150
Это очень
парламентарно было со стороны доминирующего большинства Исполкома, что,
посылая комиссию на переговоры с правительством, они вежливо включили и трёх
наблюдателей от меньшинства: от большевиков — Каменева, от межрайонцев
— Кротовского, и от безфракционных
— Гиммера. И вот сегодня Каменев вместе со всеми ехал на эти небывалые
государственные переговоры.
К десяти часам утра
собрались в Таврическом дворце десять членов переговорной комиссии — Чхеидзе
(совсем больной, в гриппе), Церетели, Дан, Богданов, Войтинский,
длинноволосый Гоц (Чернов в Москве), молчаливый
Филипповский, простоватый Пешехонов, строгий Станкевич, сдержанный Брамсон, и три наблюдателя. Чёртова дюжина, если без
шофёров. Сели в три богатых, но за недели революции потрёпанных автомобиля и
покатили, — не в Мариинский дворец, а для
конфиденциальности князь Львов позвал к себе на квартиру.
Он жил в департаменте
общих дел своего министерства — подобной второй улицы во всём Петербурге нет:
короткая, позади Александрийского театра, упираясь в его задний фасад, а вся
как бы дворцовая, по обе стороны две жёлто-белых линии бегущих колоннад,
сдвоенных полуколонн, чередуясь с окнами, на высоту второго и третьего этажей,
над глубокими арками первого — и точно равны по длине обе симметричные стороны улицы, торжественной и даже
днём почти пустынной.
Поднялись по департаментской
лестнице, своими пальто заняли совсем не малую вешалку в коридоре. В приёмной
увидели солдатский караул, — но солдаты сидели в креслах и курили махорку,
вниманья не подавая новопришедшим. О них доложил
чиновник. Всей гурьбой, в непритязательных пиджаках, ввалились в гостиную с
голубой атласной обивкой мебели — и оказались против министров всего троих:
кроме князя — лишь Некрасов и Терещенко.
Только троих?..
Но, значит, другие бы
мешали.
Ясно стало, что сочетание не
случайное: здесь перед ними — действующее ядро правительства. Кроме Керенского,
которому неудобно.
Широко расселись на мягких
диванах и в креслах, а на лакированные столики подносили исполкомовцам кому
чай, кому кофе в фигурных чашечках с орнаментальными ручками. Ничего, в этой
картине было что-то от Великой Французской.
Рыхлый князь Львов с двумя
напряжённо-поворотливыми министрами готовы были слушать. А Исполком и приехал
читать свою платформу. Но не зябнущий, сгорбленный Чхеидзе, а конечно Церетели,
— он занял, без гласного избрания, место безусловного лидера ИК. Да он с Даном и записывал эту платформу сегодня утром: прошлой
ночью, измученные, не могли составить начисто.
Итак, наш первый пункт
(сразу главный, и на убой Милюкову): деятельная внешняя политика, открыто
ставящая своей целью скорейшее достижение мира — на началах самоопределения
народов, без аннексий и контрибуций! И переговоры с союзниками для пересмотра
договоров!
Все лозунги, крикнутые на тысячах митингов, тут были сжаты в один
снаряд, и продырявленная падала вся политика Милюкова и лакейство
перед союзниками. (Вчера Гиммер со Стекловым предлагали и посильней, да ИК
отверг.) Каменев наблюдал с удовольствием.
Не вздрогнули министры, не
откинулись, не запротестовали. И даже — Львов понимающе кивнул. А Некрасов —
горел встречным взглядом. Он только должен был держаться в министерских
приличиях, а по духу-то он был почти советский.
Милюкова — они уже
сговорились сдать?
Но сколько же образумляющих ударов должно было прийтись по их головам за
эти два месяца, чтобы размягчить их так к сегодняшнему дню! (Владимир Ильич
будет доволен этим наблюдением.) Не без влияния остались тут и крайние лозунги
большевиков, ещё и до Ленина, когда их Каменев выдвигал. В те дни он
самостоятельно угадывал и выражал эту линию публично, именно это он и говорил в
конце марта на Всероссийском совещании советов, когда и ИК далеко не был
согласен, — а вот теперь это вносится как само собой разуменное,
и даже министры кивают головами. Мы не замечаем в течении
дней, а революция быстро идёт вперёд.
Церетели, после паузы, читал
дальше. Наш второй пункт: дальнейшая демократизация армии. И — и! — укрепление
её боевой силы и способности к оборонительным — и наступательным! — действиям.
