536
За десять лет, предвоенных и
военных, сэр
Джордж Бьюкенен почувствовал себя в России чем-то большим, нежели посол:
тесные тёплые связи с русским обществом выдвигали его как бы в
общественные деятели самой России. (Правда, по-русски он так и не научился.)
Может быть, лучшим тут символом было, что в прошлом году Москва избрала его
своим почётным гражданином, поднесла ему икону XV века и громадную серебряную
чашу, изображающую шлем русского богатыря. В здании посольства у Троицкого
моста Бьюкенен поселился не как временный посол, но как постоянный житель этой
страны, перевёз сюда и всю свою личную обстановку из Англии, все свои вещи,
всё, что имел, — ибо наша жизнь и есть наша повседневная, а не какая-то
откладываемая будущая. (Когда начала бушевать по улицам революция, где-то
кого-то грабили — можно и раскаяться, стоило ли всё сюда везти?)
В этом здании Бьюкенен часто
принимал Родзянку, Гучкова, Милюкова, оппозиционных
думских лидеров, здесь запросто очень свободные велись политические разговоры,
и проклинался самодержавный строй, и императрица, и даже передавались слухи о
заговорах, как и по всему Петрограду. Будучи человеком волевым и действенным,
Бьюкенен не ограничивался этими благожелательными разговорами — но и сам
выступал с влиянием. Министру Сазонову он просто стал близкий личный друг, и
они пребывали в полном ладу, отчего так выигрывали англо-русские отношения. Узнав, что готовится смещение Сазонова, Бьюкенен совершил беспрецедентный
для посла шаг: уже не имея времени даже для консультации с английским
правительством — послал российскому императору личную от себя телеграмму: что
посол так тесно работает с Сазоновым, что не может скрыть страха, какой вред
его отставка причинит англо-русским отношениям, отчего и вынужден предостеречь
царя от такой ошибки. А царь не ответил — и сместил Сазонова. (Министр
сэр Эдуард Грей потом одобрил демарш Бьюкенена, и
вообще его способ ведения дел в России, но, к сожалению, телеграмма стала известна
немцам, и те окрестили посла некоронованным королём России.)
Так глубоко от сердца вошёл
Бьюкенен в русские дела — не скрывал своих симпатий к стремлениям русских
либералов и вместе с ними вёл следствие о несомненной государственной измене
Штюрмера (увы, несомненных улик не удалось собрать — а реакционность его была у
всех на виду). Богатый опытом и практическим зрением, Бьюкенен не мог
отказаться давать и самому русскому царю пояснения, объяснения и советы. Он
пытался остановить его и от неразумного принятия Верховного Главнокомандования.
Он указывал ему на аудиенциях, что для блага России — надо даровать ей
парламентский строй и пойти на уступки общественности. Иногда предлагал ему
кандидатов на то или иное министерство. В прошлом октябре очень рекомендовал
царю подарить Японии Северный Сахалин — за то, чтоб она прислала свои войска на
русский фронт. Вообще он усвоил разговаривать с Николаем II, как до него ни
один посол не разговаривал с державным властителем. А после убийства Распутина
запрашивал Лондон, можно ли энергично поговорить с царём от имени английского
короля и правительства. Такого полномочия он не получил — и решил говорить от
собственного имени. В эту последнюю аудиенцию, накануне Нового года, царь
принял посла не в обычной непринуждённой обстановке, но в торжественном зале
аудиенций, один, в парадной форме и стоя, сразу отгородясь
холодом официальности. Но и это не остановило сэра Джорджа, и он энергично
убеждал императора, что единственный способ спасти Россию — это отказаться от
нынешней внутренней политики и уничтожить преграды, отделяющие царя от народа.
У Государя — странный способ выбора министров, и отдаёт ли он себе отчёт в
опасности положения? «Если Дума будет распущена — я потеряю веру в Россию! Вы,
Государь, находитесь на распутьи и должны выбрать
одну из дорог!» И предостерегал, что некоторые советники императора в руках
немецких агентов. И пока Протопопов у власти...
Всё тщетно! Николай держался
оскорблённо, ничему не внял. И то была — последняя
аудиенция. А революция, к счастью, назрела и прорвала, и вот уже была
достигнута одна из целей, которые Англия преследовала: укрепить Россию для
ведения этой войны.
И теперь, поворотом
исторического колеса, вот, английский посол оказывался едва ли не
распорядителем судьбы этого царя.
Два дня назад, выполняя
пожелание Милюкова, Бьюкенен телеграфировал в Лондон, что Временное
правительство просит предоставить в Англии приют бывшему царю и желает срочного
ответа.
