550
Утром позвонил взволнованный
Ардов и просил принять его — послушать громовую статью. Если Сусанна Иосифовна
одобрит — то завтра же она раскатится на всю Россию.
Сусанна привыкла, ей часто
приходилось быть в положении вдохновительницы. Адвокаты, журналисты, даже и
писатели нуждались в её слове поддержки, улыбке, — часто звали её послушать
свои лучшие речи, приносили черновики статей — оценить и покритиковать, у неё
был чуткий редакторский слух. Их дом был не только дом Давида Корзнера, но и Сусанны Корзнер,
она-то своим сиянием и собирала постоянную публику. И эту роль свою она любила
(не без того чтобы гордиться, но скрывала). Это выслушивание мужских
вдохновений никак не была измена мужу, но — напряжённый спектр жизни. Ей
приносили своё лучшее — и она по силам старалась ещё улучшить это лучшее.
Отказать было невозможно,
так он рвался, — а между тем дня уже не хватало, позже предстоял Сусанне
торжественный и необычайный вечер: всемосковский
еврейский митинг. Сегодня — суббота, и он назначен был позже вечером, после
святой неподвижности, а перед тем у неё соберутся знакомые, сговорились ехать
гурьбой. (В этой связи и сама Сусанна вспомнила субботу и
успела попрекнуть в шутку Ардова: не лучше ли завтра? «Ах, какие
пустяки! — донеслось в ответ. — Этот замысел распирает меня
уже всю ночь, я не могу его носить дальше.»)
Перед приходом Ардова
переменила блузку.
Он ворвался с весело-блуждающими
глазами. Сели в столовой под верхней лампой, там всегда не хватало дневного
света, взяли кофе, Ардов разложил свои беспорядочные листы с беспорядочным
почерком. И радостно-нервно:
— Сусанна Иосифовна, я не
буду предварять, текст говорит сам за себя... Нет, всё же немного предварю...
Вы — читаете, вы — слышите, вы — отдаёте себе отчёт: ведь готовится
предательство святой свободы!! Всё чаще — и откуда? совсем не от черносотенцев.
Эти голоса, зовущие к предательству, раздаются в революционных газетах,
печатаются открытые призывы — сбросить войну, как будто это... старое надоевшее
пальто, нам стало жарко, тесно, и мы сбрасываем. Но войну — не сбросишь! О нет!
Вот, вы читали: немцы готовят сокрушительный удар на Петроград. А мы —
беспечны! И я решил: я не могу молчать дальше, я и наша газета не имеем права
молчать! На это надо — ответить, но ответить не серо, ответить громово! надо хлестнуть по нервам! Надо — всех пробудить!
Мы дадим огромные заголовки. Вы — согласны? вы — понимаете?
Сусанна — да, понимала,
читала, знала.
— Я — с вами согласна, я —
патриотка, это кроме всяких шуток.
Только она не уверена, что
дело столь угрожаемо, и даже столь загублено? Но,
однако, сильно написать — это всегда полезно, и если... Почитаем.
— Да! Изо всей силы! Да, так
написать, чтобы рыдали простые солдаты! Вот так, — начинал уже читать. —
Сбылись лучшие надежды многих поколений, оправданы страдания бесчисленного
множества замученных! В три дня из царства самого свирепого деспотизма мы
перенеслись в безбрежный океан безграничной свободы! Да! На нас свалился дар
радостный — но и трагический! Мы оказались в вихре героической эпохи — но это и
обязывает нас стать героями! О граждане,
поймём единодушно: лучше умереть в такую эпоху, чем жить в эпоху прозябания!
Долг каждого гражданина — чтоб освобождённая Россия была Россией победоносной!
Ныне создалась опасность не только отечеству, но — свободе! Немцы надеются, что
наш переворот приведёт к ослаблению русского воинского духа — о, как жестоко
они ошибутся! Мы, победившие внутреннего немца, неужели поддадимся внешнему?! Мы верим, что армия нас не выдаст! Конечно,
Вильгельм хочет отомстить нам за сверженного царя, он всегда его поддерживал.
Он сам себя перебивал в
большом волнении, то ли усиляя воздействие на Сусанну
своими объяснениями, то ли одновременно готовя вариантные фразы:
— Да, конечно, тут место
сказать и о старой камарилье: они все получили по тому счёту, который был
кровью написан на полях сражений. По сути, союз трёх императоров продолжал
тайно существовать, их объединяла круговая порука. Существовал же и какой-то
тайный договор Николая с Вильгельмом об измене Франции. Мы и границу как следует не укрепляли, чтобы дать прусским войскам
возможность давить «революционную сволочь».
Он вписывал между строк или
сносками, на полях и на обороте, а кофе стыл, забытый.
Сусанна мялась.
— Я... не уверена,
что эти доводы найдут уж такой отзыв в солдатской простой душе. И что он будет
рыдать.
Но это, кажется, и не была
ещё сама статья или даже главная часть её, а только — примерка.