Этот пункт — из сложнейших для любой головы. И Каменев в своих речах в те
дни старался не выражаться слишком конкретно, чтоб не схватили в капкан. Он
больше нажимал на то, чтобы сговориться с угнетёнными классами других стран и
так покончить лить кровь, превратить русскую национальную революцию в пролог
восстания угнетённых народов всех воюющих стран против молоха империализма. (По
сути — то, что Ленин потом привёз.) А его обзывали благодушным мечтателем и
добивались: а пока угнетённые народы не восстали — нашу армию сохранять? или
сложить оружие и распустить по домам? Вот в этом проклятом пункте наиболее не
хотелось Каменеву быть опасно чётким, он отвечал: сохранить мощь армии как
оплот против контрреволюции. Нет, а против немца? Если бороться — до каких пор?
если не бороться — то как получить мир? а если
восстания западного пролетариата не будет? и мир — всякий ли приемлем? И приходилось
выражать: да, сложить оружие была бы политика рабства, а не политика мира, надо
отвечать на пулю пулей. (Приехал Ленин — и как же голову мылил, что это
выражено неполитично, и в корне неправильно.)
Но здесь, сейчас,
большевицкий взгляд не побеждал, напротив, качнулся маятник в другую сторону —
и вот сам Исполнительный Комитет позорно предлагал готовность армии к
наступательным действиям! — ещё бы это не было министрам приятно! Они конечно
всецело согласны.
А третий пункт условий ИК —
был самый сгусток социализма: контроль над производством, над транспортом, над
обменом и распределением продуктов, а в необходимых случаях и государственная
организация производства. Да тут порядочные буржуазные министры должны были
просто встать на дыбы! Но эти — о, как они были уже озабочены и сокрушены: по
самому социалистическому пункту они меньше всего и возражали! — так они
тянулись за коалицией, сами уже не способные ни на что.
Даже на переговоры не похоже
— настолько нет борьбы. (Да трём против тринадцати — много и не поспоришь?)
И ещё эшелоном шли три
социалистических пункта: всесторонняя защита труда, государственное
регулирование землепользования и готовить переход земли к трудящимся, и
возложение финансовых тягот на имущие классы, — и против всего этого Некрасов
нисколько не возражал, а Львов и Терещенко осторожно: что надо обсудить детали.
А дальше что ж? —
демократическое самоуправление да Учредительное Собрание — тут демократам и
спорить не с чем.
Из тринадцати большинство молчало
(вчера накричавшись). Тем более наблюдатели. Сидел Каменев и удивлялся: как
негромко происходит смена государственного пути всей России — с буржуазного на социалистический. (Но Ленину — этого будет
мало, ничто.)
Теперь список условий —
опять же восемь условий, как и в марте, — передали Львову. Он медленно
читал, и началось обсуждение пункта за пунктом.
И мало же имели министры сил
для устойчивости и борьбы. По грозному первому пункту, не отстаивая ни единой милюковской позиции, только и нашлись прибавить: что не
прямо переговоры с союзниками об изменении договоров, а подготовка переговоров.
Хорошо. И что коалиционное правительство отвергает сепаратный мир, но война и
мир — лишь в согласии с союзниками. Исполкомовцы переглянулись, переговорились, — да что ж, они сами уже в это сползли.
Согласны.
Когда очень прижимают,
приходится и большевикам говорить: „отвергаем сепаратный мир”. Но без
надобности — не следовало бы вот так опрометчиво фиксировать. Как будто мы к сепаратному и не призываем, а свобода в формулировках должна
остаться. Такова ленинская школа. К счастью, сейчас от наблюдателя не ждали ни
высказывания, ни подписи.
И даже так выразился Львов с
дружественной улыбкой, что вручённые условия по существу суть продолжение и
развитие той политики, которую Временное правительство и до сих пор
осуществляло, — и поэтому какие ж могут быть существенные возражения? он не
предвидит их и от большинства министров.
И так — ещё раз был явно зачёркнут и сдан Милюков.
Ещё несколько мелких
поправок, вот по земельному вопросу. О, разумеется, во Временном правительстве
нет никого, кто бы сомневался в неизбежности перехода всей земли в руки
крестьянства. — (Заметим: как и нет сомнений в республиканском строе, так что
все главные задачи Учредительного Собрания уже выполнены, — посмеивался Лев Борисыч под усами.) — Но вот с этим регулированием
землепользования — надо бы несколько конкретизировать. И всё-таки указать, что
до Учредительного Собрания мы никак не властны решать...
Тут устроили небольшой
перерыв. Церетели потел над редакцией. Каменев, зная за собой способность находить удачные компромиссные формулировки,
подошёл к нему и, не удержался (узнал бы Ленин — дал бы нагоняя!), тихо
посоветовал, как выразиться: регулирование — в интересах трудящегося населения
и чтоб обеспечить наибольшее производство хлеба: (Баланс.)
Церетели оценил остроумие
ситуации — совет от противника и этого совещания и этой коалиции. И вписал.
