57
За телефоном не замечаешь
часов. Да ещё менялись с Горьким. И другие тоже лезли звонить. Уже и стемнело
давно, уже и вечер.
Позвонил Горький, между
прочим, Шаляпину и узнал странную новость: Шаляпину только что перед тем звонил
Леонид Андреев, а этот квартировал на Марсовом поле, рядом с павловскими казармами. Так вот он лично
видел из окна, как пехотная часть с Марсова поля наступала на павловские казармы.
Если ему не померещилось, то что ж это такое могло быть? Борьба между войсками? Уже
совсем невероятно!
Гиммер лихорадочно усилил
телефонную деятельность. Звонил ещё, звонили ещё — и стали получать
подтверждения, что — да, что-то случилось около Павловского полка, и тоже была
стрельба на Екатерининском канале.
Наконец повезло: застал дома
самого Керенского — только что прибежал из Думы. И Керенский захлёбно-торжественно, содрогновенным
голосом объявил в телефон: что Павловский полк весь восстал, вышел на
улицу и обстреливал своих пассивных, кто остался в казармах!
Это было потрясающе! Это
превосходило всякие ожидания! Если это было так, то карта царизма бита!
Огромное событие!
Гиммер ушёл от телефона и
пытался уединиться (в квартире Горького это было невозможно, разве что в
уборной и то не надолго) — обдумать, что ж из этого
следовало. В Петрограде не было сейчас сильных умов революции (Керенский
поверхностен, Чхеидзе расслаблен, Соколов — глуповат, Нахамкис
— осторожен слишком, Шляпников — неразвит, остальные ещё того бледней) — один
Гиммер и должен был для всех наметить путь, что делать, какие мероприятия
необходимы? Но вот — он нервничал, и сам не мог сообразить.
Ясно одно, что для крупных
политических решений, о которых он всё время думал, подошло время!
Может быть
и мог бы сообразить, если б ему дали покой размышлять, но его опять тянули к
телефону и к разговорам — а тем временем явился товарищ, подлинный свидетель с
Екатерининского канала, и всё рассказал не так: один маленький отряд павловцев, куда-то зачем-то посланный, был обстрелян конной
полицией, видимо по ошибке, но стал ей отвечать, — а потом сдался и дал загнать
себя в казармы.
И всё радужное возбуждение
опало. Это — не был великий случай, не была брешь в твердыне царизма.
Но и не было теперь
необходимости принимать важное решение.
Стал Гиммер снова
дозваниваться до Керенского. Телефон его был изнурительно занят, уже барышня устала и отказывать, там разговаривали просто непрерывно. И
был уже девятый час, когда Гиммера соединили.
Керенского голос узнать было
нельзя — такой потушенный. Да, ввели в заблуждение: всего одна рота — и та
сразу покорилась.
И проговорил в телефон
пророчески:
— Много прольётся крови.
Жестоко подавят.
Ещё добавил усталым голосом,
не соблюдая конспирации, что у него тут сейчас собираются, не придёт ли Гиммер?
— А — что? — намекнул
Гиммер. (Центр действия?)
— Нет, так, скорей — обмен
мнений за чашкой чая.
Подумал: по дороге столько
полицейских препятствий, стоит ли, того ради?
Так мнения — что ж?
Правительство, получается, сегодня победило?
Да, увы, выходит, что так.
Значит, все эти дни метались
зря?
Казалось так.