56
А дальше — звонки по всем
телефонам довмина посыпались с ужасающей быстротой:
на Мариинскую площадь пришёл ещё один полк! и с такими же лозунгами! Есть и
„долой Милюкова и Гучкова”! Грозно стоят, сгущается
толпа! Уже больше десятка тысяч!
Первое уличное выступление
против Временного правительства! Грозно!
Всё смешалось, заседание
совета министров прервалось. Ходили к разным телефонам, подключили телефон и
здесь.
Гучков вызвал генерала Корнилова,
тот мгновенно явился. Они вышли в другую комнату.
Про Верховного
Главнокомандующего с его разложенными бумагами — совсем забыли, и даже вежливый
Львов не вспоминал, что надо же или продолжить, или перенести на другое
заседание — хотя сколько же мог теперь генерал
Алексеев жить в их суматохе? — его место в Ставке. Для воюющей страны какая проблема была важней, чем его доклад? Но теперь
он только молча посматривал на министров — как на
сумасшедших. Он и из Могилёва угадывал, что они беспомощны, но не в такой же
мере!
Милюков, который вообще мало
краснел и никогда не бледнел, — сейчас был бледен. Тоже и он звонил в своё
министерство.
Были министры, кто смотрели
на него со злорадством или любопытством.
Первое общее понимание было:
что эти войска к Мариинскому дворцу послал
Исполнительный Комитет! Князь Львов долго разговаривал с Церетели по телефону,
тот уверял, что — нет, нет, не по их приказу.
Потом Львов слабым голосом,
его не сразу и услышали, объявил, что Исполнительный Комитет настаивает на
совместной встрече, обсуждать ноту Милюкова, не возражают ли господа министры —
сегодня в 9 часов вечера в Мариинском?
Да, разногласие вышло за
пределы камерного, как ещё виделось утром. Без
Исполнительного Комитета самому правительству тут не справиться.
Не очень теперь хотелось
ехать в осаждённый Мариинский
— но к вечеру, может быть, толпы там разойдутся?..
Вошли Гучков
с Корниловым, не сразу заметили и их. Корнилов стоял тёмным неподвижным
истуканом, мрачный. А у больного Гучкова складки лица
подтянулись и движенья чётче, он будто поздоровел. Остановился в центре
комнаты, оглянулся, — кроме министров один Алексеев, — и сказал громко,
отрывисто — все сразу заметили, услышали, замолчали.
— Господа! Больше так жить
нельзя! Мы ведём себя ничтожно. Мы не можем оставаться куклой на верёвочках.
Совет — нас дёргает как хочет. Мы никогда с ними не
сговоримся по-хорошему. По данным генерала Корнилова — у нас около трёх с
половиной тысяч надёжных крепких войск. В остальном гарнизоне — полтораста
тысяч, но они все разболтаны, и ни одной крепкой части. Мы их не можем
разгромить, но это и не требуется. Мы можем надёжно защитить правительство, и
разговаривать с Советом иным тоном.
Он ещё не договаривал, что
это будет за тон? и как же сложатся отношения с Советом? Да не думал ли он —
применить силу и к Совету?..
(А вообще:
думал ли он серьёзно то, что говорил? Или ожидал верный отказ?)
— Дадим ли сейчас генералу
Корнилову твёрдые инструкции? А генерал Алексеев сделает соответственный вывод
для Ставки.
Министры молчали.
Растерянно.
А Милюков сидел твёрдый,
надутый.
Отполированный Терещенко,
стоявший на ногах, нервно перешёл — как переходят артисты на сцене, обратить на
себя внимание перед репликой. А одет он был и всегда не меньше чем для сцены.
После Гучкова и в отсутствие Керенского он был тут
самый решительный. В полной тишине сказал, не Гучкову
специально:
— Если прольётся кровь — я
вынужден буду уйти из правительства.
И это был — его недавний
чуть ли не соучастник по заговору? Хорош гусь!
И кажется — все тут думали
так?
Кроме Милюкова? С
напряжением, сильно надутый, он выговорил:
— Если мы не примем этой
меры, то, может быть, через короткое время будем все, in
corpore[1], сидеть в крепости. Если мы не готовы к этому — то какую вообще
ценность имеет наша точка зрения?
Но и Терещенку
подхлестнуло, и он ответил гордо, из той же декламационной позы:
— Нет! Даже если вооружённые
люди войдут в эту залу — мы не должны применять военной силы для нашей защиты!
Нам предлагают дружеские переговоры — и ничего не может быть лучше.
И Некрасов поднялся, в
гневе:
— Да мы готовы скорей
пожертвовать своими жизнями, чем пролить хоть каплю крови!
Ах, они может быть и все были бы непрочь, если б
кто-нибудь другой устроил им прочную власть? Но чтоб не им принимать решение и
не на них легла ответственность!
А князь Львов самым тишайшим
голосом, настолько хорошо было слышно, и с одной из самых очаровательных своих
улыбок:
— Ах, Александр Иванович, ну
зачем такой драматизм? Зачем обострять отношения? Из Совета говорили со мной
сейчас с полным пониманием. Этот милейший князь Церетели, да и другие... Вот мы
соберёмся вечерком и совместно, дружественно найдём взаимоприемлемое решение.
Всё — образуется...