64
А с площади перед Мариинским
дворцом и после десяти часов вечера, и в одиннадцать, и к полуночи — толпа не
только не расходилась, а кажется ещё добавлялась. Всех
держало сознание, что вот здесь, перед ними, во дворце, сейчас...
И толпа, всё более
сдруженная своим стоянием и разговорами по соседству, ждала: быть может, ещё
этой ночью здесь нам придётся вмешаться и повлиять? Что там делается во
дворце? На семь ладов представляли ход и исход этого важнейшего заседания.
— Нам Россия не простит,
если мы не сумеем сберечь её в сегодняшнем испытании.
— Всё наше спасение — в
единении. Жертвовать личным — во имя общего!
— Будем верить!
— Да кроме веры у нас других
ресурсов не осталось, увы.
— Бескровная революция
казалась таким чудом! А вот опять приходится верить только в чудо...
Загадочен виделся свет во
многих окнах дворца, мало кто знал внутреннее расположение: где же может сейчас
происходить заседание? Что там делают с нашими министрами? Пытаются их согнуть,
сломить?
— Нет, господа, в нашей
революции есть, есть здоровый государственный инстинкт! Исполнительный Комитет
— ведь не взывает против правительства. Благоразумие — вот уже берёт верх.
— „Власть масс” — это
красиво произнести, но это — розовая мечта. Сами массы не могут править собой
без направляющего меньшинства с ответственными навыками мышления. Именно потому
и важно, чтобы сейчас интеллигенция не растерялась.
— Да в
самые тяжёлые, в самые трагические моменты не следует забывать: как алмаз
гранится алмазом, так и свобода в своих излишествах исправляется свободой же!
От времени до времени
посылали внутрь лазутчиков: как-нибудь пробраться, что-нибудь узнать или попросить кого же нибудь
выступить. Но только и узнали, что даже корреспонденты главных газет не
допущены в совещание!
Что же, что же там
решается?? Сжаты сердца.
Нет, не уйдём. Не
расходитесь!
Перед полуночью подъехал ко дворцу генерал Корнилов и деловито пошёл внутрь. Его не
смели подхватывать на руки и не просили у него речи, но восторженно
рукоплескала и кричала ему толпа петербуржан, пока он
прошёл внутрь. Генерал-надежда!
Сегодняшний угар —
непременно развеется! — в этом упование России.
Что спасёт Россию —
неизвестно, но спасёт что-то сильное, яркое, животворящее!
Вскоре затем заметилось движение в окнах балкона второго этажа. Возились
фигуры у просветной двери, что-то не получалось у них? Потом открыли рядом
окно, — и через подоконник в пальто и шляпе пролез — кто же? При фонарях, при
оконных и лунных отсветах —
Некрасов опять! Соскочив на
балкон, снял шляпу и приветственно ею махал, привлекая внимание. Его встретили
— раскатистыми по площади рукоплесканиями. И он — вдохновлённо,
звонко, с размахиваниями:
— Граждане! Министр
иностранных дел Милюков — (вперебив бурнейшие аплодисменты, „ура”, „ура!”) — сейчас делает
доклад по вопросу чрезвычайной государственной важности!
И слова-то
какие! У самого голос дрогнул, и толпа замерла, ожидая.
— Он не может выйти к вам сию
минуту, но выйдет, как только окончит свой доклад.
„Ура-а-а-а”,
— слишком даже оглушительное. Милюков — становится символом. Но — и Некрасов же
не потерялся:
— Граждане! Кучки людей не
могут смутить Временное правительство! Эти кучки пытаются представить себя в
виде большого организованного движения, выдать себя за голос народа — но так и
остаются кучками. Ваше присутствие здесь — доказывает, что они — не имеют
почвы! Правительство уверено в поддержке народа и выполнит свой долг!
Что поднялось! Какие возгласы
и рукоплескания! Мы так и верили! Мы так и надеялись! Дурной исход минует
Россию.
Ну, после Некрасова стало
толпе веселее ждать: наши министры там не сдаются и даже берут верх!
А минут через двадцать
открылась, теперь видимо отпертая, высокая остеклённая дверь на балкон — и
через неё нормально солидно вышел, без шляпы, седеющий, крепкоголовый,
в очках, Милюков.
Наконец его увидела вся
площадь — и те, кто не видел прежде на подъезде, — и одобрительный рёв не имел
границ, перекатывался за Мойку, за „Асторию”, за Исаакия.
С балконной ли прочной
высоты или после своего удачного доклада — казался Милюков много спокойней и
вольней, чем на ступенях три часа назад. И гораздо плавней, академичней, объяснительней произносил речь, даже и шутя:
— Граждане! Когда я сегодня
днём узнал про демонстрации с надписью „долой Милюкова”, — признаться вам, я
испугался. Но испугался — не за Милюкова, а за Россию: если таково настроение
большинства — то каково же положение в России? Что сказали бы послы наших
союзных держав? Они сейчас же послали бы телеграфные извещения своим
правительствам, что Россия изменила союзникам, и сама себя вычеркнула из их
списка.
Высоко держал голову, с
нарастающей твёрдостью:
— Временное правительство не
может стать на такую точку зрения. Временное правительство и я как министр
иностранных дел всячески будем защищать такое положение, когда никто не сможет
упрекнуть Россию в измене. Россия никогда не согласится на сепаратный мир,
позорный мир! Как я сейчас говорил в заседании, Временное правительство — это
оснащённое судно с развевающимися парусами. Судно это может быть выдвинуто
вперёд лишь при наличии ветра, ветра доверия, — и вот я надеюсь, что вы нам
этот ветер устроите.
Ликующий, обещающий гул по
площади.
— Мы ждём вашего доверия,
чтобы с ним ринуться в путь. И с опорой на ваше доверие мы — выведем Россию на
путь свободы и благополучия!
Рукоплескания, возгласы:
— Да здравствует... Да
здравствует...
И ура-а-а-а-а-а-а-а...
И Милюков с победной
важностью удалился.
Там — заседание
продолжалось, но уже исход его прояснился.
Двадцатипятитысячная толпа стала уменьшаться.
Группы молодёжи перепевали, скандировали:
— Ленина — и компанию —
обратно — в Германию!!
И в просторнеющей
толпе чаще и громче раздавалось:
— Долой Ленина!
— Арестуйте Ленина!
И кто бы, правда, за это
взялся?