19
— Ваше благородие! Хэ! Ваше благородие! — весело крикнули.
От колодезной очереди
Ярослав обернулся к дороге.
Тянулась полубатарея,
четыре пушки, и кричал Ярославу тот шароголовый
фельдфебель, знакомец по дорожному случаю: позавчера (не месяц назад?) взвод
Харитонова вот эти самые, значит, пушки и подмогал
вытаскивать из песка.
— О-о! — обрадовался Ярослав
и вскинул обе руки, приветствуя не по-офицерски,
по-мальчишески. — Водицы не хотите?
— А кака
водица? На хлебе не перегнана? — спросил коренастый сбитый фельдфебель, грудь
колесом, опять весёлый, как и прошлый раз.
— Соло-одкая,
схлебаете! — отозвался ему из очереди чужой пехотинец. — Сверху мусорок, снизу песочек.
Уже солнце сильно сдало на
левое плечо, но ещё было жарко.
— Представьте, был колодец
досками закидан, но мы разобрали! — криком объяснял Ярослав, однако стыдясь
мальчишеской звонкости голоса, никак не умел он огрубить его. — И вода очень
сносная, вот все набирают!
Фельдфебель снял фуражку и
замахал своим остановиться. У него была маловолосая,
вся круглая, вся жёлтая голова, как головка сыра, только крупней. И приделаны
были к ней спереди пшеничные усы — толстенькие, а потом с остриями.
Колодец был у начала
раскинутого хутора из нескольких домов на широкой поляне. Пушки приняли в
сторону. Ездовые несли вёдра для лошадей, а орудийная прислуга волокла бидон с
винтовой крышкой, да наверно уже немецкий.
Вызывала зависть артиллерия,
что на колёсах везёт себе лишнее необходимое. Но и другую зависть, Ярослав
пожаловался фельдфебелю:
— У вас солдаты как солдаты,
чес-слово! А у меня — от сохи да сразу в Германию, что с ними делать?
Фельдфебель улыбался
довольно:
— У нас — наука. Сохатых
нельзя.
Фельдфебель такой был
важный, плотный, и заметно старше Ярослава, что юному подпоручику неловко было
перед ним за свои звёздочки, неловко быть чином выше да, при тонкости фигуры, и
ростом. Всю эту неловкость Ярослав старался искупить вежливым невоенным
обращением:
— Как мне вас называть,
простите?
— Фельдфебель, как! —
улыбался тот, вытирая пот с загорелого лица.
— Ну что вы! По
имени-отчеству!
— По имени-отчеству в армии
не зовут, — шевельнул усами сыр.
— В человечестве — зовут.
— Меня и в человечестве всю
жизнь только Терентием.
— А фамилия?
— Чернега.
— И спросил, как не спросил: — А вас? — потому что мимо Ярослава и колодца,
туда, на хутор, насторожились его глаза и маленькие уши. И тут же он
скомандовал фейерверкеру, почти не ища и не оборачиваясь: — Коломыка!
А як бы не куры там кудахчут! Сходыть с двумя хлопцами. Чувал визмить, та
палками их!
Ярослав огорчился: такие
хорошие артиллеристы, такой хороший фельдфебель — и туда же? кто ж тогда устоит?
Предупредил:
— А хутор уже почистили.
Жителей нет, петуху последнему голову оторвали. В саду, правда, яблоки.
По саду слонялись солдаты,
видно было отсюда. И ещё другие сочились туда, неспрошенно,
недосмотренно. Впрочем, кажется, не из харитоновского
взвода, эти рады были, безногие, посидеть, пока не гонят.
Но Чернега
не поддался:
— Ни, там, за посадкой, подале, я ж чую. Та визмить ще два ведра, довидайтесь по
закромам. Як що овёс — то кликайте, будемо завертать.
Распоряжался Чернега уверенно, не спросясь
своих офицеров. Но видя огорчение услужливого веснушчатого подпоручика,
пояснил:
— Без чего артиллерия буты
не може? Без овса та без
мясца. Кони пушек не тянут, руки снарядов не подымают. А як в кобуре ще и гусь жареный — о то война!
Это он нараспев добавил, и
обмаслилось его лицо, представя гуся жареного, и
ничего греховного как будто и правда не было в этом
выражении и в этом желании. А с другой стороны, если подумать... Мучило это
Ярослава.
— Солдат — добрый человек,
да шинель его хапун, — ещё успокаивал Чернега. — Мы только по прозывищу
лёгкая. А пушка наша в походном положении — 125 пудов.
А снаряд едва не полпуда, вот и покидайся.
На большом лежачем брусе
сидел Козеко, поджав ноги, и на коленях записывал в
свою неизменную книжку полевых донесений. В постоянном
насмотре и наслухе он чутко
поглядывал и на Чернегу. Неодобрительно.
Тут ротный крикнул издали:
— Поручик Харитонов!
Остаётесь за меня, я — скоро! — и с двумя солдатами наддал мимо хутора и с
заворотом за посадку, куда уже послал своих хлопцев Чернега.
Козеко остро посмотрел ему вслед.
И опять в книжку донесений. Записывал и грыз яблоко — то ли кислое, то ли от
всей неприятности морщась.
