78
А голод Колю раздирал среди
дня когтями: не позавтракал дома как следует, а потом
уже ни домой, ни к друзьям сбегать, и французской булки теперь так просто нигде
не купишь. Но погорячило в желудке, пожгло — утихло.
И даже весело: так — и надо сегодня. Легко!
В этот многолюдный многосолнечный день — где только с приятелями не побывали,
потолкались, поспорили всыть, — а вот к стрельбе на Невский не попали, даже и ко второй. По слуху — кинулись
сюда, бежали, насилу отпыхались.
Дохнуло грозным, какого не было утром.
Весь Невский — кипение.
Промелькнули два санитарных автомобиля. Пробегал какой-то студент без пальто и
фуражки и кричал-умолял, что нужна ещё карета скорой помощи: в вестибюле
Волжско-Камского банка лежат ещё раненые. Начинали идти и трамваи, но с трудом,
сильно звоня, потому что возбуждённые кучки собирались и на трамвайных путях. Затолпило извозчиков.
И все друг другу с живостью
передавали, кто что видел, кто чего не видел, но верно слышал. Это была
„рабочая милиция”. Нет, они называли „красная гвардия”. Просто — ленинцы. На
Михайловской ещё сейчас лежит труп. Это был — завод Парвиайнен. Солдаты голыми
руками геройски разоружили вооружённую чернь. Всего только 5 раненых, но есть и
штатские. Нет, человек пятнадцать. Шашкой ранена в голову женщина. Другой
студент, истерически рыдая:
— Мало нас фараоны
расстреливали! Теперь будем друг друга расстреливать!
—
Вооружённые против безоружной толпы! По старому пути идут!
С сигарой в зубах, с
менторским видом:
— А почему с ними не
расправились судом Линча?
Говорят, пули попадали и в
верхние этажи. Но сейчас все балконы переполнены любопытными.
Грузин в тонкорунной завитой
козьей папахе:
— Никаких убитых не было.
— Ну как же так, если вот
люди видели?!
Говорят: не умея стрелять,
сами же своего рабочего подстрелили сзади.
Негодуют:
— Когда в манифестациях
самые страшные — Винавер и гимназисты, кто смеет
брать в руки оружие?!
— А что ж новая теперешняя
милиция — что ж они не остановят? Куда они попрятались?
А вот солдаты задержали
штатского, рабочего вида, — обыскивают, нет ли оружия.
Матрос, сплёвывая:
— Да Петроград полон шпиёнов! Они тут как головастики в луже.
— Обратите внимание: все
военные — за Временное правительство!
— Долой Ленина! Это из-за
него стреляли! Арестовать его!
Но уже и снова высовываются,
шныряют:
— Это тёмные силы стреляли,
чтобы поссорить рабочих с солдатами! Это буржуазия подстрекала стрелять в
безоружную толпу!
— Во́н этих! Долой! Не хотим
слушать!
Безногий солдат:
— Вот я готов костылём бить
провокаторов!
Ещё матрос:
— Мутят одни смутьяны.
Родины они не любят, не слушайте их, гоните прочь!
Говорят: были не только с
Выборгской стороны, но ещё с Полюстровской, и с
Васильевского острова. Говорят: многие совсем нехотя шли... Женщин спросили: „А
почему долой?” — „А мы почём знаем? Мы работали, к нам пришли, сказали —
бросайте, идите на Невский! Мы и пошли.”
— А по номерам отобранных
винтовок — нельзя узнать, кто стрелял?
— Винтовки — все
незарегистрированные, расхватаны в первые дни
революции.
У Коли с друзьями просто
ноги-руки вытягивает: куда бежать? кого найти? чем помочь?
На верхушке думских ступеней
— городской голова с коллегами. Стоят в бессилии — разве они управляют городом?
Тут же, против этих ступеней, была и первая стрельба 25 февраля. Тут же и
сегодня.
Что будет дальше с
правительством? И с нами всеми?
Но стрельба — всех объяла и
объединила. Солдат с георгиевскими крестами объясняет „котелкам” и „шляпкам”:
— Я пять раз ранен врагом и
не могу помириться, чтобы здесь, в Питере, стреляли в наших солдат. Власть
должна быть крепкой в руках Временного правительства.
А прибыли от дворца
Кшесинской свидетели, что ленинцы там открыто раздают
пятирублёвки хулиганью и сброду — чтобы только шли по городу, кричали „долой
Милюкова”, „долой правительство”.
Митинги перемешиваются друг
с другом, перетекают, уже, кажется, все на улице, никто нигде не работает.
Стрельба показала всем, что надо что-то делать.
А вот что! — снимали со стен
первомайские флаги, из Гостиного Двора вынесли ведёрки чёрного лака и белой
краски, кисти. Распластали флаги и плакаты под аркадами Гостиного,
и Коля, лучший в классе шрифтовик, выписывал: „Доверие А.И. Гучкову
и П.Н. Милюкову!”, а Дима Сабуров попроще: „Долой
анархию!” И ещё люди писали: „Авторитет Временного правительства — залог
спасения родины!” — „Сепаратному миру не быть!” — „Долой германский
милитаризм!” — „Берегите Временное Правительство!”
Дали подсохнуть, флаги с
надписями поднялись — и под них стекались люди. Сговаривались: теперь всем как
есть — шагать. Кричали:
— Идите к Казанскому,
там назначено!
— Идите на Мариинскую, там назначено!
Со стороны от Знаменской
подошла уже состроившаяся манифестация служащих
Управления Николаевской железной дороги — и Невский
расступался, и кричали им:
— Да здравствует Милюков!
— Долой Ленина, наёмника
кайзера!
А те несут: „Арестовать Ленина и его приспешников!” И: „Только согласие Временного правительства
с Советом рабочих депутатов спасёт родину”.
Да уже не напуганы тут, —
все рады, все в победу верят!
И постепенно — двинулись.
Толпа необозримо росла. Толпяное шествие, и ещё
большие толпы с тротуаров, с аплодисментами. И со всех балконов рукоплеск, кричат с энтузиазмом, и „ура”.
— Расправьтесь с Лениным и
всё пойдёт как следует!
— В Германию его!
А навстречу шёл, его охотно
пропускали, — открытый легковой автомобиль, в нём стоял пригорбый
Алексинский, размахивал шляпой — и кричал согласное с толпой, и против Ленина.
Восторг толпы всё рос.
Сейчас, кажется, и стрелять бы начали — так просто бы не разогнали.
— Ура-а-а,
за нами!
— К Мариинскому!