74
Сообразить не мог и
Кирпичников: что делать дальше?
Ясно, надо прихватывать и
другие части: полез по горло, лезь и по уши. Чем больше прихватим — тем меньше
накажут.
Да ещё если б Лашкевича не
убили. Вот уж...
Но шли полчаса, и другие
полчаса — а куда ж выходить одной учебной командой? Кучка.
Марков воротился:
подготовительная учебная команда выходить не хочет.
Ну, пан или пропал! кинулся
Кирпичников сам.
Вбежал в их помещение:
— Ура-а-а-а! — А у самого
кошки на сердце.
Никто «ура» не поддерживает.
Не видят, чему радоваться.
— Выходи, братцы! За
свободу!
Не идут. Оружия не
разбирают. На нарах сидят угрюмо.
И почувствовал Тимофей опадь
сил, как свои бы руки-ноги не шли. Первый-то шаг оказался лёгок — а вот второй?
Ну, перевешают всех.
Тогда подозвал он к себе в
кучку унтеров и уже голосом умеренным (в голосе тоже силы не стало) уговаривал
одних этих, — помогли бы поднять подготовительную. Пусть унтеры прикажут или
убедят, — как же вы можете своих не поддержать?
Мнутся унтеры, поди им
докажи. Переступить повиновение, выходить с винтовками на улицу? У нас — уже
всё оторвано, а им в казармах конечно целей.
— Да братцы же! — надрывался
Кирпичников. — Сегодня посылают нас людей убивать, а завтра вас пошлют! Вы б
видели: как после залпа толпа схлынула — а на снегу убитые-раненые корчатся. Вы
б видели!
Трогаются, да нехотя. Один,
другой унтер своим: вроде б одеваться, выходить. А — нехотя.
Вдруг — во дворе новый шум и
стрельба! Ринулся Кирпичников во двор — а там кипит! а в воздух палят! И к нему
— Орлов, ряжка, глаза навылуп:
— Вышла вся 4-я рота!
— Да как же уговорили? —
Кирпичников в ухо ему кричит. — А я подготовительную не могу.
— А — по-рабочему! — кричит
Орлов. — Кулаком по шее! Поймут!
И — в подготовительную.
В каменном дворе, средь
каменных улиц эта пальба — растрескивает, уши вырывает. А весело:
— Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!
А кто-то — на каменный забор
вскарабкался, а за забором — литовцы и преображенцы, ихний двор. И туда им с
забора кричат: руками и шапками машут. Да сами должны стрельбу понять.
Верно! Терять ни минуты
больше нельзя. Тут, во дворе — запрут и пулемётами покосят. И патронов у нас
столько нет. Надо — и преображенцев поднимать, тут их часть, и литовцев бы, — а
прежде бы свои волынские основные роты, 1-ю, 2-ю, 3-ю, они в других казармах.
Ещё удивительно: больше часа
прошло, а не спроворились, не перегородили нас. Если выйдем со двора — спасены.
И стал кричать:
— На-плечо-о! На-пле-чо-о!
Голос командный, да не густ.
Да тут и густого не услышат, все сами орут, каждый себе. Стал руками махать —
перестаньте! Стал винтовку брать и подзывать:
— На плечо-о!
Тут — и подготовительная
высыпала!
И стал сбиваться строй
небывалый — не по отделениям, не по взводам, даже не по ротам, только что в
колонну по четыре, а где и по пять. Закричал Кирпичников:
— За свободу!! Шагом-арш!
И — колыхнула, и — пошла
колонна, как дикая, как пьяная, не в ногу. Не считая, кто во дворе остался, кто
назад по казармам пошмыгал.
И побежал Кирпичников,
обгоняя, к голове. Ротные колонны вести — фельдфебелю не в новость, да только
всегда тишина и послушание, всегда по тротуарчику офицер идёт, и маршрут
фельдфебелю указан, а тут — распахнись! Или весь город твой, или на виселицу!
Скомандовал по Виленскому
переулку к Фонтанной — снимать свои волынские 1-ю, 2-ю, 3-ю роты. Если эдакой
колонной подойдём — неуж не дрогнут? С каждой сотней присоединённой нам легче и
легче — а если весь батальон подымем?