Колодец был обетонирован и с шеломком
наверху, от него уже длинная тень. С гульным грохотом
в бетонной трубе одно и то же прицепленное ведро быстро спускали и поднимали
сильные солдатские руки, крутя валик и выбирая цепь. Тут же переливали в
котелки, в другие вёдра, торопя друг друга, браня расхлебаями
и безрукими, подталкивая и наплескивая грязи вокруг, а
уже опорожненные выпитые котелки снова со звяком совались, ища себе струи.
Наполненные артиллерийские вёдра бегом, но без росплеска, относились
разнузданным крупным нежным лошадиным губам. Рычали на артиллеристов, что по
таким бидонам никакого колодца не хватит, впрок не наливать! Эй, впрок не
наливать, пей здесь, сколько брюхо терпит! И на головы не лить, э, вы, охломоны — вон, в озеро беги,
суйся по шею!
За своим гомоном, бранью и
звяканьем все уже привыкли и как будто даже не слышали непрерывного общего гула
слева, на подсолнечной стороне, гула боя. И вёрст до того боя не было много, но
много было озёр. Весь день сегодня, сколько они шли, всё были слева озёра,
большие и маленькие, вплотную и отдали, — и так не одною волею начальства, но и
этими озёрами отклонялся их путь на север, безопасно отгораживался от смежного
боя. Озёра были и справа. А час назад протащились они по узкому,
трёхсотсаженному лесному перешейку между двумя большими озёрами Плауцигер и Ланскер — простой
глаз лишь смутно видел другие берега. И так загнались они в длинный лесной
безлюдный коридор между этими озёрами, хотя и отступившими, и теперь только то
могло касаться их дивизии, что было в этом коридоре, —
а не было тут ничего, никого.
Поднесли Терентию напиться.
Холодна была вода, схватывала горло, и с мутью — а нутро требовало, ещё и ещё.
Сел Чернега
на тот же брус, приглашая рядом Ярослава. Достал кисет с махровыми завязками,
распустил.
— В трубочку табачку всё
горе закручу. Не курите, ваше благородие?
По чёрному шёлку кисета
малиновыми нитками вычурно, терпеливо, с отростками было вышито: Т. Ч.
— Скажи, аж
земля гуркотит, — посматривал Чернега
на подсолнечную сторону. — А мы тут идём, лесов не обшариваем, а небось на соснах сидят, в бинокли смотрят на нас — и
названивают, и названивают. Вот прям счас там сидят —
и в немецкий штаб про нас звонют, как мы тут воду
пьём, — уверенно говорил Терентий, глядя на обступивший лес. Но, в противоречие
с тревожным смыслом, не порывался бежать туда и даже нисколько не волновался —
то ль от лени, то ль от упитанности силою.
Зато подпоручик Козеко встревожено поднял голову, отозвался:
— А сторожевое охранение!
Так быстро гоним, что боковые дозоры идут положительно рядом с ротами! А
передние дозоры мы иногда своей колонной обгоняем. Да нас ничего не стоит из
пулемёта перестрелять.
— Главное, — тревожился и
Харитонов, — ничего не понятно. Уже пятнадцать вёрст и сегодня отмахали. И ещё,
говорят, надо десять до вечера. Самые свежие новости — от денщика полкового
командира. Сегодня утром пустили слух, что к нам на помощь идёт японская
дивизия!
— Таку
балачку и я слыхав, — кивал Чернега, благодушно дымя. Так и пышело
от него могутой, к делу даже излишней.
— Ну что за вздор? Откуда
японская? То ли наша из-под Японии?..
— А то говорят: сам Вильгэльм в Восточной Пруссии войсками командует, — ещё
поддавал Чернега, так же, впрочем, мало озабоченный и
Вильгельмом.
Старшее, доброе и верное чувствовал
Харитонов в Чернеге. И хотя не полагалось бы офицеру
жаловаться фельдфебелю на дурость начальства:
— А позавчера? Туда и
обратно тридцать вёрст без толку прогоняли! Ну, туда на помощь шли, ладно, не
понадобилось. А обратно — можно было догадаться наискосок нас пустить? Зачем же
опять назад в Омулефоффен? Мы ж без Омулефоффена могли! И тоже бы днёвку имели, как та дивизия.
Курил Чернега,
понимал, спокойно кивал. Вот это спокойствие его, всё принимающее, особенно
хотелось бы Ярославу перенять.
— И сзади час назад ружейную
стрельбу вы слышали? — вёл своё Козеко. — Вполне
свободно, что немцы в тыл прорвались.
Чернега боком закусил трубку:
— А про шо
он там пишет? Он нас там не записывает?
Смеялся Ярослав.
— Вы — кадровый?
— Ни, дуракив
нэма.
На его шаровой голове
фуражка сидела лихо набекрень — а держалась прочно.
Не знал Ярослав, как и
спросить то, что ему надо: что за человек этот фельдфебель? как его в понимание
уложить?
— А... житель вы —
городской? или деревенский?
— Та так... по уездам... —
затруднился Чернега, без удовольствия отвечая.
— А губернии?
