18
Часов около четырёх
пополудни генерал-майор
Нечволодов подводил свой отряд к Бишофсбургу с юга, по каменистому шоссе.
Сам Нечволодов ехал верхом (несколько конных близ него), крупным шагом, саженей
на триста впереди отряда.
Отряд его был — стыдно
сказать что, неизвестно что.
Вообще назначен был
Нечволодов в 6-й корпус командовать пехотной бригадой. Такая должность по
разным дивизиям была за ним уже шесть лет. Эту ненужную должность — над двумя
командирами полков, между ними и начальником дивизии, Нечволодов всегда считал
для того только созданной, чтоб отучать генерал-майоров от строевого дела, — с
тем и служил. Но в 6-м корпусе Нечволодова сильно удивили: ещё за день до
начала войны, в Белостоке, не снимая с бригады, его назначили также и
“начальником резерва” корпуса. Такое понятие — начальник резерва —
существовало, в боевой обстановке и для отдельной операции могли создать резерв
для прикрытия остальных частей в тяжёлую минуту, — но не встречал Нечволодов,
чтоб назначался резерв как постоянный ещё в день всеобщей мобилизации. То ли не
знал генерал Благовещенский, куда ему девать столько генералов в корпусе, то ли
ещё до начала войны готовился к худому концу. (Да наверно так, ибо хороший
драгунский полк держал всего лишь на охране штаба корпуса).
И странен был состав
резерва: к двум полкам Нечволодова — Шлиссельбургскому и Ладожскому, просто
присоединили разные особые части — мортирный дивизион, понтонный батальон,
сапёрную роту, телеграфную роту да семь сотен донцов (средь них и ту отдельную
сотню, которая охраняла штаб корпуса, и от него ни на шаг), — и вот это стал
нечволодовский резерв. Как будто все эти части были в корпусе не разветвлённым
пособием, а помехой, и только путали Благовещенскому простую пехотную
классификацию: четыре роты — батальон, четыре батальона — полк, четыре полка —
дивизия, две дивизии — корпус. А ещё привалило 6-му такое счастье, какое редкому
корпусу достаётся: артиллерийский тяжёлый дивизион, с калибрами, мало
известными в русской армии, — с шестидюймовыми гаубицами. Уж этот-то ни на что
не похожий подарок и совсем не знал Благовещенский, куда пристроить, и тоже
определил: в “резерв”. (Он служака был понимающий: за редкое вооружение и ответ
большой, если потеряешь. Он и пулемёты, по их драгоценности, старался не
выдвигать на передовые позиции, а держал их больше при штабе или в санитарном
обозе).
Но даже и такой резерв
Нечволодову ни разу не дали собрать вместе (да это было и невозможно, и ни к
чему), даже коренной его Шлиссельбургский полк отняли и вызвали вперёд, так что
и бригады его не стало существовать, самого Нечволодова задержали по укреплению
тылов, — и тот отряд, с которым он теперь, приставной болван, нагонял главные
силы, состоял из Ладожского его полка (и то без батальона), да сапёров,
понтонцев и телеграфистов, а не было при нём ни конницы, ни артиллерии.
Впрочем, прикидывал
Нечволодов, что и обе дивизии впереди него раздёрганы так же, каждая из них
растеряла четверть сил по пути: одна была целиком без полка, и из другой
рассорили дюжину рот.
В Нечволодове не было
генеральского величия — раздавшейся груди, разъеденного лица, самодостоинства.
Худощавый, длинноногий (даже на крупном жеребце низко спущены стремена), всегда
молчаливо серьёзный, а сейчас и сильно хмурый, он походил скорей на
офицера-переростка, застоявшегося в низких должностях.
Все эти дни он был хмур от
одной идиотской комендантской работы по тылам и от отнятия шлиссельбуржцев.
