638
От того, что правительство
разрешило Шингарёву готовить хлебную монополию, — бремя его только увеличилось,
а колебания не оставили. По всей логике дела, монополию надо было вводить. У
прогрессивной русской интеллигенции всегда было убеждение, что государственное
регулирование имеет преимущество перед частной инициативой, только в кадетских
кругах высказывалось, что бюрократическое государство не сумеет регулировать
рационально. Теперь же, когда на Руси возникла свободная государственность, —
теперь-то, кажется бы, регулирование и начать! Все
воюющие страны так или иначе уже отказывались от свободы торговли. И перед
всеми глазами — блистательный образец германского регулирования. Так почему ж
отставать России?
Но Шингарёв сердцем ощущал
нечто выше логики: хлеб взрастил землепашец, а государство клало руку: всё моё!
И хотя это делалось для пользы всех этих же землепашцев, всей этой Руси соединённо — а было содрогновенное
чувство роковой черты. Но только другу своей юности, взятому в заместители, да Фроне Андрей Иваныч об этом
говорил — никому более в министерстве, ни тем более в правительстве: это был,
конечно, реликт сознания, который надо отогнать.
Как отец семьи не может жить
и спать спокойно, зная, что семье грозит голод, — так и Шингарёв теперь стал
чуть не отцом всей России: за всякий голод в ней отвечал он.
Простой сельский врач, как
ни рачительный о крестьянах, — думал ли он когда-нибудь, что станет главным
вершителем судеб всей русской деревни? Что окажется тем главным человеком,
который должен накормить всю Россию? Финансы, он видел теперь, была придуманная
для него отрасль. А министр земледелия — он был, кажется, настоящий, уж по всей
душе.
Да он рад был, да он горд
был, что это так. И крикнуть хотелось: Милая! Потерпи! Ещё немного потерпи! Ещё
немного поднатужься и помоги — вот сейчас! А мы Тебе скоро всё воздадим.
Но, Боже, какое бремя! — оно
ощутимо гнуло и проваливало плечи, и со дня на день становилось всё тяжелей.
Тем
временем сведения о проекте монополии попали в газеты и обсуждались там,
министра предупреждали от возможных ошибок: спешное
введение монополии может отразиться с плачевностью. Посетила Шингарёва и
депутация от хлебных фирм. Эта настаивала, более того: в Германии хлеба
недостаёт, а у нас много, и введение монополии у нас — бессмыслица. А учёт
запасов, напротив, у нас и труден, и не умеем мы. Фирмы настаивали вообще
отменить твёрдые цены и отменить все запреты на передвижение хлебных грузов по
железным дорогам: только тогда Петроград получит неограниченно хлеба. Да и
ясно, что только выгодные цены на хлеб могут подвигнуть и к полному засеву в
будущем.
И
это было во многом верно! Но на колебательные размышления не оставалось уже ни
дня: проект уже разрабатывался в министерстве и неизбежно катился к утверждению
— и министерство предусмотрительно уже отбирало себе даже зернохранилища у
Петроградского банка. Шингарёв провёл несколько заседаний комиссии по
разработке монополии, сегодня работа была почти окончена — и только предстояло
ещё пропускать её через Продовольственный комитет, где Громан
будет много портить. (Громан нёс
бестолковщину на каждом шагу, странно, что раньше думцы не замечали его
ограниченности. Теперь он вообразил себя как бы вторым министром
продовольствия, от Совета, оккупировал и сам кабинет Шингарёва, поставил стол в
середине комнаты, контролировать министра. За тем столом
сразу по пять человек курили — а Шингарёв, не курильщик, задыхался от дыма и
страдал от шума, — а неудобно было выставить.) Уже
было установлено: что весь сохранившийся в зерне хлеб прошлых лет, хлеб 1916
года и будущий 1917 — поступает на учёт и в распоряжение государства,
отчуждается им. Владельцам хлеб оставляется лишь по нормам: для обсеменения,
для прокормления себя — пуд с четвертью на душу в месяц (почти петроградская норма), сезонных рабочих, скота — нормы
должны быть подробно разработаны губернскими комитетами, учесть местные условия,
род сеялки, дни усиленного и неусиленного труда
каждой лошади, и молодняк скота отдельно от взрослого, и род корма, и род круп.
Всякий владелец обязан объявлять количества по видам и места хранения своих
запасов. Порядок и сроки сдачи хлеба (по твёрдым ценам) определяются местными
продовольственными органами, они же проверяют заявленные данные. Кто
отказывается от добровольной сдачи — у того производится реквизиция по особым
правилам, по сниженной цене. Обнаруженные же скрытые запасы отчуждаются в
пользу государства по половинной цене. (Очевидно, у местных продовольственных
комитетов для этого должны быть силы, физические.) Также
обязательна для владельца доставка хлеба на станцию, пристань, а до сдачи —
храненье и ответственность за сохранность, а необмолоченный
должен быть обмолочен за счёт владельца. Где нет элеваторов — сушить зерно в хлебозапасных крестьянских магазинах, в частных помещениях.
