17
Как отстаивали Постовский и Филимонов, штабу армии переезжать
на новое место 12 августа нечего было и думать. Целый день ушёл на
предварение, на подготовку, а ещё важней — на проверку и согласование со штабом
фронта новой линии телеграфной связи с ним, как она будет действовать: Белосток-Варшава-Млава, а дальше, используя немецкие
телеграфные линии, — на Найденбург. Не убедясь, что штаб Второй армии
останется на конце устойчивого провода, всегда доступный директивам и всегда
готовый к донесениям, штаб Северо-Западного не мог отпустить его от себя
вперёд. Поэтому назначен был переезд на утро 13 августа.
День 12-го тоже прошёл для
Самсонова напряжённо. Вчера на шесть переходов, сегодня корпуса уходили на
седьмой. Опять обстоятельно и пространно просили у Жилинского
днёвки для центральных корпусов Мартоса и Клюева — и
снова было отказано: уйдёт противник, ускользнёт, ведь гонит его Ренненкампф! О Ренненкампфе сами
ничего не знали кроме того, что сообщал Жилинский: гонит! Пришли сообщения от разведки
левофланговых кавалерийских дивизий, что перед ними — большое скопление
противника. Опять это подтверждало понимание Самсонова, что слева
сгущается враг, но не радостно было подтверждение правоты, а замучили
колебания: что же делать? Простейший рассудок подсказывал: поворачивать все
корпуса налево, а не гнать их вперёд. Но вчерашнее клеймо труса ещё пылало на
Самсонове, измучился он препираться с Жилинским,
война наверх изнурительнее, чем вперёд; и дорожил он тем компромиссом, который
накануне был как будто достигнут; и ещё смягчала
первая от Жилинского телеграмма, поздравительная с
победой под Орлау; и что-то же знал уверенно штаб
фронта, если так твердил, а кавалерийская разведка легко могла и преувеличить
противника. Одна дивизия 13-го корпуса накануне ходила налево к Мартосу, по его просьбе, на помощь, под Орлау.
Там бы, может, ей и остаться, но она уже успела вернуться к своему корпусу, и
уже шла опять на север, и почти немыслимо было психологически снова дёргать её,
перемещать опять налево. Да весь такой поворот корпусов был очень сложен,
требовал остановки наступления и, может быть, перекрещивания тылов.
Тем временем, к досаде
Самсонова, в Остроленку прибыл английский полковник Нокс. Зачем он прибыл — неизвестно, верней — выражать
добрые чувства англичан, которые на континент ещё через полгода высадятся.
Самсонов и вообще не любил европейских неестественных дежурных улыбок, тем
более помехой и отвлечением был этот гость сейчас. Своих-то собственных событий
и соображений не успевал Самсонов уложить в растревоженной гудящей голове, а
тут ещё надо было озабочиваться вести дипломатический приём.
Вечером 12-го за позднотой Самсонов уклонился от встречи с Ноксом, а не избежать было пригласить его к завтраку 13-го.
Но ещё до завтрака пришло беспокойное донесение от Артамонова, что против него
сгущаются большие силы. И тут же, натощак, Самсонов собрал несколько штабных у
карты и чуть не принял решения — поворачивать центральные корпуса налево! Но
штабные отговорили его: они напомнили, что к Сольдау
подходят от железной дороги разгруженные части, нагоняющие 23-й корпус, так вот
их всех можно пока и подчинить Артамонову, вот и выход. А центральными
продолжать наступление.
Как будто и выход, и
довольно просто. Пока так. Написали приказ. Пошли завтракать. Надел Самсонов
золотую шашку. Надо было ехать скорей — а тут парадный завтрак с вином,
рукопожатия, приветствия, перевод с языка на язык, и всё затягивалось, запозднялось. Нокс, породистый, как в десяти поколениях выведенный, нестарый, а
повеленьем и того моложе, очень охотно пил и вообще держался свободно. У них и военная форма располагает так — отложной воротник, свободно
шея ходит, и не чувствительны на плече уменьшенные погоны, и ещё Нокс носил форму особенно свободно, высоко-наградный
крестик болтался так себе, верхний карман френча был вздут от бумаг, а в нижние
карманы он то и дело руки убирал, с совсем другим понятием о выправке.
Самсонов надеялся, что тем
завтраком от гостя и отделается, что тут же Нокс
вернётся к Жилинскому, к великому князю, в
Санкт-Петербург, только от него отстанет. Но нет! — шёл Нокс садиться в автомобиль, нёс плащ в трубке на
ремешке, а остальные вещи, объяснил переводчик, повезёт денщик вместе с
хозяйством штаба.
