620
Ни в Англии, ни во Франции
нет у женщин избирательного права — так тем более мы должны быть впереди! В это
воскресенье начнётся с грандиозного митинга в городской думе, потом будет
величественное шествие к Таврическому дворцу, сплошь женское, с требованием,
чтобы женщины участвовали в выборах в Учредительное Собрание, и даже могли бы
становиться министрами. Впереди — кортеж амазонок из сестёр милосердия, Вера
Фигнер в дворцовом экипаже, союзы конторщиц, продавщиц, перед каждым — свой
духовой оркестр. Вероника, конечно, собиралась идти, и уговаривала тётей. У
Таврического будут речи, а потом назад, к Казанскому собору, — на это уйдёт всё
воскресенье, и на виду у всего города, это будет просто сказка. (Хотя, увы,
сказка кончается, и с понедельника уже никак не миновать курсов.)
Тётя Агнесса кривила губы с
папиросой:
— Не слишком надейтесь на
Временное правительство, не намного оно лучше царского: сейчас, скажут, не
такое время, чтоб уравнивать всех в правах, вот подождите, установится
спокойствие. А когда установится спокойствие — так тем
более, зачем его нарушать? Всякое государство всегда несправедливо к женщине. У
нас только не отнимали права умирать за свободу наравне с лучшими мужчинами.
— Ах, — ни к ладу
пригорюнилась тётя Адалия, — только тогда будет
женщина равна, когда не будут мужчине всё прощать, а за внебрачного ребёнка
клеймить одну женщину.
Тётя Агнесса сердито
расхаживала:
— И на Учредительное
Собрание тоже не слишком надейтесь. Ну, какой сейчас самый предельный лозунг?
«Да здравствует демократическая республика». Мало! — отсекла тётя Агнесса
огненной папиросой. — Слабый лозунг!
— Ой! — всплеснула Адалия. — Ну что ты говоришь? Демократическая республика —
мало? Да ни о чём другом мечтать мы...
— А что же, тётя Неса?
Остановилась:
— Республика должна быть —
трудовая. Весь выработанный продукт должен выдаваться тем, кто его выработал.
Ну, за вычетом затрат на производство. Рабочий должен получать обратно всё, что
он сделал. Вот это — равенство! Тут сходятся и максималисты, и анархисты.
Счастливо для двух её
верностей. И на днях она с группой максималистов-пекарей ходила по Архиерейской и Каменноостровскому
— «Да здравствует Трудовая республика», «Да здравствует Всемирная Федерация
народов в трудовом братстве!»
— А всё ж, пойдём с нами
Бабушку встречать, она великая подвижница.
Тётя Агнесса упиралась: что
не столько уж Брешковская и мук вынесла, жила и на воле,
и в эмиграции, а сейчас всего лишь с поселения. А вот прах Лаврова перенести бы
с чужбины, это да. И почему Кропоткина не называют Дедушкой русской революции,
это было бы более справедливо, — и пойдёт ли Адалия
встречать Кропоткина?
Тётя Адалия
обещала, что пойдёт. Согласилась и тётя Агнесса идти сегодня. Всё-таки: тех,
кто побывал на каторге, она уважала всех.
И пошла Вероника с двумя
тётями, обеих взяв под ручку.
Снова заполнены были дворы и
залы Николаевского вокзала — впрочем, сегодня не так густо, как первый
неудачный раз. Однако множество было учащейся смеющейся молодёжи. Были и цветы,
но в этот раз тоже поменьше. Ждали Керенского — но он всё не ехал, вот так раз!
Зато был оркестр, и он играл.
А поезд — опять
задерживался. И ожидающие оживлённо топтались, переходили,
обменивались всеми видами городских новостей, а среди них, конечно, и слухами и
сплетнями, снижавшими общую торжественную возвышенность. Сплетни были —
больше про царскую семью: что Вырубова, оказывается,
вызывала у наследника искусственные кровотечения; что, по рассказу лейб-хирурга
Фёдорова, императрица, выезжая в Ставку, именно с Вырубовой
занималась там до поздней ночи государственными делами, и давали царю указания.
А слухи — даже обескураживающие: что из Финляндии будут
высылать всех русских, как уже не пускают евреев; что в Петрограде будут
отбирать у граждан не только огнестрельное оружие, но и все ножи; что какие-то
три полка потребовали возвращения Николая Николаевича в Верховные; что вовремя
арестованный Гучковым штаб походного атамана замышлял
поход казаков на Петроград с баллонами удушливых газов.
И хотя многие тут, передавая
эти новости, сами же каждый раз оговаривались, что нужен к ним скептицизм, но и
Вероника не находила в себе стойкости — удержаться и не передавать узнанное
дальше, оно властно протекало черезо все уши, хотя и омрачая многих. Так и
тётушки — выслушивали подоспевшие новости, отплёвывались, и хотели бы не
размениваться настроением — и разменивались.
А самый пугающий слух был:
что в поленницах, многосложенных на Марсовом поле,
приготовлены пулемёты и будут обстреливать толпу во время похорон жертв. Просто
руки опускались от такого слуха! — ужасно было представить это беззащитное
побоище воодушевлённой толпы. И где же были власти? Неужели не было у них
досмотра и силы, чтоб эти пулемёты искоренить заранее?
Где были власти и что они
знали — действительно следовало изумляться. Повалили к поезду, залили перроны,
вышел вперёд оркестр, поднялись цветы над головами, забились сердца, готовились
выкрики в грудях — и вдруг — и вдруг! — никакой Бабушки в поезде опять не
оказалось! Обыкновенные пассажиры выходили, а Бабушка нет!
Ещё не сразу это
распространилось, ещё задние не хотели верить передним, — разочарование просто
немыслимое! просто за границами всякого понимания! издевательство, какого и
царские чиновники не допускали! Да это и есть провокация тёмных сил, это и есть
замысел каких-то злобных реакционеров! Как же так? если
известно было — теперь стало и всем известно — что Бабушка ещё, оказывается, не
доехала до Самары, что она везде там выступает по гарнизонам, — то каким же
образом об этом не узнали и не известили всех заранее? как допустили встречу?
как же можно так играть нервами и людьми, и второй уже раз!
Просто рвать и метать
хотелось всем от досады. Тётя Агнесса прямо бешеная стала. Да такой массе
публики и обидно было — просто так разойтись, потерянный день, кого-нибудь
другого бы встретить, что ли!.. Но никого такого заметного в поезде не было.
И оркестр...
И тут кто-то придумал: так
вот с оркестром теперь и пойдём все по Невскому!
Замечательная идея! Так — и
все ходили, все эти дни и все войска. И — вывалила публика на
Знаменскую площадь, кое-как разобралась в колонну — и пошли, пошли по середине
Невского, уже кое-как отгребённого от расквашенного
снега, но по несколотому неровному льду, а где и почвакивая.
И оркестр играл непрерывно.
И трамваи останавливались с почтением.
И в этом
торжественном шествии с цветами, и когда Невский глядел с тротуаров, —
настроение всех, а особенно неунывной молодёжи, снова поднялось: ужасно это
приятно, шагать колонной под музыку, стараясь ногой попадать в такт, и ощущая
себя боевыми силами революции. (Говорили: примкнул к колонне и известный эсер Камков, только что приехавший.)
Музыка революции! Мы идём!
Мы победим! Будущее — в наших руках!