21
(К вечеру 24 февраля)
План охраны столицы составлялся ещё в 1905 году. Но тогда в Петербурге
стояла вся полная гвардия, её не брали на японскую войну, десятки тысяч
отборных, потому и не пригодились. А теперь вся гвардия ушла на фронт, а в
Петербург, по поливановской идее стягивать запасных в
крупные города, натянули гарнизон в 160 тысяч, и большая часть под видом
гвардии, — но это были еле набранные никудышние
войска, и расчёт был только на полицию, конную стражу, жандармов, всех-то —
немного за тысячу. Принять ещё надёжных боевых войск отказался Хабалов в
прошлом месяце: нет казарм, везде набито запасными. Но ещё в ноябре министр
внутренних дел Протопопов хвастливо показывал Государю цветно-раскрашенный план
Петрограда, разделённый на 16 районов, к каждому прикрепляется своя войсковая
часть и полиция. А кто кому будет подчиняться? У Протопопова
было много забот, и он придумал: в случае чего серьёзного — военным. (Полицию,
специально приспособленную к охране города, подчиняли проходным незнающим
военным).
Когда сегодня в половине первого пополудни градоначальник Балк доложил генералу Хабалову по телефону, что полиция не
в состоянии остановить скоплений и движений на главных улицах, Хабалов
покряхтел и решился нехотя: хорошо, войска вступают в третье положение.
Передайте своим подведомственным чинам, что они теперь подчинены начальникам
военных районов.
И обещал, для лёгкости совместного управления, сам, со штабными,
переехать в градоначальство сегодня. Балк позвонил Протопопову, тот ничего не добавил. А военный министр
Беляев посоветовал Хабалову: если будут переходить Неву по льду — стрелять так,
чтобы пули ложились впереди них. Нельзя, Государь непременно выразил: обойтись
без оружия.
Итак, в градоначальстве, на Гороховой-2, создался штаб командующего,
кабинет Балка наполнился военными. Полицейские чиновники прекратили приём
посетителей, но по телефонам всё звонили состоятельные граждане за успокоением.
Вокруг градоначальства не было простора и помещений для войск. В маленький
каменный двор был введен жандармский дивизион, подходившие же войска
располагались на узкой Гороховой и на Адмиралтейском бульваре.
Что же делать с толпами? Хорошо поняв свою безнаказанность, они, в одном
месте рассеянные конными отрядами, без применения оружия, тут же сгущались в
другом — и такие перегоны продолжались несколько часов кряду, по всей длине
Невского от Николаевского вокзала до Мойки.
На Гороховую стекались полицейские донесения.
Были толпы по тысяче, по три тысячи, сегодня первый день появлялись кой-где и красные флаги. Были ранены городовые на Литейном
проспекте, на Знаменской площади, на Петербургской стороне, и некоторые тяжело,
за эти два дня ранениями и ушибами пострадало 28 полицейских, но ни полиция, ни
войска не произвели ни единого выстрела, никого не
ранили холодным оружием, никого не ушибли при разгонах. У Калинкина моста, как
и в других местах, толпа пыталась опрокинуть вагоны трамвая, но тут городовые
помешали и за то были осыпаны железными гайками, из метавших подростков
задержан 17-летний Розенберг. На вечер полиция хотела ставить в вагоны трамвая
охрану, но трамвайные не захотели так работать и отвели пустые вагоны в парк.
Движение трамваев вовсе прекратилось.
Второй день сплошные волнения раскатывались по всей столице, из 300 тысяч
рабочих сегодня бастовало до 200 тысяч, но вот к вечеру всё стало утихать, и
когда поздно собрались в градоначальстве все полицеймейстеры и все начальники
военных районов — то положение вновь, как и вчера, не казалось серьёзным. Ведь
толпы — разошлись, успокоились, как будто ничего в городе и не происходит?
Может быть сегодня толпа была несколько сердитее, чем
вчера, но в общем всё равно благодушна, стихийна, случайного обывательского
состава, не видно никаких агитаторов, вожаков, никакой организации.
Может быть, всё и обойдётся само собой? Хотелось бы так верить — и мирно
настроенному Хабалову, не готовому ни к каким сражениям, и выздоравливающему от
тяжёлого ранения полковнику Павленко, и приехавшим уже на второе сегодня
совещание начальникам Охранного отделения и Жандармского управления. Сегодня
утром на квартире Хабалова их всех заверили уполномоченный Вейс
и городской голова, что мука отпускается в ежедневной норме, не снижалось, и
хлеб выпекается, никаких причин к мятежу не видно. Происходили беспорядки и
раньше десятки раз, и всегда кончались.
