153
Пересидевшая в ресторане
десятка советских наконец могла вернуться в квартиру князя
Львова (пробиваясь в передней уже через толпу корреспондентов) — и теперь можно
было продолжать совместное заседание. Но за всем тем незаметно миновал день:
уже было к семи часам вечера, а на восемь в Морском корпусе назначен пленум
Совета (преждевременно назначен на сегодня, не думали, что переговоры так
затянутся), и членам Исполкома вот скоро надо ехать туда.
Расселись в голубых креслах,
в просторной гостиной с высоким потолком, большими окнами (ещё светло за ними,
но свет уже зажгли). Курили.
Министров тоже было
десятеро, едва не все. Теперь — и Милюков тут, и Керенский. (Вопреки обычному,
совсем не подвижен и не говорлив.) Милюков тут — значит, его ещё не выставили?
(Церетели при входе не успел обменяться-узнать ни с Некрасовым, ни с Терещенкой.)
Князь Львов естественно был
невыбранным председателем заседания. Он захотел изложить, как прошло совещание
с Временным Комитетом Государственной Думы.
Ну что ж, давайте.
Однако
условия думского комитета показались советским весьма странными.
Что значит „единство
власти”? Оно подразумевается. Подчёркивать единство власти — это утверждать,
что до сих пор Исполнительный Комитет мешал ему? Но это не так.
Некрасов горячо поддержал:
да вздор какой-то.
И это — даже смешно:
договариваться о единстве власти? Это совсем неконкретно. Для того же и
создаётся коалиция, чтобы было единство власти.
Князю Львову и самому
неудобно.
Теперь вот пункт: „единый
фронт с союзниками”. Тоже не подходящий. Раз мы намерены вести активную оборону
— это уже и есть координирование с союзниками, не надо оговаривать. (А такое оговаривание может сорвать всю Стокгольмскую
конференцию...)
И правда же, потеряли
министры только время на эти переговоры с родзянковским
комитетом... Все пункты вздорные, какой ни посмотри.
Сохранение целости армии? Так
оно и подразумевается. Активная борьба с анархией? Так мы это уже сегодня
нужным образом сформулировали.
А вот, замялся князь Львов,
очень ему смутительно и неудобно, ещё деликатный
вопрос: кто будет являться источником власти?
Исполкомовцы даже не все
поняли: о чём вопрос?
Ну — кто, будет считаться,
назначит новых министров?
Советские только легко
посмеялись: совсем они не настаивают, чтобы министры считались назначенными
Советом. Оформляйте там, как хотите.
Львову и облегчение.
А на чём ИК настаивает:
чтобы министры-социалисты были ответственны перед Советом.
Львов рассыпался:
пожалуйста, пожалуйста.
Керенский смотрел (молчал)
одобрительно.
Милюков — хмуро и зло. И
попросил слова. И заговорил весьма твёрдо, неприязненно.
Он не понимает, какие вообще
могут ставиться условия вступления в правительство? Ведь
программа правительства ещё 2 марта утверждена именно Исполнительным Комитетом,
и выполняется. И даже Стеклов, его сейчас здесь нет, на совещании Советов кичился, что программа прямо выработана Советом и навязана
Временному правительству, — так какие же и зачем могут ставиться ещё новые
программные требования? 2 марта условий было восемь, теперь новых восемь, и они
идут ещё дальше в разрушении страны. Разве нынешний кризис возник от
недостатков правительственной программы? Он возник от безвластия. По всей
стране разливается пугачёвщина, — вот о чём
надо думать и говорить. Россия буквально сгорает в анархии, на волоске
снабжение хлебом — а тут дискуссия о программных вопросах. Вместо этого — надо
укреплять власть.
Да и некоторые пункты
Исполнительного Комитета крайне неясны и неуместны. Что значит „деятельная
внешняя политика”? Она и до сих пор была не бездеятельна. И этот затверженный
чужой бессмысленный лозунг „без аннексий и контрибуций”. Он оттолкнёт от нас
союзников. И он не соответствует жизненным интересам России, которая нуждается
иметь выход в Средиземное море. Что должно быть ясно указано — что отвергается
сепаратный мир. А пересмотр договоров с союзниками? — абсолютно нереальная вещь
и не может даже обсуждаться.
Тут Гоц
выкрикнул:
— Всё — может, и всё будет
понятно, если Милюков — уйдёт!
Коллеги Милюкова молчали.
С крепостью, встречным лбом
Милюков невозмутимо принял реплику. И продолжал своё.
В каком смысле выдвигается
„дальнейшая демократизация армии”? Неужели до сих пор она была нерешительная?
Армии, напротив, надо вернуть дисциплину. Затем. Совершенно недостаточен
добавочный пункт о мерах против анархических и неправомерных действий. Сейчас
грозно развивается процесс отпадения национальностей, они самочинно создают
свои органы управления, — где суждение по этому поводу? каковы будут меры?
Затем. Совершенно неприемлемо условие, что министры-социалисты будут
ответственны перед Советом. Нет, они должны быть освобождены от такой
ответственности. Это — немыслимое положение: всё правительство будет зависеть
от какой-то части населения.