Ардов метнул взглядом:
— Да не солдата! — солдат и
так стоит на посту. Нам надо пронять — гражданина! обывателя! даже
интеллигентного обывателя, кому революция досталась так слишком просто! Я —
буду насмехаться, вот будет мой тон! Свергли Николая II — и радуетесь? А он —
величина малая. Вас называют гениальными за ваш переворот, а вы — как рабы:
связали надсмотрщика и пляшете. А подходят — усмирители с плётками. Где же, где
же — рёв прорвавшегося революционного потока? Сколько дней революции уже прошло
— а что мы сделали? Усилилось ли производство снарядов? Обеспечены ли города
продовольствием? Где же наше вдохновение? Где же наш порыв? Где гнев? Где
оскорблённые сердца? Где поруганная честь?
Да, в этом тоне что-то
острое было найдено, Ардов сразу уловил бодрящее одобрение Сусанны — и ещё
горячее взялся:
— Нас хватило только на то,
чтобы свергнуть нашего мелкого самодержца. Позвольте! А безопасность ваших близких? А слёзы вдов и сирот? А руки, заменённые
деревяшками? А Униженная Россия?.. Да, русский народ отходчив. Он навяжет
красный галстук на памятник Александра III, и
удовлетворится этим, — и опять примется за своё богоискательство.
Да, какое-то дикое веселье
было в этих строках, они не могли не затронуть, хотя бы оскорбив.
— Но Гинденбург идёт казнить
нашу свободу — а мы спокойно слушаем, как какие-то нетерпеливые мечтатели рядом
с нами кричат «долой войну!». Поистине, наш народ слишком долго был рабом! Или
вы не чувствуете железной поступи этих мгновений?.. Потомки или назовут наши
имена святыми, или проклянут как разрушителей России. Раньше у нас было
оправдание: во всём виноват режим. Но теперь — ответственность на нас! Теперь —
нет отговорок, которые оправдали бы нас перед историей. И у нас — нет
отступления. Освободительную войну только и может вести свободное государство. Мы
сами подписали свою судьбу: мы обречены на войну!
— Несколько дней назад вы
писали: мы обречены победить! — помнила Сусанна.
Польщённый Ардов с раскраснелыми ушами кивнул:
— Еще несколько дней назад и
можно было так сказать. Но сегодня приходится сказать вот как... Вы ненавидите
деспотизм? Но в Европе остался только один деспот. Пусть же ведёт вас против
него ваша любимая марсельеза!
Глотнул кадыком. Глотнул
кофе.
— А то все только распевают
её. Понравилось... И дальше. И теперь не время для празднеств! Что это открылся
за новый вопрос: работать или не работать на заводах? Это — старый режим
цеплялся за колёса ваших станков, и оттого у нас было меньше пушек, меньше
снарядов. А теперь не то что работать — надо
навёрстывать всё упущенное за прежнее время. Теперь — пусть ваши станки
вертятся с удесятерённой скоростью! Вложите всю вашу любовь к свободе — в этот
бег колёс! Введите систему Тейлора! У нас мало отравляющих газов — создайте нам
газы! Пусть работают и женщины! Пусть вся Россия напряжётся как огромная
космическая пружина!
И уши пылали его, и щёки, он
— весь сгорал, он и сам уже без Сусанны видел, что статья удалась отлично.
— Всё — для свободы! Такой
минуты ещё не было в нашей истории! Только свободный народ и может вести освободительну... а, это уже было... Неужели мы упустим то
счастье, которое далось в наши руки, трепещущие от волнения?.. Неотразимо
написать! Написать так, чтобы стало стыдно всей стране!.. Может быть, и всем
нам придётся идти под знамёна без отсрочек и белых билетов! У всех у нас — один
билет: на котором написан наш гражданский долг!
Его голос переломился.
Успокоясь, он снова проверяюще смотрел на Сусанну.
Сусанна ли не умела слушать
и смотреть! ушами и глазами выслеживать, ещё иногда поддерживая и изгибом кисти.
Она — ничего не пропустила. И теперь сказала вдумчиво:
— Да, это сильно.
Неожиданно, остро, дерзко. Можно поправить несколько выражений. — Ардов не
скрывал, как доволен. — Но если говорить по сути, меня беспокоит вот какой
оттенок. Повторяю, я патриотка. Войну — надо вести. И она именно должна стать
войной за свободу. Мы должны защищать Россию от Вильгельма, как защищали бы её
от Романова. Война — это горькое наследие, за то, что мы её рабски приняли, и в
том мы все виноваты, и теперь надо нести её до конца. «Немедленное прекращение»
— это какое-то безумное ребячество или извращённое толстовство. Но всё же, —
она пристально смотрела на Ардова, а искала в самой себе: — всё-таки, что-то
должно измениться в нашем отношении к войне, нельзя говорить прежним голосом.
Ну, скажем, с таким добавлением: долой побединство!
Победы — нам тоже не надо, а только отстоять свободу. А?