А если всё же завтра опять? Не было указания применять оружие, значит
продолжать и завтра ту же бескровную тактику рассеивания. Вот только — проявили
нерешительность в разгоне донские казаки? — так вызвать из новгородской
губернии гвардейский кавалерийский полк. (О казачьих полках в
Петрограде был зимой спор: Ставка требовала их на фронт,
Двор хотел иметь их в столице). «А почему казаки не разгоняют
нагайками?»— удивился Хабалов. Из старших казачьих офицеров ему ответили, что
нагаек — нет у них, это боевой полк с фронта. — «Так
выдать им по полтиннику, пусть себе изготовит каждый».
Кто-то спросил: а как настроение в войсках? Даже неуместный вопрос:
войска есть войска, какое у них может быть «настроение»? Охранный генерал Глобачёв ввернул, что рад бы знать настроение в войсках, но
ещё до войны генерал Джунковский провёл высочайше
одобренный циркуляр о том, что Охранным отделениям запрещается иметь внутреннюю
агентуру в войсках. И с тех пор никакими усилиями этого не удалось изменить, и
Охранное отделение не может знать вредные элементы, которые там
безусловно есть.
А вообще по данным агентуры левые верхи застигнуты врасплох благоприятностью для них обстановки. Сегодня у них решено: если завтра опять соберутся толпы, то — настойчиво агитировать, а при сочувствии — расширить беспорядки до вооружённого выступления.
М-может быть так.
Может быть не так.
А если наступающей ночью попытаться арестовать зачинщиков, по их домам?
Но — есть ли такие зачинщики? Оставалось неясно. Налететь на ночные
квартиры вихрем и арестовывать без разбору каждого сорокового? Такого не может
позволить себе законная власть. Во всяком случае
Охранное отделение произведёт несколько обысков. В рабочей среде, разумеется,
выше нельзя посметь.
Балк попросил:
поскольку многие полицейские вчера и сегодня пострадали в одиночку — больше их
по одному не ставить, посты сдвоить. Хабалов разрешил.
А — что ещё?..
Вот, они все сидели вместе, Верховной властью назначенные военные и
полицейские руководители столицы, кроме их руководящих министров Протопопова и Беляева, остававшихся эти дни более, чем спокойными. Сидящие здесь —
что бы могли угадать, предложить более решительное или действенное? Что вообще
можно предпринять против прущей народной толпы? Более решительное
оставалось только — рубить шашками, стрелять. Но одна память 9 января 1905 года
подавительно висела над ними всеми, одни газетные
либеральные полосы заставляли губернаторов бледнеть и оправдываться в своих
мерах. А ещё тем более теперь, в разгар войны, — как же пролить кровь своего
народа? И своя рука не подымалась, и Беляев предупредил: трупы на Невском произвели бы на наших союзников ужасное впечатление!
Объяснить чернолюдью? Так везде и развешан приказ командующего. А когда Балк позвал рабочую делегацию от Литейного моста ехать с ним, смотреть приходные хлебные книги — ведь не поехали. Хотя пущенный злой слух работает: а вдруг перестанут хлеб выпекать? кто прячет муку за высокими стенами?..
Петровские шрамы, та разлиновка, которою так гордился наш голландский
император, навсегда вросли и въелись между русскими сословиями.
Вместо диспозиции войск на завтра — догадаться бросить войска этой самой
ночью на работу? — нарядами в военные пекарни, из военных запасов напечь хлеба
вдвое, втрое, да войсками же и развозить добавочный хлеб по булочным, чтобы
видел народ: вот, не разгонять вас идём, а кормить, и хлеба завались!
Кто это смеет так догадаться? И это — ведение действительного статского
советника Вейса.
А что беспрекословно обязаны были эти власти — письменно доложить своему
начальству о полных событиях минувшего дня.
Однако ежедневные рапорты столичного градоначальника не могли нарушить
образца, установленного ещё Николаем I: сперва —
движение больных по госпиталям, потом — несчастные случаи с воинскими чинами,
лишь под конец кратко о событиях в столице — которые вообще не должны были
иметь место. Эти рапорты писал особый умелый чиновник, хорошо знавший форму и
очень красивым почерком. Большие события не вмещались в тот рапорт — да
большие, кажется, и не произошли?
Да министр внутренних дел и сам пребывал в Петрограде, и сам был
осведомлен о волнениях, и без этого рапорта. Но считал бы уроном для своего
положения серьёзно докладывать императору о столь ничтожных событиях, как эта
беготня по улицам. Ведь он всегда уверял Государя, что справиться с бунтарями
ему не стоит ничего. О чём же теперь суетиться писать?
А по военной линии генерал Хабалов и сегодня, как вчера, решительно не
находил, о чём бы ему докладывать в Ставку Верховного: его войска не сделали ни
одного выстрела, не имели ни одного ушиба, не произвели ни одного серьёзного
манёвра.
Так и 24 февраля никакого доклада о столичных событиях Государю подано не
было.
Очень близко к истине будет сказать, что в этот обманчиво-тихий вечер 24
февраля столичные власти уже и проиграли февральскую революцию.