55
От Николаевского моста через Благовещенскую площадь
и по Конногвардейскому бульвару шёл без музыки, но при офицерах, а у солдат винтовки
на ремне, — запасной Финляндский батальон. Столица уж так присмотрелась ко
всяким шествиям, а позавчера и весь город был одно сплошное шествие, что
прохожие и внимания не обращали, даже и на оружие. И знамёна, плакаты качались
над шествием тоже в порядке вещей, там „Да здравствует
Совет рабочих и солдатских депутатов”, „Долой завоевания”, — это никого не
удивляло. И только тот онемевал, кто замечал ещё:
|
„Долой
Милюкова!” |
В голове колонны такой
плакат, а в конце:
|
„Милюкова
в отставку!” |
Как — долой Милюкова? Как
это может быть? Он же — не старый режим? Что случилось???
И потянулись уязвлённые и
любопытные по тротуарам за колонной, как увлекаемые ею.
Хотя и солнечно, а никак не
жарко. Солдаты и офицеры ещё в зимних шапках, а жители в пальто, кто и в шубах.
Куда ж они? „Левое плечо
вперёд!” Вывернул батальон мимо Исаакиевского собора. Мимо обгорелого пустого
германского посольства со свежим лозунгом „Да
здравствуют германские рабочие!”, мимо министерства земледелия — „правое плечо
вперёд!” — вытянулся вдоль всего Мариинского дворца,
близко к нему, но не вплоть, — „напра-во!”. И замер
растянутый батальон перед растянутым лиловатым трёхэтажным дворцом, гнездом
правительства, — лицом к нему.
И теперь штыки над плечами
объяснились угрожающе.
Но ничего дальше батальон не
предпринимал. Вот так и стоял.
Стекалась взволнованная
публика. „Что это, граждане?” „Зачем вы пришли? Чего вы хотите?” — встревоженно спрашивали не у запуганных офицеров, а — у
строя, у самих солдат.
И на правом фланге
вольноопределяющийся Линде, в мешковатой шинели, громко объяснял:
— Как свободные граждане мы
имеем право манифестировать по поводу всякого решения правительства, идущего
вразрез с ясно выраженной волей народа. Народ — не хочет завоеваний, и Милюков
не имеет права отправлять такую ноту!
И у солдат спрашивали. (А кто спрашивал-то? Сытые, белорылые в котелках да в дорогих шубах, свободная публика,
кто не стоит ни в строю, ни у станка, ни мешков не таскает, а середь буднего
дня вольны на площади околачиваться. И что это за фасонистая
нахлобучка у них на голове, не носят же простую шапку, как мы. Своей одёжей сбивают они и свои вопросы: видно, что зароились в
испуге от солдатских штыков. Все они тут заодно вместе с этим
и Милюковым.)
Но Линде и сам не мог
придумать, что делать дальше. Ни батальонный комитет, да ведь сголосовали еле-еле, через два голоса. Ни офицеры уж тем
более.
Как-то ж думали, что кто-то
к ним выйдет, от правительства. Но не выходил никто. За окнами второго этажа
мелькали лица, смотрели, удалялись.
Но успокаивала висящая на
фасаде дворца от одного колонного выступа к другому — из красной бязи длинная
полоса: „Да здравствует Интернационал!” Ветер её пополаскивал.
И полётывали,
слётывали на мостовую голуби.
И речи говорить не к кому, и
кричать не к кому. С каким запалом повёл Линде батальон, а сейчас растерялся:
министры не выходят — что же делать?
Чистая публика жалась:
страшно представить, как солдаты сейчас врассыпную — да кинутся во дворец? да
всех хватать?
А батальон стоял, стоял молча, и держал свои щиты с надписями — но уже и руки
затекали, передавали друг другу, а то и опускали.
В голове Линде сверкали
сильные мысли: растянуться да оцепить дворец? перекрыть входы? идти самим
внутрь?
Но из батальонного ж
комитета возражали, что пришли на манифестацию свободных граждан — неправильно
применять насилие.
