266
Этого великого князя до
сегодняшнего дня мало кто и знал — только кто счёт им вёл,
не путался в их генеалогии. Зато сегодня узналось его имя по всей столице и ещё
бежало впереди него: Кирилл Владимирович! Ещё колонна его шагала, не дойдя до Шпалерной, а уже в Таврическом знали и ждали: великий
князь Кирилл Владимирович ведёт в Думу свой гвардейский экипаж! (До сих не знали, чем он и командует).
Да ещё и примелькалось глазу
шинельное солдатское сукно, серый цвет его с рыжинкой
заливал все улицы уже до надоедности, — и радостно и грозно показалась чёрная
матросская колонна, в чёрном цвете особенно чётко видно ещё сохранённое
равнение, только ленты бескозырок отвеваются самочинно, да на всех неуставно, неровно раскраплено
красным — бантами, уголками, по грудям, по оплечьям.
Великий же князь опередил
колонну и в шикарном синем автомобиле с красным флажком прибыл в Таврический на десяток минут
раньше — высокий, черноусый, со строгим, очень напряжённым лицом, с подсобным
адмиралом, с малым эскортом матросов. На груди его морского пальто выдавался
большой красный бант.
Родзянко (Кирилл телефонировал,
что прибудет, и выводя колонну из казарм — вторично) —
вышел встретить его в Екатерининском зале. Была, правда, густая толкотня,
портившая торжественность, все теснились посмотреть.
Великий князь не привык к
такой демократической толкучке, несколько ощипывался,
но всё же придерживался революционной именинной осанки. И произнёс
приготовленную тираду:
— Имею честь явиться к
вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь
народ, я желаю блага России! Сегодня утром я обратился ко всем чинам
Гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий, и теперь могу
с гордостью заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении
Государственной Думы!
Это всем понравилось, и
нестройная публика вокруг крикнула «ура!».
Родзянко держался как
большое каменное торжественное изваяние, постоянно готовое встречать парады и
произносить речи. Через несколько минут с крыльца, возвышаясь и над Кириллом,
он уже громыхал к экипажу возгласами о родине, о верности, о победе над врагом,
— фразы готовые были в нём и гулко выкатывались ядрами из жерла его рта.
После этого экипаж кажется ушёл или частью остался, не так легко было
расстаться с Таврическим тому, кто сюда уже пришёл, — и то же чувство испытал
великий князь, пожелав ещё задержаться в здешней приветливой обстановке.
Сперва вместе с Родзянкой он
прошёл в последнее тесное убежище Председателя. И там выказал себя совсем не радостным, а сильно потрясённым, в глубоких опасениях. И
Родзянко тоже — уже не торжественно гордо, а смущённо, морщась и озираясь, чтоб
не услышали, сказал Кириллу неприятное:
— Ваше императорское
высочество, простите, ваше присутствие здесь при нынешних обстоятельствах
весьма неуместно. Вы к тому ж и флигель-адъютант. Я не советую вам так открыто
демонстрировать...
Затем великого князя
перехватили корреспонденты газет. Корреспонденты? Да! Вообразить было нельзя,
что они тут существуют, ни одна известная газета не выходила, не давал
разрешения Совет рабочих депутатов, но корреспонденты-то остались вживе — и где
ж было им находиться, как не в самом кипении Таврического? И как же было им не
кинуться на крупнейшую сенсацию: вслед за конвоем его величества — на сторону
революции перешёл двоюродный брат царя!!! Экипаж — экипажем, эти воинские
колонны уже надоели, но — великий князь? но — кузен царя?? Он был важней всего
своего экипажа: это был символ, что вся императорская фамилия признала
революцию! И как же было не просить великого князя об интервью (уж там
неизвестно, когда напечатают)?
И как же было великому князю
отказать им? Уже совершив такой бесповоротный шаг, надо было хотя бы показать
его презентабельно русскому обществу и истории. Надо и всем и себе дать
обдумать совершившееся.
Великий князь Кирилл
последовал за корреспондентами в их комнату — да, у них такая была здесь.
Там, нервно и красиво куря
папиросу за папиросой, он отвечал их любопытству.
— Теперь-то я свободен и
могу говорить открыто всё, что думаю.
Барышни принесли великому
князю чаю с печеньями.