Переглядясь со своими,
командующий распорядился Филимонову в автомобиль не садиться, вместо него
британец с переводчиком, а Постовский послал круговую
черезо всё Царство Польское телеграмму в Найденбург,
штабс-капитану Дюсиметьеру, чтобы готовили особый
обед и сервировку.
И — тронулись, оставляя
прочий штаб поспевать за ними на фургонах, шарабанах и верхами. Открытый жёлтый
автомобиль командующего с выпученным передом и высоковыставленным
рулевым колесом сопровождали восемь казаков, нельзя сказать чтоб отборных:
лучших сотен от дивизий не отрывали. Не на полную скорость погнал шофёр, а так,
чтоб на рысях не отставали восемь казачьих пик.
Вот теперь-то и нуждался
Самсонов — молчать. Молча разглядывать эти вёрсты, пройденные его корпусами, а
им самим не виданные ещё никогда: полсотни вёрст до Хоржеле
и пятнадцать до Янува, и ещё десяток вдоль германской
границы, наконец переезд через неё — и дюжину вёрст по
чужой земле, без капли крови и без выстрела завоёванной его корпусами.
День расходился жаркий,
душный, как все перед тем, но на ходу обвевало — и думалось хорошо, и может
быть хоть сейчас, на этом бегу-лету, могла прийти многожданная
ясность в голову командующего. Он сам не понимал, в чём же неясность, приказы
разосланы и выполняются, — а неясность была, несдутый
туманец, несовмещённые
точки, как будто двоилось в глазах. Самсонов чувствовал это непрерывно и
мучился.
На коленях у себя утвердил
командующий большой аршинный планшет с туго натянутою,
но треплемой ветром десятиверсткой всего театра
действий — и так попеременно, то через борт автомобиля, то в карту намеревался
он смотреть весь путь.
Но теперь за его спиной на
заднем сиденьи оказался доведчивый
британец и хотел тоже всё понимать, и заглядывал через плечо Самсонова, вот уже
и палец тыча в планшет и требуя пояснять себе каждое
обстоятельство.
К тарахтению мотора ещё этот
шмелиный гул добавился, и отчаялся Самсонов в пути устояться, прояснеть, побыть
с самим собой.
Особенно интересовался Нокс правофланговым 6-м корпусом, потому что глубже всех он
уже врезался в немецкую территорию, и до Балтийского моря ему оставалось не
много больше, чем он прошёл.
Да, должен был 6-й корпус
ещё вчера занять Бишофсбург, а сегодня уж он,
очевидно, и северней.
Так было
отмечено на карте, и так теперь приходилось считать вместе с британцем, потому
что нельзя ж было признаться европейскому союзнику, что мы на карте отмечаем, а
на деле не знаем; что искровая телеграмма доходит не всякая, а больше нет никакой
связи кроме нарочной, да и то не прикрытой, не охранённой, по чужой стране. Корпус Благовещенского
настолько уклонился вправо, что перестал быть флангом, он уже ничего не
прикрывает, он стал одиночный отдельный корпус, жертва спора.
Но, к счастью, упросили штаб
фронта, и сегодня утром разрешено было перевести 6-й корпус налево, к центральным. Да, он уже сейчас переходит — вот, мимо озера
Дидей — и к Алленштейну.
А там дальше — Ренненкампф? Он наступает? Да, имеем такие сообщения.
А это — кавалерийская
дивизия? Да, на обеспечении правого фланга.
Туда же, в ту же прорву забрали и кавалерийскую дивизию Толпыго, так бы
нужную сейчас под рукой! Пропала для командующего и она.
Чем было делиться с
непрошеным гостем? Что неукомплектованы все части, а
23-й корпус вообще не собран? Что только с виду командуя армией, владел
Самсонов по сути лишь двумя с половиной центральными корпусами, к ним и ехал?
Но даже и их положения он точно не знал.
Именно о центральных
теперь и спрашивал дотошный Нокс: где они?
Крупным пальцем показывал
Самсонов: 13-й, Клюева, вот здесь... Вот тут примерно, вот... Вот сюда на север
он примерно перемещается, между этими озёрами...
Значит, на север?.. Да, он
на север пойдёт... Он пойдёт на Алленштейн. И уже
сегодня должен его взять. (Вчера должен был, не дошёл).
