646
И снова катили торжественные
валы революции! И снова текли и текли праздничные войска к Государственной
Думе!
Позавчера пришёл из Нового
Петергофа гвардейский артиллерийский дивизион — и притащил за собой 12 тяжёлых
пушек. И с оркестром и со всеми плакатами хлынул на ненадёжные полы
Екатерининского зала, к счастью не пытаясь втянуть с
собой и пушки — они все двенадцать остались на Шпалерной, грозною народною
защитой Государственной Думы. Но ещё стояли в Екатерининском
артиллеристы — как уже подошёл к дворцу, мешая строй из-за пушек, — гвардейский
Литовский батальон. Пока разобрались, вывели одних, ввели других, произнесли
речи перед литовцами (и Родзянко опять, но и Чхеидзе опять), — доложили, что
снаружи подошёл 180-й запасной полк. («Тех, кто предавал народ, — под народный
суд!»)
Уже так много было полков,
желающих выразить преданность, что не все могли пойти по круговороту
Таврический дворец–Дворцовая площадь, но кто куда
успел. С Дворцовой площади доносили по телефону, что там в этот день Корнилов
принимает парад и митинг сразу двух пулемётных полков перед отправкою их в
Ораниенбаум. (Уже который день пулемётные полки ходили в разные места
Петрограда и прощались.)
Вчера привалил к
Государственной Думе запасной батальон гвардейского Петроградского полка — с
полуистлевшим георгиевским знаменем, простреленным в турецкую кампанию, и
красной лентой: «Доверяем Временному правительству». Родзянко в это время не
было в Таврическом; Чхеидзе, на этот раз не «генерал», а «солдат от народного
доверия», воспользовался и звал зорко следить за шагами Временного
правительства. А к Измайловскому батальону Родзянко поспел, и выборный
полковник произнёс здравицу: «За мудрого честного вождя Родзянко!» — и обоих
понесли на руках.
Однако высшего ликования
шествия полков достигли сегодня! Феерически повторялась незабываемая картина
революционных дней! Колонны войск забили всю Шпалерную, завернули
на Потёмкинскую и дальше вокруг Таврического сада — и по несколько часов
ожидали впуска во дворец, многие сидя на снегу, а то и лёжа, ружья везде
составлены в пирамидки.
Первым пригарцевал
9-й запасной кавалерийский полк, сам себя назвавший «1-м кавалерийским полком
республиканской армии», — это название они и везли на пиках первой шеренги.
Сразу же за ними пришёл
лейб-гвардейский Московский, и тут же за ним — лейб-гвардии Преображенский.
Так и забили улицы — хотя и
это был не конец: дальше пришли пешком из Петергофа, потом 2-й балтийский
флотский экипаж и, уже к вечеру, — гвардейский экипаж. А в 8 часов вечера, уже
в полной темноте, — дошагал из Красного Села 176-й полк.
И все дожидались очереди
войти в Екатерининский зал и тут держать митинг. Законное желание! (Хотя и
утомительное.)
И выступали, выступали,
чередуясь, то думские депутаты, то члены Совета. Сам Родзянко берёг свои силы,
чтобы выступить перед экипажами, тем и другим. Вот вливались в зал и чёрные
шинели. (У гвардейцев на знамени с одной стороны изображён крестьянин, «земля и
воля», с другой — кузнец с наковальней и «да здравствует свобода».) Второй
Балтийский экипаж Родзянко убеждал терпеливо ждать воли Учредительного
Собрания, которое и ответит на все вопросы, волнующие русский народ. Но тут же
влез от московского совета депутатов: что моряки — революционный авангард и
выдвинули лейтенанта Шмидта, и отстоят теперь свободу, которая пока завоёвана
лишь наполовину.
И его — балтийцы качали. А
Родзянку — не качали.
А к гвардейскому экипажу прежде
Родзянки обратился их командир, капитан первого ранга: мол, 100 лет назад,
когда декабристы вывели на улицу петербургские полки, — гвардейский экипаж
тогда вышел первый. Теперь — не первым, но тоже вышел. А с проклятыми немцами
будем бороться до победного конца! С «ура» подхватили матросы его качать. Затем
и Родзянку.
Так до позднего вечера
ликовал сегодня Таврический. А завтра, в воскресенье, сюда ожидалась огромная
манифестация женщин, добиваться избирательных прав, — и тоже ведь не мог Михаил
Владимирович не выступить.
Всё так, всё отлично, но
разве деятельность его только была приветствовать полки? Да именно в эти самые
дни 23 армейский корпус прислал Комитету Государственной Думы в подарок шлем —
как эмблему безопасности от посягательств врагов свободы.