Сегодня добавочно хмур от того, что всегда благоразумный штаб корпуса — и тот
оказался впереди Нечволодова, утром проскочил в Бишофсбург, а вскоре затем
впереди густо загудело, выказывая плотный бой. И ещё хмурей — последние два
часа, когда стали навстречу попадаться то порожние телеги с перепуганными
обозниками, то двуколки с ранеными, то табунок лошадей с ногами и копытами,
раздробленными от повозок. Дальше встречались раненые гуще, уже и пешие, из
Олонецкого полка, из Белозерского, а несколько — из оторванных ладожских рот,
среди них — пожилой сверхсрочный унтер, хорошо известный Нечволодову. Провезли
и офицеров несколько. Нечволодов задерживал встречных, коротко опрашивал — и по
возбуждённым отрывистым сообщениям хотел составить картину утреннего, ещё и
сейчас не оконченного боя.
Как всегда по горячим
следам, от участников разных мест и ещё друг другу не рассказавших, история
выступала полностью противоречивая. Одни говорили, что ночевали сегодня совсем
рядом с немцами, только не знали, и немцы тоже не догадывались. Другие: что шли
утром, ничего не подозревая, и в походном порядке столкнулись, попали под
гиблый огонь, нисколько не готовые и не окопанные (да сбоку, сбоку немец
стрелял, не спереди!). Третьи: что развёрнуты были к бою заранее и даже по пояс
окопались. Из офицеров считали одни, что шли на север и наткнулись на боковую
колонну отступающих немцев, что мы их ещё сильней напугали, чем они нас, — но
потом уж очень много артиллерии у них развернулось, жаркий дали огонь. А мы их
с востока ждали, на восток приказано было выдвигать охранение. Нет, исправляли
другие: Олонецкий даже на запад был развёрнут. Но уж как только немцы из многих
орудий ударили (“пятьдесят орудий”, “нет, сто!”, “двести!”), да шрапнелью, да
над гущей колонн, сразу рвало и дырявило наших десятками, — так и побежали, так
всё и перепуталось, там — тысячи легли, из батальона по дюжине оставалось; нет
— стояли хорошо, наша рота белозерцев сама в атаку ходила; где в атаку, когда
нас к озеру прижали, деться некуда, орудия побросали, даже винтовки — и вплынь.
Но несомненно сходилось, что
потери велики, что несколько батальонов нацело разгромлены (а каждый батальон
кругло тысяча человек). Несомненно сходилось, что за две недели привыкли не
встречать, не видеть и не слышать противника, и гонко, беспечно продвигались по
чужой земле без разведки, а где и без сторожевого охранения. И так отшагали
вчера за Бишофсбург больше пяти вёрст, перевалили важнейшую для немцев железную
дорогу — как бы горизонтальную ось Восточной Пруссии, и дальше маршировали с
той же безоглядкой, как у себя в Смоленской губернии, вперемешку со строевыми
частями обозы, — и меньше всего ожидали в этой германской стране повстречать
ещё какие-нибудь войска, кроме русских. И когда внезапно бой начался — не было
ни плана зараньего, ни приказаний. А это сразу чувствует войсковая масса — и
разваливается сразу.
Только не попался
Нечволодову ни один раненый из своего Шлиссельбургского полка — и ничего нельзя
было о полке понять, где он и что.
Плохо, что за спиною Нечволодова
солдаты его отряда встречали тех же раненых и даже на ходу успевали узнать для
себя достаточно.
На севере погремливало и
сейчас.
При таких порядках впору
было Нечволодову, хотя двигался он позади штаба корпуса, выслать своё
сторожевое охранение.
Зной как будто ещё не
умерялся, но солнце заметно обходило левое плечо и палило в левое ухо.
Уже открывался просвет и на
город — уцелевший, без пожаров, с сероватыми и красными шпилями и башенками, —
как слева, по пересекающей грунтовой дороге, Нечволодов увидел походную пыль и
определил колонну больше батальона пехоты и с батареей. Она тащилась медленно и
тоже без предосторожностей.
