72
Да, Воронцов-Вельяминов ещё
недавно был студентом университета — но ещё недавней он
кончил сокращённые курсы при Пажеском корпусе и получил офицерское звание. Да,
он прекрасно слышал зов общества — но он же был и офицер воюющей России. Сердце
его эти дни разрывалось — но и нельзя ж допускать бунт в столице, да во время
войны! Между собой молодые офицеры бранили чучело Хабалова: тряпка, допустил в
городе хаос. Но вот и тронуло армию: вчера — павловцы,
сегодня, сейчас, в коридоре — стояли они с Лашкевичем перед бунтарским строем.
И Вельяминов догадался — и благовидно отпросясь — и
через две ступеньки на третью — и по снежным кочкам бегом — ворвался в
батальонную канцелярию — и мимо всех уставов требовал видеть полковника Висковского — бунт в батальоне!!! Учебная команда
отказывается подчиняться!
Ну — так ли? Ну, может ли
быть? Ну, пока доложили.
И совсем-совсем не сразу
вышел рыхлый белотелый полковник Висковский, из тех,
кто и долгую службу пройдя, как-то минует испытания железом, а лишь удобно
возвышается в чинах. Прежде — в прелестной Варшаве, теперь в Петрограде.
Ну, так ли? Эти нетерпеливые
молодые люди не знают, что первые офицерские качества — осмотрительность и
хладнокровие. Как это может быть, чтобы солдаты гвардейского полка — и
отказались подчиняться? Это — событие невозможное.
Но это — так! Но минуты
текли! Но капитан Лашкевич там стоял пружинно перед строем — и тем более ничего
придумать не мог! Помощь, помощь нужна скорей, туда!
А полковник
погрузился в размышление: какая же служебная
неприятность.
И прапорщик осмелился ещё
что-то выпыхнуть, не слыша своих слов. И полковник всё-таки
подвинулся.
К телефону. Просил соединить
с градоначальством.
Что за чушь? Под рукою целый
батальон, зачем градоначальство?!
— Это полковник Висковский, командир лейб-гвардии Волынского запасного...
(Это же всё протолкнуть
надо!)
— ...Могу ли я попросить
генерала Хабалова?
А тот, оказывается, ещё не
приезжал с квартиры. А что случилось?
И как ответить? И можно ли
так верить прапорщику?
— А тут... вот... — тянул
полковник, — я должен направить учебную команду в наряд по улицам, а она...
Тут послышались близкие
выстрелы, пачкой. Вбежал прапорщик Колоколов — и сорванно,
дико:
— Господин полковник!
Капитан Лашкевич убит! Команда взбунтовалась!
И полковник — оцепенел.
Теперь — несомненно что-то случилось. Но как это
повторить в телефон начальству? Ах, какое расстройство.
И оттуда, из штаба Округа,
ему не находились, что сказать. Ведь генерала Хабалова ещё нет. А такие события
в воинских частях не предусмотрены.
Тут вбегали ещё офицеры,
молодые прапорщики, потом и постарше... Взбунтованная рота выходит во двор!..
Во дворе — сумятица, беспорядочное движение! Стреляют, трубят! ...Все с
оружием, но никуда не выходят, не строятся. Сами явно озадачены, плана нет...
Проходящих офицеров не трогают... Труп капитана Лашкевича лежит...
И все стояли перед полковником,
не ослабляя ног.
А он пребывал в размышлении.
Впрочем, и остальные офицеры были в этом запасном батальоне как чужие: или
только назначенные, несколько дней-недель, или только долечивались и
тяготились, как бы уехать скорее в действующий полк. Не здесь были их места, не
было у них привычных верных унтеров, и солдаты не известны по фамилиям — как не
своя часть.
А полковник Висковский цепенел. Никого не послал к взбунтовавшимся,
уговорить их. И никого не послал за поддержкой.
Он — коснел. Увидел капитана
Машкина 1-го и позвал его в кабинет, совещаться.
Офицеры нервно
разговаривали, и при писарях, расхаживали, курили. Лихой Цуриков сам бы кинулся
во двор — но нельзя без приказа. Штабс-капитан Машкин 2-й уклонялся осуждать
солдат: вот довели Россию, довели и солдат. Ткачура
сжимал кулаки: у него на глазах всё произошло, и самого могли подбить.
А из кабинета не выходили. И
тут офицеры — начали возмущаться дерзко. Некоторые прапорщики и всего-то на
военной службе были по шесть месяцев, но и те понимали, что...
Тут вбежал прапорщик Люба — но в каком виде! —
уже переодетый в штатское. А иначе, мол, рискованно было пройти. Ловкач!
Быстро! Так это что — и нам предстоит? Чудовищно!
Но не успели его ни
упрекнуть, ни расспросить — вернулся полковник.
Теперь голоса уже и не
умолкали. Требовали приказаний! А полковник с опущенными руками сам у них
спросил:
— Штаб Округа не командует.
Что же нам делать?
Но ведь это было так ясно!
Загудели энергичные гневные голоса:
— Вызвать пулемётную
команду!
— Другими ротами оцепить
двор!
— Но можем ли мы стрелять в
своих солдат?..
— Вызвать артиллерию из
Михайловского училища!
— Но, господа, — слабо
возражал потерянный полковник, не обижаясь на тон советов, — Но быть может солдаты и сами одумаются и выдадут виновных?
— Да с чего ж одумаются? —
закричали на него.
И он ушёл в кабинет.
Адъютант звонил в штаб войск
гвардии и не мог добиться толку.
Офицеры ходили-курили, как
прикованные теперь к канцелярии. Перекидывались коротко. К ним сюда пока не
врывались — но что может произойти? И как же можно — не давить военного
восстания?
А там — лежал
Лашкевич, лицом в снег.
Ближе к половине десятого
вбежал унтер:
— Учебная команда выходит на
улицу с оружием!
Доложили полковнику.
Теперь ещё меньше знал он, что
делать. И уже не надеялся на штаб Округа. Вышел к офицерам:
— Господа, надо признать,
что события вышли из нашего управления. Мы ничем помочь не можем. Я рекомендую
всем вам — разойтись по домам.
И сам — тут же пошёл
садиться в автомобиль.
Вот это так! — остались
обескураженные офицеры.