А 15-й?.. А 15-й, Мартоса, должен быть ему вровень, тоже на север. Вчера
должен был взять Хохенштейн. (Взял ли?..) А сегодня —
далеко за него.
А 23-й?
Знал бы командующий сам
уверенно — когда 23-й соберёт Кондратович и представит на передовую?.. Дивизия Мингина сбилась с ног, догоняя Мартоса,
и сразу в бой.
А 23-й... Да должен быть
тоже недалеко... Вот это шоссе от Хохенштейна на
северо-запад сегодня перерезать.
Но что бы отвечать Ноксу, если б допытывался о германцах: где их корпуса?
сколько? куда идут?.. Пустое, незаселенное пространство озёр,
лесов, городков, шоссейных и железных дорог — вот были германцы, всё, что
видно, известно о них, беззащитная и привлекательная добыча.
Он вот что! Он всем корпусам
рассылал точные повседневные приказы — куда идти, что взять, и это
согласовывалось с желаньями выше его, но вот что: эти приказы не были спаяны
одним ясным планом, что именно делать? Углубляться... перерезать пути... не
допустить... — а в чём план операции? При сегодняшнем
(неизвестном) расположении нашем и противника — на что можно рассчитывать?
Только-только стал настигать
Самсонов — опять Нокс перебил: а — 1-й корпус? а вот
эти две кавалерийские дивизии что?
А, будь ты неладен!.. Они
все... обеспечивают операцию с левого фланга... Создают прочный уступ.
Сняв с колен планшет,
Самсонов поставил его на пол у дверцы, чтоб только кончить разговоры с
англичанином через шум мотора. От объяснений этих и нарастающей жары Самсонов
почувствовал отлив сил, и ему уже не одумываться хотелось, а вздремнуть бы в мягком сиденьи.
Скорость автомобиля
придерживали — к казачьим лошадям. Среди пути один раз сменили их подставою.
Обгоняя обозы, подвижной госпиталь, шорный ремонт — всякий раз останавливались,
и командующий выслушивал рапорты. В Хоржеле и Януве проверили комендантские пункты и от кого оставлены, с
какой целью, стоящие там подразделения. Один раз выходили, сидели в тени около
речки. Солнце было за полудень, когда, с подтянутым
строем казаков, настороже и торжественно, они по польскому склону спустились на
деревянный старый мосток и по прусскому склону поднялись на новую землю.
Замелькали кирпичные
деревни, в каждом доме сиди, как в крепости, — а без выстрела сданы. Вскоре
вывернули на отличное шоссе из Вилленберга в Найденбург, нигде не повреждённое. Шоссе чуть прикоснулось
к южным отрожкам обширного грюнфлисского леса, а
дальше несло их местностью открытой, ныряя с холма на холм, как будто и
невысокие, но с просторным обзором.
Для Нокса
особая приятность этого путешествия и этого дня была та, что он — первый
англичанин, ступивший на землю врага в этой войне. Он уже в пути сочинял
несколько писем в Англию, которые сегодня вечером, непременно в немецком
городе, намеревался написать, а пока вбирал как можно больше впечатлений, ибо
хороший стиль требует не повторяться из письма в письмо.
С потягом тяжёлой гари
возник перед ними и Найденбург. Ещё издали виднелся в
зелёном шпиле крупный белый циферблат с кружевными стрелками, теперь расступались
розовые, серые, синеватые дома, все надписи камнем по камню. До
боевых действий здесь было очень благоустроено, сейчас же, хотя не виделся
нигде прямой пожар, но много было следов пожаренных: пустые обугленные проёмы
окон, кой-где рухнувшие крыши, очернённые стены, брызги лопнувших стёкол на
мостовую, вонючие сизые дымы от недотушенного в
разных местах, и общий зной неостывших камней, черепицы, железа, добавленный к
зною дня.
На въезде в город
командующего встретил офицер из высланных квартирьеров и побежал по улице
вперёд, показывая дорогу. За поворотом, на ратушной площади, открылся и
выбранный дом — не только сам не горевший, но и окружённый целыми домами, в
него попало две русских гранаты, но он не пострадал. Это была приветливая
гостиница, маленькая, в три этажа, по углам крыши с двумя как бы шлемами на
немецкий лад. С крутых ступенек крыльца сбежал подполковник и, вытянясь перед автомобилем, доложил громогласно о
готовности здания, телеграфной линии, обеда, ночлега, и о том, что город горит
с самого дня взятия, но сейчас усилиями выделенных частей пожары устранены.