Хотя слева как будто не было
противника, но ведь и вообще никого слева не должно было быть. Вот так и
наскакивают, а потом удивляйся оплошности других.
Однако в бинокль тут же
убедился Нечволодов, что это — наши. Впереди той колонны тоже ехал верхом
офицер, с одним просветом без звёздочек, только конь под ним шёл неспокойно,
избочивался, вывёртывался, мотал оскаленной головой, а всадник понуждал его
повиноваться. Ещё увидел Нечволодов по обочине бегущую приметную черно-рыжую
собачку с крупными крыльчатыми ушами. По той собачке, всегда при своей роте,
уже многие знали, что это — рихтеровская дивизия.
По темпу движения как раз
предстояло всадникам сойтись на перекрестке. Заметив генерала и за ним колонну,
тот офицер повернул коня, — конь занёс больше чем надо, был осажен, — и звонко
крикнул своим:
— Хэ-ге-ей, суздальцы!
Перекур десять минут, ла-жись!
Он весело, ничуть не устало
крикнул это, а солдаты его были очень утомлены: они еле сбредали с дороги и,
даже скаток с плеч не стянув, лишь винтовки малыми пирамидками составив, на
первой же пыльной траве прилегали, хотя сто шагов было до лесной тени и чистой
травы.
Офицер подъехал на
беспокойном гнедом коне и с лихим изворотом руки доложил:
— Капитан Райцев-Ярцев, ваше
псходительство! Полковой адъютант 62-го Суздальского!
Между дерзкими его губами
раскрывался один передний золотой зуб. А конь тревожно косил глазом и дёргал
головой.
Нечволодов кивнул:
— Не свой?
— Два часа, как взят, ваше
псходительство, ещё привыкает.
— А вы — кавалерист.
— Был, ваше псходительство,
да спешил Бог за грехи.
Та знакомая неунывность была
в капитане, тот лихой огонь, который красит истого кадрового офицера: для войны
родились, на войне только и живём! Горело то и в Нечволодове, да притухло с
годами.
— Где ж взяли?
— А вот тут поместье
брошено, конюшни славные! Советую заглянуть! Около озера, как его...
Сама рука Нечволодова уже
тянула с бока и раскрывала полевую сумку.
— Ох, карта у вас хороша!
Вот: озеро Дидей, купать ...дей! — дорифмовал неприлично шёпотом.
Нечволодов приоткрылся в
улыбке:
— А как вы там очутились?
Зачем?
— А нашей дивизии семь вёрст
не крюк! Мы — гуляли, потом передумали — и назад.
Вился в душу этот весельчак.
Но и конь под ним танцевал, нельзя было вместе карту смотреть. Да и солнце
пекло.
— А пойдёмте-ка в тень, —
предложил Нечволодов.
Золотозубый капитан охотно
кивнул.
Они отдали лошадей.
— Миша! — скомандовал
Нечволодов своему адъютанту — пухлощёкому, розовому (юная кровь так и просилась
под кожу) поручику Рошко, — пока колонна будет идти, а ты быстро вперёд,
посмотри, нет ли какой дороги обойти Бишофсбург. Если нет — выбери улицы, чтоб
не мимо штаба корпуса.
Круглолицый хитросметливый
Рошко всё понял, его группа поскакала.
Под прохладным увеем леса
Нечволодов и Райцев-Ярцев сели по-турецки, генерал вытащил и просторнее
развернул свою карту. Поджав пальцы, и безымянный с золотым кольцом, Райцев-Ярцев
мизинцем с удолженным заострённым ногтем как указкой показывал и бегло
осведомлял.