Такое приглашение не
просквозило в телеграмме короля к царю (которую Временное правительство,
видимо, не передало адресату, — да пожалуй и к
лучшему; да это — его дело). И такое приглашение казалось невозможным, если
знать всю обстановку в Англии и чувствительность либерального правительства
Ллойд Джорджа к левым голосам. Но вопреки всем предвидениям и к полному
изумлению сэра Джорджа, сегодня пришла из Лондона телеграмма, что король и
правительство Его Величества счастливы присоединиться к предложению Временного
правительства о предоставлении государю и его семье убежища в Англии, —
разумеется, если они будут обеспечены необходимым содержанием, и разумеется лишь на время войны.
Это ново! Удивительный
документ! Тут больше движения чувств, чем реальной политики. По дипломатической
привычке сэр Бьюкенен перечитывал и перечитывал, выявляя невидимую часть... Присоединиться
к предложению — вот где был ключ в телеграмме, вынужденной и вряд ли
долговечной. Перед общественностью Великобритании правительство Ллойд Джорджа
не могло представить этот переезд иначе, как результат настойчивой просьбы
Временного правительства.
Но была ли на деле такая
настойчивая просьба? Из прошлых разговоров с Милюковым Бьюкенен не вынес
впечатления о большой решимости правительства — и даже наоборот. Этим ключом и
следовало отпирать.
По революционной обстановке
Бьюкенен избегал пользоваться и своим автомобилем, и своим выездным фаэтоном с
серыми в яблоках лошадьми с дрожащими ноздрями и роскошным кучером Иваном в
синем наваченном толстом армяке, голубой четырёхуголке с посольскою кокардой, в белых замшевых
перчатках, с голубыми возжами. Сейчас сэр Джордж предпочитал, чтоб не нарваться на оскорбления, скромно
пройтись пешком по Миллионной до министерства.
В ту же минуту принятый
Милюковым, он положил перед ним расшифровку телеграммы.
Милюков был облегчён —
несомненно, он не ожидал столь быстрого и столь решительного ответа из Лондона.
Облегчён — но и смущён:
— Но сэр Джордж! Я уже
говорил вам: мы никак не можем допустить, чтобы раскрылась инициатива
Временного правительства в этом вопросе! Она должна остаться в тайне. Мы
находимся под страшной угрозой и нареканиями Совета рабочих депутатов!
— Но, господин министр! —
возражал посол. — Наше правительство также имеет своих крайних левых, с
которыми должно считаться. Мы тоже не можем взять инициативу на себя. Согласие,
вы видите, пришло исключительно в ответ на вашу просьбу.
За очками Милюкова появилось
совсем редкое для него умолительное выражение:
— Но в нынешней
обстановке... Мы никак не можем выявить такой инициативы, сэр Джордж! О нас
подумают...
— Но и мы, Павел Николаевич,
не можем допустить, чтоб общественные круги не только Англии, но и России
заподозрили бы английское правительство в намерении реставрировать русскую
монархию.
Тупик.
— Примите во внимание, что
переезд царя положит косвенную тень также и на французское правительство — как
бы тоже в соучастии в попытках реставрации. Будут протесты и там.
Обсудили аспекты
второстепенные. Чтоб император не покидал Англию, пока не будет окончена война?
Да, это очень желательно и с русской стороны — чтоб он не стал где-либо
игрушкою врагов. Содержание? — да, да. (Хотя: можно ли будет средства государя
вывезти из России?..) Снова осведомился посол, насколько сейчас прочно
обеспечена безопасность бывшего императора? Один великий князь, не желающий
оглашения своего имени, посетил дочь посла и предупреждал, что император будет
убит, его надо вывезти поскорей.
Милюков с неожиданно живым
движением очень попросил посла: не контактировать ни с
какими членами сверженной династии! — это может
бросить тень и на вас и на нас.
— Но ведь в России сейчас
нет поводов ожидать какой-либо опасности царю? — настаивал посол.
— О, ни малейшей,
— заверил Милюков.
Тогда Бьюкенен ещё,
гипотетически:
— А отчего бы государю не
поехать в Ливадию? Там он будет и хорошо защищён, и его легко там изолировать.
— Увы, возможны неприятные
задержки в пути со стороны революционных рабочих. И потом — семья ещё не
выздоровела.
Посол ушёл, а Милюков
остался со своим недоумением.
Несмотря на дружбу с
Бьюкененом, он тоже не мог говорить откровенно.
Собственно, сэр Джордж сам
его сбил позавчера, проявив слишком уж повышенное беспокойство о судьбе царя.
Он сам подтолкнул Милюкова усилить, ускорить просьбу об отъезде царя в Англию.
Буквально такого поручения
от правительства Милюков не имел. Это всё были — скользящие мнения,
предположения, — а на самом деле правительство зажато Советом.
Да просто нельзя было
ожидать от Англии столь поспешного — хотя по-английски и уклончивого —
согласия.
Только ли оно! Русский посол
в Мадриде князь Кудашев только что телеграфировал, что и испанское
правительство приглашает государя, и безо всяких условий.
Дело не в приглашении — дело
в невозможности: что скажет Совет?
Да и сам Кудашев — слишком
откровенный монархист, его следует уволить.