Оглянулся — только взводные
унтеры кой-где при колонне рядом. А — ни одного ж офицера нигде, как вымело!
А-а-а, нас боятся! Боятся нашей солдатской рати! Им-то — ещё страшней!
А переулок — короткий,
быстро шагом его берём, а до Фонтанной — ещё короче. Одна стена переулка — вся
казарменная, по другой — домишков несколько, жителей мало, пуст переулок, не
видят нашего шага волынского, сбитого, растрёпанного, и не до равненья.
Вдруг — бегут навстречу двое
молодых, он и она, — и к передним, и к Кирпичникову, а руками позадь себя
показывают:
— Там на вас пулемёты
приготовлены!
Где именно, уже на
Знаменской? сколько пулемётов? — и Кирпичников не спросил, и они не добавили, а
с каждым шагом до пулемётов ближе, и думать некогда, да странно б, если б не
приготовили, — и, ладонь приложивши сбоку ко рту, закричал Тимофей:
— Пра-а-авое плечо — вперёд!
Передние — услышали.
Послушались. Затоптались левые, доходили правые, смотрят-дивятся: куда ж
поворачивать?
— Па переулку — наза-ад!
Диковатая команда, кажись не
время строй разминать. Но подчинились, пошли и так. Впрочем, на много команд их
послушанья не хватит. (Пожалел: есть же свои пулемёты где-то, отчего не
выдвинул? И отчего вперёд по переулку не послал разведку, проверить? Не
сообразил, сразу «правое плечо!». Да переулок узкий, деться некуда, два офицера
с двумя пулемётами всех бы нас перещёлкали).
И куда ж идти? Опять мимо
своего двора, и тут вполне могли бы пулемёты выставить. Нет, не бьют.
— Дальше! — рукой махнул
передним, — дальше!
А соображать быстро надо,
вот и перекресток. Правильно идём! — к преображенцам, к литовцам, а там дальше
сапёры. Вся наша надежда — или подымем их, или погибнем.
— Пра-авое плечо вперё-од!
Налево, по Парадной.
А пока вот что, поздним
умом, отрядил: запречь патронную повозку, гнать на Госпитальную, нельзя ли
захватить наш волынский цейхауз — и везти нам патроны!
Сам — выбежал, и перед
передними, задом пятясь:
— Братцы! Если преображенцев
сейчас не подымем — это нам конец!! Преображенцев — любой ценой поднять!!
И — заворачивать к ним во
двор. Идёт колонна ощетиненная, винтовки на руку, штыки в небо — в воротах не
остановишь!
И не останавливают, не
заперты.
А во дворе — горнисты
заиграли тревогу. И рожки.
И ударили в полковой колокол
литовцы.
В атаку на нас? Нет, это
себя подбодряют: попрятались. От нас — попрятались соседи. Позагоняли их с
ученья по казармам.
Обширный двор Преображенский
— пуст.
И — растеклись волынцы
внутрь, уже толпой.
А все двери — позаперты. А
окна — насторожены, кто-то там выглядывает.
Стоят волынцы в чужом дворе
— и перебить их сверху не трудно.
Но молчат этажи.
И эти преображенцы нам
сейчас — или братья родные или хуже немцев, и чтоб себя спасти — придётся по
ним бить.
А тут — Литовского цейхауз
рядом, надо брать.
А пока, у кого глотка
здорова, упражняйся:
— Э-э-эй, преображенцы!
Марков:
— Айда-те с нами!
— С нами — за свободу!
— С нами — а то стрелять
будем!
Молчат. Двери позаперты.
Биться? врываться?
Всё дело зависло на
Преображенских карнизах.
Заорал Орлов:
— Что ж вы, лети-перелети,
своих товарищей павловцев арестовали? Где же ваша гвардейская совесть?
— С нами — за слободу!
— Ура-а-а?
Молчат.
Команды не ждя, кто как
сообразит — саданули им в воздух и под крышу выстрелов несколько.
— Эй! стой! по окнам не бей!
— оттуда окликнули.
И из одного верхнего окна
Преображенский унтер — мордатый, русобородый, показал: погоди, мол, не бей,
сейчас двери откроем!