57
Солнце уже изрядно сдало от
полудня.
От позавчерашнего праздника
стояла на Мариинской площади вышка тесовая, перевитая красными лентами — речи
держать. Не успели её убрать, теперь пригодилась. На неё и полезли орать. А
солдаты поворачивались, строи загибались.
Вожак Финляндского,
вольнопёр, — первый. Диковатый, долговязый, без
шапки, руками длинными размахался и весь взахлёб:
— Капиталисты не считают
нашей крови! Несколько десятков миллионов людей оторваны от великого дела жизни
и посланы убивать друг друга! Зарывшись в землю, под дождём и снегом, в грязи,
изнуряемые болезнями, пожираемые паразитами... Разрушаются тысячи деревень,
десятки городов, плодоносный слой земли уничтожается фугасами, вся земля
осквернена гниением трупов. Третий год мы живём в кровавом кошмаре! А между тем
есть люди, кто не сидит в окопах, но безумно наживаются. И вот это их интересам
служит господин Милюков, который хочет продлить эту проклятую войну до
бесконечности...
Потом вылез студент, волосы развихрились, а голос не сильный, ветер относит:
— ... нет
и не может быть большего преступления, чем искусственное затягивание
войны!.. Заключение мира отвечает интересам мировой демократии...
За ним — дюжий матрос, голос
сильнющий:
— Разве для того мы гнили в
тюрьмах годами, чтоб отдавать свои завоевания буржуазии?.. Я — только что из Гельсингфорса. Вчера у нас там был съезд матросов, и я от
него. Предлагаем: осудить министра иностранных дел за его ноту — и чтоб
убирался в отставку!
Гудит по площади:
— Давай! Давай сюда етого Милюкова!
А с боку вдруг насунулся —
автомобиль с красным флагом. И из него двое побежали сразу на вышку, как на
каланчу при пожаре. И белобрысый толстощёкий, с
размахом вольным:
— Товарищи! Приветствие
организованной революционной армии, пришедшей на площадь выразить свои чувства!
Я, член Исполнительного Комитета Скобелев, от имени Совета рабочих и солдатских
депутатов благодарю войска, готовые своими штыками поддержать слово Совета! А
Совет неусыпно стоит на страже интересов демократии. Исполнительный Комитет всю
ночь обсуждал вопрос о ноте и продолжает обсуждать сейчас...
Покричали ему — мол,
спасибо. И „ура” тоже.
— А пока революционная армия
должна спокойно выждать решение своих представителей — а мы учтём те настроения
и чувства, какие вы выражаете тут, на площади. К Временному правительству,
вышедшему из недр революции, надо отнестись тоже с уважением. Оно — не „милостью Божьей”, а — волей народа! Сейчас — мы
призываем вас воздержаться от разрозненных выступлений, а ждать нашего призыва.
А Исполнительный Комитет — сам окажет воздействие на правительство!
На вышке быстро переменился
этот белобрысый на второго, чёрного, волосы длинные, чуть не как у бабы. А
голос — послабей, а ветер крепчает, так и не всё доносится:
— Товарищи! Я — член
Исполнительного Комитета Гоц! Я приветствую... революционные сознательные... В настоящий момент мы ещё не
можем отказать в доверии Временному правительству... Но русская демократия не
желает аннексий... Но русская армия всегда должна быть наготове
защищать свободу и решительно отразить все попытки извне и изнутри... А главный
наш враг — внутренний, и имя ему — раздоры и разногласия. И нельзя их
допускать, товарищи! Ура!..
На „ура” его голос уже
совсем истощал, но ближние охотно подхватили, чтоб не
было раздоров, а дальше подхватили от ближних одно „ура” и понесли.
И те двое слезли, однако
вылез прапорщик с закинутой головой, из вожаков 180-го, кто их привёл. Снял
фуражку, прямое гордеватое лицо. И — звонко,
уверенно, кулаком под свои слова помахивая:
— ... Империалистическая, захватно-грабительская нота Временного правительства...