Затем доложился комендант,
полковник, назначенный здесь Мартосом три дня назад.
Представился и вальяжный бургомистр (жители где-то были, но не видны).
Въезжая в город, не сразу
заметили, что сюда доносится глуховатая, ослабленная жарою, но обильная дружная
толчея как бы во много крупных ступ, и непрерывно. Первый Постовский
несколько раз прислушался, покрутил головой: “Близко.” Слишком
близко к расположению штаба армии. Комендант уверял, что далеко.
И опять-таки — слева.
И серьёзный бой. Кто же это? Пока англичанин отвернулся, Самсонов и Постовский сориентировались, глянули на карту. Так
получалось, что это левее Мартоса. Скорее всего — Мингин, злополучная половина недособранного
корпуса. Но он должен быть дальше!
Поднялись внутрь, в
прохладу. Снаружи такое скромное по размерам, здание содержало в себе на втором
этаже некий зал с лепными гербами по стенам, с тремя соединёнными полуовальными
окнами, — такой просторный зал, что не верилось, как он в это здание вместился.
Здесь и был уже сервирован им стол, со старинной серебряной посудой и золотогербыми бокалами, и ничего не оставалось, как сесть
обедать, перекрестившись. (Командующий крестился, никого ни к чему не
обязывая). Подавали — немцы, гостиничные кельнеры.
А между кирхой и ратушей по
низам тянуло голубо-серым дымом, и так весь обед.
И толкли, толкли далёкие
тупые ступы.
Обилие вин располагало ко
многим тостам, и, предсмакуя их все, Нокс поднялся на первый. От него совсем не ускользнула
озабоченность командующего все эти часы переезда, и какая-то покорная печаль
его широких глаз вместо дерзкой ярости победителя, — и союзный офицер счёл
своим приятным долгом ободрить русских генералов и объяснить им их успехи.
— Это — страницы славы русской
армии! — говорил он. — Потомки будут вспоминать имя Самсонова рядом с именем...
Зуворова... Ваши корпуса прекрасно идут и вызывают
восхищение всей цивилизованной Европы. Вы оказываете высокую услугу общему делу
Тройственного Согласия... В роковой момент, когда беззащитная Бельгия разорвана
леопардом... когда, по-солдатски говоря, нависла угроза над Парижем, — ваше
мужественное наступление заставит дрогнуть врага!!
Действительно, во Франции
положение было грозное. Над Парижем нависала немецкая мощь.
С того размочилось и пошло,
не уклониться от тостов, как от падающих снарядов: за Его Величество Государя
императора! за Его Величество английского короля! за само Тройственное
Согласие!
Если б не заморский гость —
Самсонов не засиживался б за этим обедом. Он хотел бы своими ногами, пешком
обойти этот небольшой городок, осмотреться. Он рад был оказаться
наконец в Германии, ближе к делу корпусов и ближе к самой опасности. Он должен
был отметить на карте своё новое пребывание и теперь по-новому рассмотреть все расположения: кто как близко оказывался к нему; через какие дороги; с кем была проводная связь и где проходила
она. Он должен был истолковать себе этот сильный бой на северо-западе, послать
туда, запросить. Тревожный поиск что-то додумать и дорешить
всё грыз его, требовал трезвости, и ни одно из этих вин ему в глотку ни шло
сейчас, не имело вкуса.
Но был обряд гостеприимства
и союзнической вежливости. А у вина, хоть и проглоченного безо
вкуса, — своё теплящее, кружащее и успокаивающее действие.
И почему, в конце концов,
надо было видеть плохое, где этот неглупый британец видел только хорошее?
И, поднявшись массой тела
своего, командующий возгласил короткий тост.
— ... за русского солдата!
За святого русского солдата, кому терпенье и страданье — в привычку. Как
говорится: русского солдата мало убить, пойди ещё его повали!
Постовский, не преминувший сразу по
прибытии доложиться в штаб фронта, а затем и проверивший яства на самих
кельнерах отеля, не отравлены ли, тем бы вполне облегчённый, и с веселием расположенный
к праздничному обеду, если б не эта слишком близкая канонада, осматривал каждую
бутылку придирчиво, прежде чем налить (там были домашние надписи на наклейках,
их переводил штабс-капитан Дюсиметьер), и, превзойдя
своё обычное скромное малословие,
раскрылся похвалам гостя. Да! — германцы наглядно бежали! Да! — победа явная. И
если бы Первая армия шла бы с тою же скоростью, что
Вторая...