Их дивизия, три полка без
отставшего, вчера занимала здесь фронт лицом на восток, и такие были разговоры,
что противник там зажат в клин и будет оттуда пробиваться. Однако ни выстрела
не произвели. Потом велено было стягиваться к Бишофсбургу. Сегодня утром
топтались в нём. Перед полуднем командующий корпусом распорядился их дивизии
идти на запад, огибать с юга озеро Дидей и дальше идти на Алленштейн, вёрст
почти сорок. Так, не успев пообедать, они пошли, никого не встречая, и не
стреляя, и морясь от жары, — но вёрст через десять, когда уже озеро обогнули,
примчался ординарец от штаба корпуса с новым приказом Благовещенского: тотчас
возвращаться к Бишофсбургу и даже стать восточнее его. Суздальский полк был
последним в дивизионной колонне, первый повернул и вот возвращался. Но за это
время прискакал с офицером и третий приказ: только Суздальскому полку с двумя
батареями идти сюда и стать под Бишофсбургом в распоряжение командующего
корпусом. Остальная дивизия должна повернуть на север по тому берегу озера
Дидей — и наступать, дабы после озера соединиться с комаровской дивизией, этого
бока озера. И ещё так удачно, что Суздальский полк оказался в хвосте, а сказали
бы Углицкому — и он продирался бы сюда, через два полка, а Суздальский —
продирался бы туда.
Райцев-Ярцев взялся всё это
весело рассказывать, будто ему удовольствие доставляла такая путаница, — но
перед мёртво-серьёзным Нечволодовым перестал сверкать золотым зубом и лишь
постукивал длинным ногтем о пряжку.
О, какой отчаянный оказался
у них корпусной командир! — да просто смелей Наполеона! Не устроенный заседать
в тыловом благотворительном комитете, он тут смело гуляет по чужой стране, он просто
крестит её движеньями своих полков. Ему разгромили четверть корпуса спереди —
он отправляет полкорпуса налево! Он ничего не боится, ну да! — ведь он ещё до
войны сформировал резерв — и теперь Нечволодов пусть ему всё выручит.
Отряд Нечволодова уже шёл
мимо них к Бишофсбургу. Батальон Райцева-Ярцева лежал на траве, пушки стояли на
дороге, остальные суздальцы ещё не показывались.
Надо было ехать скорее
вперёд, искать своих шлиссельбуржцев, искать начальника дивизии, — но не так
легко сворачивается карта, если тебе над ней сказали что-то новое: уже
известный, десятки раз рассмотренный рисунок завораживает, выявляет и угрожает
всё новым и новым.
Кого только могли — оторвали
от своих частей, кого только могли — переподчинили, вот и суздальцев — самому командующему
корпусом. Безнадёжно запуталось подчинение и ведение командиров. А Рихтер, если
даже пробьётся мимо озера Дидей, — с кем же он там соединится, там же наших
разнесли? Где тут справа кавалерийская дивизия Толпыги? Её уланский полк
раздёргали как корпусную конницу, самой дивизии то и дело меняют направление и
задачи. Где тут справа немцы? — они, конечно, ушли давно. Где тут справа
Ренненкампф? Зачем ему торопиться, он обсасывает победу, а впереди риск. Пустая
земля — ни звука, ни выстрела. Где же слева 13-й корпус?
Немота. Пустой воздух.
— Ну, спасибо, капитан! —
жёсткой ладонью Нечволодов пожал руку Райцеву-Ярцеву, вскочил в седло и на
рысях с ординарцем погнал к Бишофсбургу мимо своего отряда.
Здесь немцы, видно,
готовились к обороне: последних саженей двести перед городом были кряду срезаны
обоесторонние кусты вдоль дороги — для обзора и обстрела; и в первом у дороги
городском здании — большом кирпичном складе, был проделан десяток бойниц.
Но ничто не понадобилось.
Выходила из города навстречу
большая пешая колонна ходячих раненых. Нечволодов уже не расспрашивал, только
крикнул:
— Ребята! Шлиссельбуржцев
тут нет?
Не оказалось.
У склада ждал его
круглолицый спокойный Рошко. Он доложил, что объездной дороги нет, но такие
улицы он нашёл и расставил маяков.