Союз с английскими и французскими банкирами священен? — а кто заключил
этот союз? Царь, Распутин и царская шайка! Солдаты! Вы защищали до сих пор
тёмные договоры царя, которые прятали от вас как позорную болезнь. Милюков, Гучков, Терещенко, Коновалов,
капиталисты — нуждаются в новых рынках сбыта. Если нужно уложить ещё десяток
миллионов русских мужиков для ограбления малых народов — то наших министров это
не остановит. Воюйте потому, что мы хотим грабить! Эта милюковская
нота — есть провокация и отрыжка старого режима. Она поможет Вильгельму: раз
русские хотят воевать до конца — так и немцам остаётся только до конца! А зачем
солдату война? Ему достаются только увечья, смерть, а для семей голод.
— Так что? — крикнули ему
снизу. — Бросать фронт, что ли?
Прапорщик не дал перебить:
— Мы не говорим кончать
войну на любых условиях немедленно. Мы требуем: отказа от завоеваний! Начать
мирные переговоры!
Но не успел тот прапорщик
кончить — перед дворец на вскатную дорожку подъехал ещё один большой открытый
автомобиль — а в нём генерал с двумя адъютантами. И генерал поднялся выходить —
сразу его узнали, все батальоны уже в лицо знали: командующий Округом генерал
Корнилов.
Вышел из машины легко,
быстро, глянул строго на строй финляндцев перед собой — и солдаты безо всяких
команд заворочались, заворочались, куда поначалу лицом стояли, — и
выравнивались: всё ж таки Командующего уважить надо. А там по строям раздались
и свои команды, винтовки к ноге, равняйся, пристукнули тысячи прикладов о
плитчатые камешки. И никто уже прапорщика с вышки не слушал, он постоял — и
спустился. 180-й полк тоже выравнивался, сам по себе.
А генерал Корнилов начал
обход от флотского экипажа, и вдоль фронта финляндцев, и вдоль 180-го, и московцев, и до конца. Смуглый, подвижно-сухой. Оружие
золотое. Проходил — зорко поглядывал сощуренными глазами, укорного
замечания ни одного не издал, а только местами приветствовал — и дружно кричали
ему „ура”.
А потом поднялся и на ту
вышку, и сильный ветер отпахивал полы его шинели, красной подкладкой наружу. Не
кричал, а хорошо было слышно, густо:
— Прошло то время, братцы,
когда вы не могли и словом обмолвиться о том, что у вас в интересе. Ныне вы —
вооружённый народ. В этом ваша сила. Но в этом и слабость. Сила: что всякое
ваше требование вы можете поддержать штыками. А слабость: вы слабей
дисциплинированы, чем кадровые войска. И я призываю вас к строгой дисциплине,
которая создаст вам единство. Скажу о себе. Вот, я сын сибирского казака и
бурятки. Родился я в бедной семье, и в военное обучение пошёл с тринадцати лет.
Площадь зашлась в „ура”.
— И 35 лет я на воинской
службе, и всегда был от политики в стороне. Будьте и вы. Наше с вами дело —
солдатское. Спокойствие и порядок. Только тогда мы сможем служить родине. Как
лицо, стоящее во главе петроградского гарнизона, я
считаю своим долгом довести до сведения Временного правительства о ваших
пожеланиях. Сегодня вы показали свою силу — а теперь прошу вас разойтись по
казармам.
И под долгое, то слитное, то
разрывистое „ура” — сошёл с вышки. Стал рядом со
своим автомобилем на покатом подъёме к дворцу.
И заиграл марсельезу оркестр
флотского экипажа, и заиграл марсельезу оркестр 180-го — и нашлись везде, кому
командовать, снова взяли винтовки на ремень, разворачивались — и пошли в разные
стороны.
Кто — прямо в казармы. А кто
— по Морской да на Невский, охота теперь по главным
улицам пройтись. Пусть народ на нас посмотрит, какие мы молодцы.
Линде — бежал за своим
батальоном, кричал, отговаривал уходить.