Да, перед его умственным
взором проходит вся его трагическая жизнь — и некоторые щемящие перипетии её он
считает возможным открыть прессе.
— Ведь я — из немногих,
спасшихся после взрыва «Петропавловска». Сколько интересных подробностей я мог
бы сообщить верховному вождю армии и флота. Но он никогда меня не расспрашивал.
Очевидно, ему всё было некогда.
Непростительный урон в
государственном управлении. И так, по сути, всю жизнь.
— Я, кузен и шафер
императора, осмелился жениться на кузине Виктории без разрешения царя. В
Царском Селе рвали и метали. Александра Фёдоровна подсказывала царственному
супругу самые суровые наказания. Спешу туда сам — сообщить о переменах в моей
семейной жизни, меня не принимают. На другой день распоряжение — на три года за
границу с лишением чинов, орденов... И так и пришлось бы жить в изгнании, если
б не...
Да что говорить, сколько
ошибок в руководстве страной:
— Какое отличное
министерство он мог бы себе составить, если б опомнился раньше. Сколько
замечательных достойных людей в Государственной Думе!.. И даже совсем молодых,
как талантливый Керенский...
Большая приятность —
поговорить с прессой и совершенно откровенно. Но когда-то кончается и интервью.
И великий Князь спешит дальше.
— Куда изволите проводить
вас, ваше императорское высочество?
— Я хотел бы — в Военную
комиссию.
Как военный человек,
естественно.
Но неестественно, что эта
Военная комиссия вчера уже смещала его с Экипажа, каково?! Да кто там правит в
ней? Сейчас Кирилл надеялся увидеть тут Гучкова,
подозревая, что Родзянко — не главное действующее лицо. А Гучков
ему нужен, чтобы поговорить... Довольно деликатное
обстоятельство...
Дело в том, что когда
начались эти события — Кирилл весьма задумался о том двойственном
положении, в которое попал. Он метался — то к Хабалову, то в собрание преображенцев — ища, каким ему правильно быть. Всеми ли
силами поддерживать трон (он посылал учебную команду на Дворцовую площадь) или
только сохранить свой Экипаж (он отзывал учебную команду) и своё положение?
А вчера уже стало ясно, что
трон проиграл столицу (Кирилл предлагал депутатам свой автомобиль), что
началось движение в пользу думского Комитета, — и Кирилл поспешил не отстать в
этом движении: уж ему-то, всегда обиженному, не оставаться было под обломками
трона, уж ему-то первому надо было высвободиться! Одному самому?
— мало! Со всем Гвардейским экипажем? — тоже мало. Он прекрасно надумал, как
отомстить Александре: увести от неё весь царскосельский
гарнизон! И сочинил, разослал такую записку командирам царскосельских
частей.
Но хотя контр-адмирал Кирилл
так быстро, предельно быстро переходил на сторону нового правительства — в его
собственном Экипаже настроение перетекало ещё быстрее. Вчера шатнуло умы это
известие, что великого князя сместили. А сегодня утром его разбудили известием,
что несколько офицеров его Экипажа уже арестованы матросами, другим угрожают, и
всех зажигают слухи, как расправился с офицерами Кронштадт. И идти
торжественным маршем в Думу — Кирилл должен был уже не только по созревшему
своему желанию, но и чтобы спасти Экипаж от развала.
Падение Николая Кирилл мог
принять только с облегчением: тот всё это заслужил своими несправедливостями,
промахами, дурными советчиками, небратским отношением. Но — кто же вместо
Николая? Кирилл узнал, что тайно происходят всякие движения в пользу Михаила, сделать
его регентом. Это известие укололо и обожгло Кирилла, это было уже совсем
непереносимо! Николай — на троне по наследству и уже четверть века, какой ни
есть, — но почему Михаил? Как ещё это ничтожество снести над собой?
А известно было, что Михаил
всё время тайно сносится с Родзянкой (Родзянке — не верить ни минуты!) и
скрытничает от дяди Павла и от Кирилла, не говорит о своих намерениях, а засел
в Петрограде — зачем? Выжидает занять пост?
Так ещё потому и пришёл
Кирилл в Думу, чтобы сшибить Михаила с этой позиции, затмить его.
И с деловым
Гучковым он хотел поговорить об этом вполне
откровенно.