Нечволодов поехал искать
штаб корпуса — по узким прохладным улицам между утеснёнными домами.
Первое впечатление было, что
город населён русскими ранеными, — так много белело бинтов на улицах и из окон.
Но были и жители. Одного мирного немца, не старика, и ещё потом двух вели
куда-то под конвоем. На углу несколько немок окружило уланского офицера, и все
сразу что-то горячо говорили ему, и одна за другой показывали то на его шашку,
то себе на грудь. Ещё дальше две немки вынесли эмалированные вёдра и поили
солдат водой, а те шутили с ними.
Нечволодов признал штаб по
синему автомобилю Благовещенского и по казакам конвойной сотни. Рошко и другие
остались снаружи, сам он крупно взошёл по гранитным ступеням, через арочный
вестибюль и стал искать командование.
В штабе всё было в ящиках и
на ходу: то ли от недавнего приезда, то ли от скорого отъезда. Ни до
Благовещенского, ни до начальника штаба он не добрался, а встретил полковника
Ниппенстрёма из генерал-квартирмейстерской части.
— Вы почему здесь? —
испугался Ниппенстрём. — Вы ещё не дошли до Комарова? Вас давно уже ждёт
Комаров!
— Я быстрей не мог, — даже
медленнее обычного, даже холодней обычного отвечал Нечволодов. — Я хотел у
командующего...
Ниппенстрём замахал руками:
— Да если корпусной вас увидит
— он вам голову оторвёт! Езжайте скорей!..
— Но — куда? Я же не знало
своего задания.
— Как? Вы ничего не знаете?
Вам приказано собрать свой резерв и прикрывать отход корпуса. У Сербиновича всё
получите...
— Но где мой резерв? Где моя
артиллерия?
— Там-там, все на месте,
ждут только вас.
— Со мной сапёры, понтонцы,
телеграфисты...
— Этих всех оставьте здесь.
— А где мой Шлиссельбургский
полк?
— Это должен знать
Сербинович. Поезжайте к Сербиновичу! Мы тоже уезжаем! Мы слишком выскочили
вперёд...
— А какие немецкие части
против нас?
— Мы сами не знаем!
Ниппенстрём спешил: ему надо
было второй раз посылать искровку 13-му корпусу о том, что 6-й атакован
крупными силами неприятеля и не пойдёт на выручку 13-му в Алленштейн. Уже
послали один раз, и 13-й подтвердил приём, но никак не отозвался.
Это движение в сторону
Алленштейна выполнять не было сил, но чтоб не иметь неприятностей и отмены
своего отказа — докладывать в штаб армии генерал Благовещенский пока не велел,
а только сообщить соседу.
В простенке между
готическими окнами, в густой тени, Нечволодов постоял, длинный, худой и
неподвижный, как забытая рыцарская статуя. Пристучал пальцами по каменной
стене.
Чины штаба упаковывали и
перетаскивали большой ящик, вроде лежачего шкафа.
И никого больше Нечволодов
не искал и не спрашивал. Вышел наружу. Поднялся в седло. Чуть отъехал,
выслушивая Рошко, что отряд уже вытягивается на север, а шлиссельбуржцев так
нигде и нет.
Тут от штаба услышался шум.
Нечволодов оглянулся. Заводили автомобиль. Генерал Благовещенский поспешно
спускался наискосок по широким гранитным ступеням, не видя Нечволодова или
другого кого на площади. Начальник штаба и ещё кто-то с трубками карт подбегали
за ним.
Сели, защёлкнули дверцы.
Автомобиль стал разворачиваться по маленькой площади, чтоб ехать назад.
Благовещенский снял фуражку и перекрестился открытым полным крестом.
От подпрыгивания или от
ветерка растрепалась его седина на бабьей голове, какой и с горшками в печи не
управиться.
Нечволодов на рысях повёл
свою свиту из города.