И чем бы это стояние
кончилось? — не пришлось бы ни с чем поворачивать?
Ну, прошлись — и ладно?
Но тут — сзади слева, от
Морской улицы, послышался гул — и оттуда повиделась
ещё одна длинная солдатская колонна, и тоже вся оштыченная,
а на первом щите зоркие и отсюда прочли:
|
„Долой
Милюкова!” |
И — ещё оркестр от того
полка ударил! Марш!
Ох, сильно подбодрились
финляндцы: не мы одни! Знать, верно пришли! Хорошо
согласились.
Теряя стойку, но не рассыпая строя, крутили головы туда, лупились. Послали
узнать своего навстречу, воротился чуть раньше тех: — „180-й полк!”
А вот уже — и сам 180-й
подошёл за спины финляндцев, стал колонной лицом же ко
дворцу. Стих марш.
Ну, теперь попробуй к нам не
выдь! Попробуй не поразговаривай!
Финляндцы больше пообернулись. Переголашивали
солдаты двух полков. Плакаты у тех были — вроде наших, и такой же как на дворце — „Да здравствует Интернационал!” (И кто он
такой, Интернационал?)
И чистая публика гуще
натягивалась в обступь и всё тревожней:
— Да что ж вы будете делать?
— А вот... Ждать Временного
правительства.
Сами солдаты не знали, а кто
как думал.
— А кто вас сюда прислал?
Одни говорят: „Нас вызвали
старые солдаты.”
Другие: „Так было приказано.”
А кем? Не знамо.
— А откуда у вас такие слова
написаны?
— Так было приказано.
Постояли-постояли — однако никто не выходит.
И команды ни от кого нет.
Между тем сзади, за „Асторией”, — новый гул! И вытягивается на площадь — ещё
одна солдатская колонна? Кто такие? Московцы, отчаянные ребята! И на щитах опять: „Долой
Милюкова!” (Ну, конченный этот Милюков.) „Долой Милюкова и Гучкова!”
(Двоих, значит, по шапке, не одного.) И — как полымем, красными буквами: „До-лой вой-ну!!”
Вообще — войну!! Аж дух захватывает.
Минули московцы
царский памятник, ближе к дворцу — и стали с загибом.
Всё бодрей подступало
солдатам: как по единому приказу законно пришли.
Но из дворца никто важный
так и не выходил. А мелькали служащие, рассыльные.
И на площадь за это время
кого только не натянулось: и ребятишки малые, и подростки, и студенты, и
чиновники, и разные господа с дамами. И там и сям затевались разговоры и споры.
И строя прежнего — не стало. Но всё ж колонны не рассыпались.
А тут — повалила с
Вознесенского проспекта солдатская колонна, и тоже сюда. Кто такие?
Кексгольмцы. Махали им — и те махали. А у них на
щитах накручено: „Беспощадная война с кровавым Вильгельмом и мир с
революционным народом”. — „Вперёд к социализму под знамёнами Циммервальда”. (Ещё какой-то немец.) — „Да здравствует скорый
справедливый мир без аннексий и контрибуций!”
Но и эти не успели стать —
справа сильная музыка, хороший оркестр. (От музыки — все подтягиваются.) И всё
не видно их, они по Мойке гнут, а как вывернули: окромя
оркестра — всего лишь одна рота, но — чёрная, флотский экипаж.
Мало их, а гордость у них
большая, как всегда у моряков, не пошли взад становиться, а тут, впереди
вклинились, поперёк. И смолк оркестр.
И покрути, покрути головами
— одних солдат на площади уже как бы не за десять
тысяч.
Да несколько тысяч по окромке, публика.
И кто ж этим всем командует?
Неизвестно. Не выявился.
Перед 180-м — красивый
прапорщик с закидистой головой, такой весёлый ходит:
„сейчас”, подбодряет, „сейчас”.
Но однако же — министры не
выходят.
И новые батальоны тоже-ть не подходят, хотя на площади ещё есть место, позадь
памятника.
И — чего ж теперь делать?
Да чего делать, загудели:
Милюкова этого надо вызвать! Да выкинуть!