12
24-го, в пятницу, вызвали
один взвод учебной команды Волынского запасного батальона в караул на Знаменскую
площадь. Командовать послали штабс-капитана Цурикова, весёлого лихого офицера,
после ранения доздоравливающего в запасном, не
знающего тут ни солдат, ни даже всех унтеров. А в помощь ему назначили
фельдфебеля 2-й роты той же учебной команды старшего унтер-офицера Тимофея Кирпичникова — поджарого, с хмуроватым неразвитым лицом,
короткой шеей, уши плоские прижаты. Давний волынец,
ещё с мирных лет, унтер того типа, который службу знает отлично, — может,
ничего другого, но уж её-то знает.
Из своих казарм пошли во всю
длину Лиговки и в последнем доме её перед площадью спустились в просторную
дворницкую, в подвал, где китайская прачечная. Там — скамьи были, можно было и сидеть, винтовки составив пирамидками. И курить, не
все сразу. А снаружи — двух часовых.
Штабс-капитан не остался
тут, ушёл в Большую Северную гостиницу, посидеть за столиком.
Жизнь солдатская, что-нибудь
всё равно заставят: не ученье, так вот сидеть тут, в шинелях перепоясанных,
друг ко дружке изтесна.
Хочешь — молчи, хочешь — старое переговаривай, уже все про тебя знают, и ты про
всех. Не солдатам, но дружкам-унтерам рассказывал не раз и Тимофей про свою
сиротскую жизнь, разорённую семью, отца-шорника, мачеху, — и как только в армии
нашёл он свой дом, да повезло ему попасть в гвардию, в Варшаву.
Это значит, для того их
посадили, чтобы снаружи не видно было солдат, будто никого нету. Стесняются
перед народом. А часовые у подворотни — мало ли что.
Но не так долго посидели, с
часок. Прибежал Цуриков, ещё с лестницы кричит:
— Кирпичников!
— Туг, ваше высокбродь!
— Командуй «в ружьё»!
— А что такое? — Тимофей
себе цену знает, не так уж сразу перед всяким офицером, не на каждую команду
выстилается. Он и сам в школу прапорщиков метил, добивался. Не послали.
— Идут!
— Кто идёт?
— Да чёрт их знает, выводи!
Ну, скомандовал «в ружьё»,
разобрали винтовки, потопали по лестнице.
А снаружи — солнце, мороз
лёгкий.
На убитом, уезженном снегу
развернулись фронтом против Невского, поперёк него.
Видели: по Невскому, по мостовой, надвигается толпа. И — два флага над
ней красных.
А обстановка нисколько ж не
боевая: теснится публика прямо на солдатские ряды, сзади и сбоку, и
подговаривает, да не отчаянно, а весело так, подбивисто:
«Солдатики, не стреляйте! Смотрите, не стреляйте!»
Кирпичников, оглядясь, офицер не вблизи, тихо:
— Да не бойтесь, не будем.
И что
в самом деле за задача такая: среди города, среди народа стоять — и в народ же
стрелять? Солдатское ли это дело?
А попробуй — команды не
выполнить?
А толпа с флагами — валит,
ближе. И почерней одета и почище, и из простых и из
образованных. И кричат:
— Не стреляйте в народ,
солдаты!
Но и сами не верят, как
играют.
Штабс-капитан стоит не
слишком струной, не строго смотрит. И никакой команды не подаёт.
Кирпичников подошёл к нему,
тихо:
— Ваше
высокбродь, они ведь идут — хлеба просят. Пройдут — и
разойдутся, ничего.
Штабс-капитан посмотрел,
плечами пожал. Он — в вольном полёте, тут ненадолго задержался, что ему служба
здесь.
Да Тимофею и самому тут
надоело, но задержали его в батальоне как хорошего обучающего.
А передние в толпе замялись.
Смотрят на офицера, не идут дальше, на площадь.
Штабс-капитан улыбнулся,
отмахнул ладонью лихо: проходи, мол, проходи!
Толпа разделилась — и стала
огибать оба фланга солдатского строя. Сперва робко,
потом смелей.
Потом кричать стали:
— Молодцы, солдаты! Спасибо!
А дальше
громче:
— Ура-а-а!
А там, дальше, на площади, —
вот тебе, стали собираться к царскому памятнику на коне. Нисколько не
расходятся.
Худо дело. За это нас не
погладят.
И там — заговорили крикуны с
мраморного стояла.
О чём — сюда плохо слышно.
А то бы и послушать.
Из его роты ефрейтор Орлов,
питерский рабочий, важивал его тайком на одну квартиру на Невской стороне.
Простая квартира, рабочая, в посёлке Михаила Архангела. И из других запасных батальонов
там приходило солдат пяток. И два студента всё-всё разъясняли им, какие были
цари, все кровь народную лили и за счёт народа пировали. И — такие же все
дворяне, и такие же — петербургские все правители. А теперь, вкупе с иными
генералами, торгуют кровушкой русского солдата. И измену — передают немцам. И
Распутин к этому приложен, а царица с ним валяется. И вот куда мы идём. И вся
эта война нашему народу совсем не нужна.
Чего и
правда, чего и наболтали. А сердце аж захолонывает.
Придумал штабс-капитан,
махнул: уводи!
Верно. Нам теперь хуже тут
стоять.
Ушли пока в дворницкую.