А Каменев, заняв опять
кресло, анализировал своё двойственное самочувствие. Был ли он действительно противник
этой коалиции? Как большевик — да, теперь вынужден быть непримиримым
противником. Но как-то, до приезда Ленина, он иронически предлагал меньшевикам:
раз вы всё равно правительство поддерживаете, вам же Плеханов советует входить,
— так и входите. (И про себя не считал это такой уже шуткой.)
Сейчас Лев Борисович
чувствовал себя тут хорошо, на месте. Идёт спокойное серьёзное обсуждение, без
жгучих выкриков и брани, так характерной для Ленина, — в тишине устрояется судьба огромной страны на путях же социалистических,
в дальнейшее развитие революции, — чего ж ещё желать? и каких бо́льших
уступок можно было бы требовать от этих буржуа, согласных остаться в
правительстве — даже, даже и на таких условиях!
На самом деле — конечно же это было правильное решение, сохранение социального
равновесия в такой неустойчивой обстановке, только так и может сейчас
составиться власть. И он сам, серьёзно говоря, даже охотно вступил бы
министром, и нисколько не хуже, чем другие члены ИК. И совсем не из честолюбия,
не из властолюбия, их не было у Льва Борисыча, — а
просто для разумного порядка.
Но будет сегодня вечером
выступать на Совете публично, и вынужден будет возглашать: вся власть — Совету.
И обо всём здешнем придётся
подробно докладывать Ленину — и с подсмешкой. Хотя на
самом деле ничего тут язвительного не усмотришь.
Уйти из партии? — на такой
резкий шаг Лев Борисыч не мог решиться. Он
рассчитывал, что сами обстоятельства постепенно отрезвят Ленина.
Схватиться с Лениным в поединке и сметь его переспорить — мог единственный человек,
брат жены, Лев Давыдович. И он — вот-вот, на днях ждётся. Но он и в большевики
не записан, он реет вне партий, у него действительно орлиный полёт, — и Каменев
робеет и перед ним, как и перед Лениным.
Условия ИК были фактически
приняты, но обсуждение не кончилось: всё-таки и у министров же было что-то. А
вот что: во вступительной декларации нового правительства должна быть с особой
силой подчёркнута — твёрдость новой власти.
Они, бедняги, изголодались
по общественному доверию, они единственно просили, чтобы власть была всё же
властью, а не куклой. Терещенко, с бабочкой на шее, один среди всех нарядный,
говорил с большим волнением:
— Вы видите, мы, так
называемые цензовые элементы, согласны на всю вашу программу. Но обеспечьте же
хоть новому правительству твёрдое положение, которого не было у нас до сих пор!
Ведь так — совсем невозможно работать, вы попробуйте! Как же можно в разгаре
войны — и не иметь дееспособной власти? Должно же правительство иметь власть
применить и принуждение, вот к анархическим элементам, они же всё развалят.
Большинство исполкомовцев
улыбалось сочувственно: мольба беспомощных министров доходила до них. Да и
каково же самим, вот, завтра очутиться в таком положении? Что-то надо сделать,
ещё какие-то фразы.
Что к новому правительству
должно быть полное доверие всего революционного народа?
— И — безусловное,
без „постольку-поскольку”.
— Господа, прямыми словами
должно быть выражено: полнота власти!
— Ну, скажем, полнота власти,
необходимая для закрепления завоеваний революции.
— Ну, хотя бы так...
А вот эти — принудительные
действия против анархических элементов? — это была чёрная тучка, на такое ИК не
мог согласиться просто.
Стали высказываться так:
допустимо сказать и об энергичных мерах, и даже о принудительных действиях, —
но прежде всего против контрреволюционных, черносотенных попыток.
— Но их, к счастью, нет,
господа.
— Но и выразиться иначе
невозможно. Сперва — против контрреволюционных
попыток, а тогда можно добавить — и против анархических насильственных
действий, — и то лишь постольку, поскольку они тоже создают почву для
контрреволюции. А иначе массы нас не поймут.
Но в декларации, ко всей
стране, — это же надо ещё как точно, взвешенно сформулировать! Да-а-а, процедура переговоров оказывалась не такая простая:
вот, проговорили больше двух часов, а декларации нет, и ещё надо много
уточнять.
А правительству — сейчас
надо собраться в полном составе, чтобы принять условия ИК.
И ещё и другая забота у
министров: в этот шаткий момент они желают советоваться с Комитетом Государственной
Думы (вспомнили призрак!), от которого они формально получили власть 2 марта.
Исполкомовцы ехали сюда —
думали сразу и портфели обсуждать, ну куда там! — до портфелей далеко не дошло.
Итак, приходилось объявить
перерыв. Часа на два? Да может быть, даже и на три. А потом — все снова сюда,
господа, милости просим!