Заговорили в несколько
голосов, тут и подъехавший Филимонов. И, без карты, вдруг выяснилось
разноречие: все понимали так, что Вторая армия должна
охватить и отрезать немцев, но все они, руководившие операцией, по-разному
понимали, каким же для этого она заходит крылом: правым или левым? Казалось бы,
нельзя охватить Восточную Пруссию, не заходя крылом левым, — но достоверно-то
было, что левое у них стоит на месте, а заходит правое?
Однако перенимая от Постовского главное и развивая его, англичанин, не поленясь приподняться (да он был очевидный спортсмен),
объяснял в следующем тосте: гибель прусской армии будет концом Германии! Ибо
все силы её на западе, и скованы там. На востоке она станет обнажена. И сразу
же, за Пруссией, форсируя Вислу, русские армии откроют себе прямой, кратчайший
и беспрепятственный путь на Берлин!
Эти бокалы только подняты
были, ещё не опорожнены, когда в зал вошёл дежурный капитан и ждал случая
доложить. Самсонов кивком головы разрешил ему, опустил свой бокал непригубленным.
— Ваше
высокопревосходительство! Вас просит к аппарату генерал Артамонов.
Командующий громко отодвинул
стул и, забыв извиниться, пошёл, тяжело ступая.
Так и чувствовало вещее
сердце...
Начальник штаба, изменясь лицом, посеменил паркетными плитами за ним.
В аппаратной стояла тишина,
монотонно постукивали буквопечатающие юзы. В свои большие мягкие белые руки Самсонов принимал
невесомую ленточку.
Генерал-от-инфантерии Артамонов приветствует генерала-от-кавалерии Самсонова.
Взаимно.
Генерал Артамонов считает
своим долгом поставить в известность генерала Самсонова, что сегодня совместно
с генштаба полковником Воротынцевым происходили
телеграфные переговоры со Ставкой относительно степени подчинения 1-го
армейского корпуса штабу Второй армии. Этот вопрос
будет в Ставке выясняться. Окончательное решение Верховного Главнокомандующего
пока не известно.
(Опять
выясняться!
Крутят опять).
Генерал Самсонов надеется,
однако, что генерал Артамонов выполнил просьбу командования Второй
армии прочно находиться своим корпусом севернее Сольдау
для вернейшего обеспечения...
Да, генерал Артамонов это
сделал ещё раньше просьбы. Заняты и удерживаются позиции далее Уздау.
Уздау... (Проверка по карте).
Встречено ли при этом
сопротивление противника?
Нет, вчера не встречено.
Однако теми, весьма значительными, силами, о которых было доложено сегодня
утром...
— ... Вам приданы
дополнительные части...
— ... да, да, получил...
Теми значительными силами сегодня корпус атакован, по каковой причине генерал
Артамонов и счёл нужным обеспокоить генерала Самсонова.
Как именно значительны силы противника и каков результат боя?
Все атаки отбиты, все части доблестно
устояли. Силы же противника, сколько можно предположить, больше армейского
корпуса, вероятно — три дивизии. Это подтверждается и лётной разведкой.
Уже много неоторванной ленты сошло с пальцев командующего сперва на пальцы Постовского,
потом к офицеру оперативного отделения, потом на пол и путалось кольцами.
Самсонов опустил большую
голову, глядел в пол.
При всей пустой Пруссии —
откуда столько сил может оказаться там, слева? Значит ли это, что противник уже
утёк изо всей Восточной Пруссии, уже ушёл из подготовленного ему мешка — но не
за Вислу, не бежал — а начинает напирать слева?
Или это свежие силы, только
что подошедшие из самой Германии?
Так что ж, неужели сейчас,
вот сию минуту — всем корпусам поворот налево?
В эту минуту дать решение.
В эту минуту.
А может быть — Артамонов и
преувеличивает, он очень склонен к перепугу. И скорей всего преувеличивает.
Ему бы наступать! Так
вот — не согласовано со Ставкой...
Но удержаться он обязан! —
он и сам теперь — полтора корпуса.
Аппарат работал вхолостую, Постовский и капитан поддерживали и расправляли ленту, чтоб
она не запутывалась.
Генерал Самсонов
во всяком случае настоятельно просит командира 1-го корпуса твёрдо держать
нынешние позиции и не отходить нисколько, ибо это угрожало бы срывом всей
армейской операции.
Генерал Артамонов заверяет
командующего армией, что его корпус не дрогнет и не отступит ни шагу.