосударственная нежность всегда трогала отзывчивое сердце Церетели: никогда не мог он увидеть в министре-председателе оппонента, капиталиста, империалиста.

А сегодня особенно.

Жаловался: Гучков нанёс удар изнутри. И без того мы расшатаны. (Не упрекнул, что — Советом.) А вот... И что делать, что делать?..

Церетели своё: зовите демократических деятелей.

Не-ет, это не поможет. Силу дадут только члены Исполнительного Комитета.

Ну, мы можем пересмотреть формы контроля.

— А вы не можете отказаться от „постольку-поскольку”? — вздыхал Львов и взирал с непотерянной надеждой: — Эта формула унизительна для правительства: постоянное недоверие, подозрение. Власть может укрепиться только при полном доверии.

Вздохнул и Церетели:

— Можно изменить слова, но не мысль. Принцип поддержки в меру осуществления программы — это ведь освящено европейской парламентской практикой.

— Ну, не скажите, всё-таки... Там — другое... Некоторые министры у нас сейчас готовы на коллективную отставку. Но я всё ещё надеюсь, что мы создадим коалицию?

Спрашивал голубыми глазами.

— Вот, мы и заявление приготовили.

Ответ на гучковский выход. Показал.

Тихо сидели они вдвоём в гостиной, не похоже на шумные схватки Контактной комиссии. Тихо, ровно постукивали стенные часы.

Неизбежные, неотклонные минуты российской истории.

Вот тут, сейчас, и понял Церетели, что никакого другого выхода не осталось. Придётся вступать в правительство.

А сам он — совсем, совсем не хотел в министры. Он — социалист, и его область — свободное политическое творчество.

Другие некоторые пойдут охотно. Особенно Чернов.

 

 

К главе 144