И
ведь не предстояло остановиться на монополии распределять хлеб. Очевидно, при
войне, это втянет и глубже: государство должно будет снабжать инвентарём,
рабочими руками, удобрениями, кредитом. Подчинить государственному
регулированию и мукомолов. А там — регулировать и всю промышленность, и
транспорт...
А
пока — надо было успевать поворачиваться и распоряжаться как под артиллерийским
огнём. В Петрограде — ввести хлебные карточки! (Хотели — с 18 марта, но не
успели с переписью населения и не напечатали бумажек, так будет с 22-го.)
Телеграфировать во все губернии, чтобы вводили хлебные карточки и там. В
Петрограде — запретить всё кондитерское и конфетное производство, выпечку
сдобного хлеба, бисквитов, пирожных, исключение для одних куличей под Пасху.
Встречный вопль: но у нас недоработанные запасы! Хорошо, на доработку запасов —
месяц, и всё закончить после Пасхи. Внести карточки и на фураж для лошадей,
изготовлять для них галеты из жмыхов, отрубей и негодной муки. Завал овса у
одних породистых на ипподроме, — так закрыть в этом году беговой и скаковой
сезон в столицах, а коней отправить прочь. Не упустить распорядиться и о
быстром подвозе яиц в Петроград из Киева. А тут — разразилась забастовка
ломовых извозчиков: требуют 8-часового рабочего дня. И сразу создался затор в
разгрузке прибывающих продуктов, и без того задержанной в революционные дни. А
подходило ещё полмиллиона пудов мяса из Сибири — и если его не доставить тотчас
на холодильники, то всё придётся выбросить по начавшейся оттепели. Кого же
просить? Только Совет рабочих депутатов, чтобы повлиял на ломовиков.
А
тут ещё: старшие чиновники министерства стали подавать в отставку, и особым
распоряжением на днях Шингарёв повелел всем оставаться на местах. А младшие
чиновники вместо полнодушевной работы занялись
созданием республиканского клуба при министерстве. А петроградская
Продовольственная комиссия (уже теперь — комитет), заняв недурное здание биржи
на Кронверкском, посягала получить Аничков дворец.
Пользуясь тем, что ещё не создан общегосударственный Продовольственный комитет,
она без дела мешалась и лезла в каждое распоряжение министра, будучи сама никто
— призрак революционных дней. Хлеба они не доставали, но при изобилии в петроградских холодильниках битой птицы и мороженой рыбы
(раньше о них и не говорили, как о подразумеваемой мелочи) — разрабатывали
принудительную таксу именно на эти продукты, что грозило перерывом и в этом
снабжении.
Не
голод — голод ещё нигде не наступил, его только боялись, — но министр
земледелия, поспевая с сегодняшним продовольствием, должен был поспевать
готовить и урожай Семнадцатого года, и урожай
Восемнадцатого. Продовольствие и земледелие вместе — это и значило: вся Россия
на плечах. С юга на север всползала грозная черта распутицы — а за распутицей и
за подсыханьем так же неотступно катило с юга на
север время посева. А с осени не пахали под яровое, не
хватало рабочих рук. На юге полевые работы вот уже начались — и не хватает
рабочей силы, инвентаря, семян. И как убедить крестьян довериться, что в
будущем им не грозит отобранье зерна, это только сейчас такой острый момент, —
и убедить их сеять усердно? Опять же — воззвание. (И Родзянко
то и дело катит свои воззвания, понимает: «засевайте поля! хлеб будет куплен
правительством по необидной цене!» Уж по какой
там будет куплен, но — засевайте, родные!) А ещё воззвать к горожанам:
возделывайте сами огороды! А ещё воззвать к городским самоуправлениям:
выдавайте льготную землю под огороды! Использовать земли коноплянников,
цветников. Создать парники рассад, отпускать семена. Каждый, кто вырастит хоть
пуд овощей, — облегчит продовольственное бремя России! Департамент земледелия
будет рассылать коллекции семян, брошюры по сушке, квашенью, засолу.
Весна
идёт! И министерство земледелия должно успеть помочь посевам, в необычной
обстановке третьего года войны и второго месяца революции. Инвентарь? У кого
нет денег на покупку — для тех устроить коллективное пользование. Снабжение
семенами в долг. (Для всего этого тоже потребуются особые органы по всей
России.) Разъезжающих депутатов Думы Шингарёв по-дружески нагружал заданиями:
обследовать посевные площади и помочь. Но главное — это рабочая сила. Вот, не
решаются брать инородцев не то что на войну, но даже на рытьё окопов — а тогда
освободились бы крестьяне прифронтовой полосы. (Впрочем, и сарты
нужны на хлопке.) Кинулся к Гучкову:
в тяжёлых местах разрешить крестьянам отсрочки от призыва. И — дать
военнопленных, и дать воинские команды на помощь земельной обработке — ведь
запасные воинские части по всей России ничего не делают, пусть помогают
местному сельскому населению! И ещё же у нас — 300 тысяч учащейся молодёжи,
такой активной и революционной, а вот разъедутся на каникулы — как их потом
собрать и использовать? Уже теперь собрать в дружины, инструкторам обучать их
земледелию...