Он — веско это выговаривал,
не только как остающийся в правительстве, но едва ли не как лидер его.
А все министры — ледяно
молчали, покидая вокруг Милюкова мёртвое пространство.
Тем увереннее Церетели,
присяжный первый оратор ИК, взялся отвечать. Мир без аннексий и контрибуций
диктуется не только благородными демократическими принципами,
восторжествовавшими в России, но и всем положением у нас на фронте и в тылу: ни
на какой иной мир у нас уже никого и не подвинешь. Затем: демократия никогда не
станет отождествлять с анархией — действия органов революционного национального
самоуправления. А только разумные соглашения с ними могут предотвратить
распространение межнациональной розни. И наконец, право Совета контролировать и
отзывать своих представителей в правительстве — не может быть подвергнуто
сомнению.
И выразительные кивки
ведущих министров показывали, что и тут, в который раз, Милюков бестактно
изолировал себя.
Брамсон строго задал встречный
вопрос: а как представляет себе Милюков взаимоотношение министров-кадетов и
кадетской партии? Они — тоже бесконтрольны? не могут отзываться партией?
Вопрос очень колкий для
сегодняшнего момента.
Керенский проявлял просто
чудо сдержанности: молчал! Ведь в этом и состояло его заявление несколько дней
назад: чтобы партии отзывали и назначали. А он, вот, — молчал!
Милюков уверенно ответил,
что у министров-кадетов до сих пор была полная свобода действий. Но если Совет
установит для своих представителей контроль и право отзыва — то, очевидно, это
распространится и на кадетов.
То есть он угрожал: если он
уйдёт — могут уйти и остальные кадеты? Он, как всегда, боролся цепко до конца.
Но ведущие министры — Львов,
Некрасов, Терещенко, повели всё иначе, дружественно. Ответственность советских
министров перед Советом — ваше партийное дело, нас не касается. И „без аннексий
и контрибуций” — справедливое демократическое требование, отвечающее духу нашей
революции. Но может быть, может быть — следовало бы несколько уточнить,
например: „без карательных контрибуций”? — то есть не считать контрибуцией
уплату за совершённые опустошения? Также, может быть, „без аннексий” лучше было
бы заменить на „без
захватнической политики”, потому что передача некоторых территорий, как
Эльзаса-Лотарингии, может быть и справедливой? Или ещё, вместо
„защита свободы” не лучше ли выразиться „защита
страны”?
Но все эти разнотолки не уладить на ходу, уже вот пора исполкомовцам
ехать на Совет, опаздывают. Да ведь так или иначе надо
составить единый общий документ — Декларацию нового правительства, вот туда это
всё и войдёт.
Согласились, что хорошо бы
её поручить Некрасову и Церетели. Значит, к завтрашнему дню. Значит —
переговоры продолжатся, и правительство ещё не может быть составлено сегодня.
Да целый день прообсуждав — так ведь и не дошли до главного: до
распределения портфелей. Уже собираясь уезжать, обменивались замечаниями.
Безусловно необходимо министерство
труда. (Кто: Скобелев? Гвоздев?)
Если Александр Фёдорыч перейдёт на военное
министерство — понадобится новый министр юстиции. (Кто?) И, очевидно, удобно
создать отдельное министерство снабжения. (Пешехонов?
— Наблюдатель Гиммер тут же запротестовал, что Пешехонов сам
ушёл из Исполнительного Комитета и не может рассматриваться как советский
кандидат.) А что же с морским министерством? (Адмирал Колчак? — но это
опять кандидат буржуазный, а нужны советские.)
Вообще, намекали министры, в
кабинете нужны не митинговые ораторы, а работники.
Более всего они хотели,
чтобы в кабинет вошёл Церетели (такой разумный, согласливый).
Но сам Церетели — нисколько не хотел. (И за него — Чхеидзе очень не хотел.) Да
и — на какой пост? Как будто и поста для него не было.
О министерстве иностранных
дел советские больше не заговаривали: они своё ещё утром сказали, а пусть
вышвыривает сам кабинет. (В ресторане они ещё так договорились: кого б ни
поставили вместо Милюкова — а дать ему в товарищи и в контроль эсера Авксентьева, языки знает.)
А как с земледелием?..
Но уже было к девяти часам, а
пленум Совета собрали в восемь, и он там душился уже час. Ехать, ехать!
Встали, расходились. Гиммер,
истомившийся от молчания, столкнулся с крупным Владимиром Львовым, и на его
оптимизм, что всё теперь спасено, ответил ядовито:
— А помните, мы с вами 2 марта
создавали вот этот самый кабинет? Сегодня 2 мая — и мы создаём коалиционный. А ещё через два месяца наступит 2 июля — и ещё
новый кабинет будет создавать знаете кто? Ленин.
Львов гулко захохотал.
А Гиммер вовсе не шутил. (И
допускал такую возможность, что Ленин возьмёт его в свой кабинет — за
проницательность, ум и верное направление.)