— Та вроде Курской... Чи Харьковской. —
Хмурился.
Ярославу отставать было
жалко от этого сочного богатырька, но не знал, как
разговор с ним вести:
— Женаты, дети есть? — благоприязненно спрашивал он, как бы даже сам за Чернегу отвечая вперёд утвердительно.
Посмотрел Чернега на подпоручика глазами-шариками перекатными:
— Та
зачем жениться, як сосед женат?
Тут — лётом, полным бегом
подбежал посланный фейерверкер и доложил своему фельдфебелю негромко, чтоб чужие не перехватили:
— И овёс! И окорока
копчёные! И — пасека. Помещика нет, утром уехали. Сторож один, поляк, говорит —
берите! Я пока часовых там поставил! Скорей надо! Пехота уже лошадей хватает,
птицу бьёт.
Вмиг оживился, поделовел, вскочил Чернега на
сильных коротких ногах, только и ждал, закричал:
— Хло-опцы!
Живо по коням! Тро-гай! — и Коломыке: — Веди колонну, а я капитану доложу.
Головка сыра, всё ещё в
поту, под сбекрененной фуражкой глядела щелковидно, уверенно.
И дружно потянули пушки к
завороту, стали там, а зарядные ящики завернули за посадку.
Навстречу же им из-за посадки
бойко выкатили две двуконных брички и рессорный тарантас.
Настороженный Козеко
ничего не упустил, издали разглядел, определил — и объяснил тотчас:
— Ну вот, то батальонный в
бричке покатил, а теперь и ротные на бричках, и батюшка в тарантасе. Нижних
чинов — за кучеров, скоро некому будет воевать.
— Ладно! — рассердился
Ярослав. — А вы яблок зачем набрали?
— Да чёрт попутал, — без
сожаления отбросил Козеко недоеденное яблоко. — Не
нужно мне от Германии ничего, живым бы только...
— Вы — останетесь! Вы —
наверняка останетесь!
— Почему вы так думаете? — с
надеждой смотрел Козеко от своего блокнотика. —
Конечно, прямое попадание мало вероятно, но
шрапнель...
— Бережёного
Бог бережёт! Вас пошлют на закупку скота! Убирайте дневник, стройте своих!
Не высоко уже солнце стояло,
и даже без боя было им сегодня тянуться до темноты и в темноте. Подошёл к
колодцу другой батальон, а передние роты их батальона уже строились, тронулись.
Стал Ярослав скликать и строить свой взвод.
Сзади, обгоняя и раздвигая спотычливую бредущую пехоту, ехало верхами несколько штаб- и обер-офицеров в сопровождении шестёрки казачьей конной
стражи, двое всадников со свежими бинтовыми повязками. Передний полковник,
мрачный, небритый, приостановил лошадь, посмотрел на Харитонова. Тоненький готовный Харитонов подбежал, выровнялся, отрапортовал.
Тут как раз из-за посадки
донёсся отчётливый, далеко слышный свиной визг.
— Это ваши солдаты грабят,
подпоручик?
— Никак нет, господин
полковник! Мои — здесь.
— А почему не маршируете?
Где командир роты?
Харитонов мотнул головой, но
бричка с ротным куда-то пропала.
— Я — за него! — вспомнил
он.
— Будете наказаны! — говорил
полковник, но без зла, рассеянно. — Известно ли вам, что был приказ на
форсированный марш? Сегодня вам надо выйти на железнодорожную линию и ещё по
линии направо пять вёрст. А вы у колодца расхлюпались.
Где командир батальона?
— Впереди.
Ещё меньше понимал Ярослав:
немцы слева, а мы поворачивать направо?
Всадники тронули. Если б
сами они понимали что-нибудь в этом лесном межозёрном
блуждании!
То были офицеры штаба 13-го
корпуса. Час назад они едва минули смерть: приняв за немцев, их густо
обстреляла своя пехота. Такое они и предполагали (вчера таким же своим
обстрелом испорчен был штабной автомобиль), для того и взяли шесть казаков
сопровождения, чтоб их отличали по пикам, — и всё равно, в двухстах шагах своя
пехота приняла их за первых, наконец, немцев и накинулась.
Они ехали с новейшим
приказом штаба армии: ускорить движение их корпуса на Алленштейн!
А от 6-го корпуса, потерянного далеко справа, пришла неожиданная искровка,
видимо важная, ибо передана была раз за разом, дважды. Однако никто в штабе
13-го корпуса не сумел той искровки расшифровать: почему-то не сходился код. И
в штабе не знали, что думать.
Верховые постояли у пушек,
нагнали одного командира батальона в бричке, другого, — и всем полковник
грозил, внушал, как форсированно надо двигаться.
Обогнав полк, ещё через три
лесных версты они достигли выложенных у дороги двоих немцев, гражданских,
исколотых пиками, изуродованных ударами.
— Ваших станичников работа,
не сомневаюсь, — сказал полковник старшему уряднику, раненому, когда
останавливал стрельбу пехоты.
Урядник пожал плечом, ничего
не ответил, челюсть его была подвязана.
А в стороне из одинокого дома
валил густой чёрный дым, предвестник ярого огня.