И
во всём этом кипя — ни минуты не забывать, что посевную площадь надо
поддерживать и для будущих лет. Не прекращать ни обследовательской работы, ни
статистической, ни мелиоративной.
Андрей Иваныч
едва не шатался. Он не высыпался уже чуть ли не месяц, был измучен, пригнулись
плечи, потерял неизменную бодрость.
Но и это всё — было не всё!
Всё, всё это, что он делал, мог сделать и Риттих при
своём налаженном аппарате, не хуже. А министр земледелия революционного
правительства должен был ещё — и прежде того! — дать крестьянам землю, многолетне обещанную кадетами!
Несчастная эта прежняя
пропаганда о земельном переделе! Какой сейчас передел? Начни сейчас передел — и
остановится последнее снабжение городов. Но не только не время им заняться и сил нет, а вот изумление: самой этой необъятной земли
для раздачи в России не обнаружилось! Оказывается, даже всю казённую и
помещичью землю разделив — в иных губерниях нельзя добавить крестьянину и одной
десятины. А все те завидные обещанные десятки миллионов десятин оказались
тайгой да тундрой. И не то чтоб это было трудно развидеть
раньше, статистика всегда же была доступна, но в спешке и накале борьбы со
старым режимом кадетские умы и другие интеллигенты, занятые земельным вопросом,
не вникли и не взялись объяснить неистовым передельщикам,
да ведь и специалистов всегда не хватало в партии. Что такой земли нет — всегда
говорил Столыпин, — отвергали. Посмотреть думские протоколы — так и Шидловский
в Восьмом году докладывал об этом Думе, — страстно
отвергали. Так пронеслись, как в завороженном сне, — и очнулись теперь, после
революции, когда пришло практически делить, и оказалось: три четверти земли и
так уже у крестьян. А оно уже само не ждёт: оно, грозное, уже
первыми дымами подожжённых помещичьих усадеб завиднелось то в одной губернии,
то в другой. Да ведь и должно было полыхнуть, и должно было заклубиться, этого
и следовало ждать!
Ах, что бы вам ещё
потерпеть, мужички! Что бы вам потерпеть ещё один годок, ещё этот один
последний годок — пока Временное правительство укрепится, кончит войну, созовёт
Учредительное Собрание...
Нет, теперь-то они и не
хотели подождать!
Что там кипело, в
деревенской темени, даже представить было трудно, а предотвратить — нет сил
никаких. И несколько дней назад Шингарёв разослал и воззвание к кооператорам:
своим нравственным влиянием — не допустите погромов, поджогов, грабежей,
истребления запасов! Хорошо ещё, что пламенные эсеры сегодня отступились от
поджогов и разделов: теперь сами призывали крестьян ждать до Учредительного
Собрания, а пока увеличивать хлебную продукцию, обсеменять неиспользуемые
помещичьи земли. С этим и правительство было согласно: пустующие казённые и
помещичьи земли обрабатывать без нарушения принципа собственности.
А сегодня пришла и тревожная
телеграмма от московского сельскохозяйственного общества. Под вестями о
начавшихся крестьянских беспорядках они тоже торопили: издайте срочное
воззвание!
Да! И тут ничего не
находилось срочней и действенней, чем прямое воззвание. И Шингарёв сразу начал
его набрасывать. Но предрекать и обещать, в какую сторону земельный вопрос
будет решён, — этого ни министр земледелия, ни Временное правительство не
смели, это было бы неуважением к будущему Учредительному Собранию. Можно только
писать, что вообще вопрос будет подготавливаться, вот начнётся разработка
материалов.
И на сегодняшнем заседании
правительства Шингарёв держал перед собой проект воззвания, ещё меняя и дописывая.
Заседание было на редкость
нудное. Четверо министров прямо отсюда ехали на вокзал
и мечтали отоспаться хоть в вагоне. Всё текло кредитование,
все просили кредитов: внутренних дел — кредитовать пособия освобождённым
каторжанам и ссыльным, юстиции — ещё полмиллиона также и лицам,
покровительствующим освобождённым, путей сообщения — 15 миллионов на
продолжение дороги до Кандалакши и покрытие перерасходов, просвещения — 2
миллиона на суточные и другие перерасходы, торговли-промышленности — 5
миллионов на перенос рысистых испытаний в провинцию...
И Терещенко важно кивал,
кивал, записывал, нисколько не возражал, как будто деньги у него были немерянные.
Стал Шингарёв докладывать
своё воззвание — волновался: ведь знаменательный исторический момент для России,
либеральные круги впервые сами останавливают крестьянскую мечту!
Но министры не заметили
ничего необычного. В той же дрёмной текучей манере
согласились, без прений и поправок. А Некрасов, как проснувшись, сказал свежим
голосом:
— Это идея! Я тоже такое воззвание
напишу, от имени правительства. На станциях солдаты бесчинствуют — нет управы. Насильничают над железнодорожными служащими, переполняют
поезда, — а если ось лопнет, да крушение? Напишу.
*****
ПОДУМАЕШЬ
УМОМ — ГОЛОВУШКА КРУГОМ
*****