А артиллерийский парк прислал всё месячное солдатское жалование на усиление
войны. И приходили сведения, что крестьяне жертвуют для родины хлеб. И надо
было принять делегацию объединившихся демократических поляков, пришедшую
благодарить Думский Комитет за обещание независимости Польше. (И хотя Комитет
был ни при чём — но как не принять благодарности?) И
нельзя было не принять Громана, который
приходил мутить и жаловаться по продовольствию на Шингарёва. (Да
и пора была писать воззвание к крестьянам: не поддаваться агитаторам и не
громить имения. Очнулся теперь Родзянко, что зря это
он в революционных попыхах утвердил реквизицию хлеба,
у кого свыше 50 десятин. Это — разбой. И он теперь
протестовал Львову.) И надо было рассылать, рассылать комиссаров Думы во
все концы страны и разъяснять единство Думского Комитета, Временного
правительства и Совета Рабочих Депутатов. А сегодня вызывал к прямому проводу
генерал Рузский — и ни с того ни с сего повёл по телеграфу дискуссию: кого
именно понимать под правительством — Думский Комитет или Совет министров?
Генерал понимает Совет министров лишь как исполнительный орган, а Комитет
Государственной Думы — как орган высшего контроля. Да, конечно, именно так! —
горячо подтверждал Родзянко. Но мы решили предоставить им отчасти и
законодательную власть.
А дошло ли в Петрограде до
полного успокоения?
Ох, много раз говорил
Родзянко, кажется, что дошло. Но нет, увы, далеко до успокоения.
Именно в эти последние дни успевал
решать Михаил Владимирович и ещё более важные вопросы. Тяготящий душу позорный
вопрос, что некоторые депутаты получали субсидии из секретного фонда. Наконец,
пришли объяснения ото всех них. К счастью, Пуришкевич, оказывается, получал для
составления солдатских библиотек — и так оказался чист. А Марков имел наглость
открыто признать в газетах, что да, получал помощь от правительства и сам как
монархист поддерживал правительство — и гордится этим. А другие — уверяли, что
не получали. А Крупенский прислал чек назад.
В тревоге заседал трижды
Комитет и наконец постановил: лишить недостойных
депутатского звания и считать это мнением как бы всей Государственной Думы,
которую невозможно теперь собрать.
Но, когда ездил в довмин, принял Михаил Владимирович на душу ещё горшую
тревогу и отемнение: узнал он, что готовится
назначение Алексеева Верховным Главнокомандующим.
Роковой шаг! Этого он и
боялся! С первой минуты пронзило его, что это — опасная ошибка. И потом час за
часом прорабатывалось в нём: какая же это опасная ошибка!
Лукавое котячье лицо
Алексеева так и стояло перед ним, живое!
Как фактический глава
государства, как человек, ответственный за Россию, — Михаил Владимирович не мог
не вмешаться! И самым энергичным образом! Он должен был спасти — и русскую армию,
и победу, и революцию.
Но не имея прямо власти
вмешаться и запретить и не имея под рукой полной Государственной Думы для
запроса — один способ имел Родзянко: написать предупредительное увещательное
письмо. Кому же? Ну, очевидно, князю Львову.
Письмо прорабатывалось в
нём, — и сегодня в дальней комнате дворца, сотрясаемого шагом тысяч, он написал
— своим красивым решительным разбросистым почерком,
мысли легко ложились под перо:
«Милостивый государь князь
Георгий Евгеньевич.
... Это назначение не приведёт
к благополучному окончанию войны. ... Я сильно сомневаюсь, чтобы генерал
Алексеев сосредоточил в себе сумму достаточного таланта, силы воли... Генерал
Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, над волей
народа... Вспомните обвинение генерала Алексеева против народного
представительства: что оно из главных виновников надвигающейся катастрофы... Не
забудьте, что он настаивал на введении военной диктатуры... Ширины умственного
кругозора в этом человеке нет, охватить широким размахом донельзя усложнившиеся
условия ему будет не по силам, да имя его и мало известно
в России... Для меня совершенно ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на
высоте положения. Там чувствуется голова широкого полёта мысли — я имею в виду
генерала Брусилова. Это единственный генерал, совмещающий... Другим лицом
широкого государственного ума я считаю генерала Поливанова. Быть может, ещё не
поздно изменить ваше решение...»
Вот. Вот так. Сегодня же и
отправить.
А если не повлияет?
О-о-о!.. О-о-о!..
Тогда: завтра же собрать
заседание Временного Комитета Государственной Думы — и просто постановить!
То есть, вынести
рекомендацию.