148
Что и где было
правительство, что и где были министры — об этом императрица не могла судить
весь день: как не было больше никакого правительства в Петрограде. Если Протопопова не дай Бог убили — то был же ещё честный
Беляев, — что же он? За весь день ни одно официальное сообщение или обращение не достигло её дворца, а притекали всё случайные
новости от случайных людей, и новости эти были ужасны: полиция исчезла, в
городе пожары, грабежи, и почти весь город у мятежников, а верные
сопротивляются лишь где-то в центре.
Только телефоны, на
удивление, служили бесперебойно, и бесперебойно же, по расписанию, ходили
местные дачные поезда.
В Царском Селе, слава Богу,
сохранялась всё та же неподвижность.
В тёмных комнатах лежали
больные дети.
Государыня переходила между
ними, ломая пальцы.
Уже три отчаянных телеграммы
в Ставку она дала за этот день, что она больше могла?
А Ставка — молчала...
Но не один же там был
Государь, пусть Фредерикс, или держимый
из-за Фредерикса его энергичный зять Воейков, дворцовый комендант, он-то должен был связаться —
давно и первый.
И всего только вчера, в это
же время, дочитывала Александра Фёдоровна наивные планы мужа о перевозке детей
в Ливадию — и весили для неё практические соображения о трудностях переезда,
даже когда дети выздоровеют.
О, на каких бы сильных
крыльях она перенесла бы сейчас детей, вместе с постелями их, — в Ливадию!
Увы, как всегда предчувствия
дурные имели власть над ней больше, чем добрые, так и сейчас говорило ей:
никогда больше им не видеть солнечной сказочной Ливадии!..
Сколько лет Александра
гордилась, что она — мужчина среди женщин, одетых в государственные брюки, — и
как бы сильно и славно она управилась, будь у неё прямая власть и здоровье! Но
вот когда, в эти часы, ощутила она себя женщиной безо всяких сил и преимуществ,
и как же нужен был ей какой-то сильный, уверенный, старший мужчина рядом, кто
бы сказал, что делать. И не было никого...
Был — Павел! Тут же, в
Царском Селе, в своём доме-дворце жил великий князь Павел Александрович,
государев дядя и генерал-инспектор всей гвардии. О, как хотела бы она сейчас —
совета, защиты и помощи Павла. Но после убийства Божьего человека Павлу, как
отцу убийцы Дмитрия, она сама же запретила доступ к себе.
О, хоть бы он попросился
сейчас! Хоть бы он обратился первый — она тотчас бы его позвала! Но он не
обращался.
А почему не мчался из города
милый верный смелый Саблин? — объяснить, подбодрить и выручить! Когда же он
примчится?
А главный военный начальник
под рукой — генерал Гротен — как назло новоназначен, ещё мало знаком с
дворцовой службой.
Уже вечерело. Милая Лили,
так скрасившая и облегчившая государыне этот день, должна была возвращаться
домой к своему семилетнему ребёнку.
— Что вы думаете делать,
Лили? — печально спросила государыня. — Не лучше ли вам вернуться к Тити сегодня вечером?
Изящная стройная Лили
сказала, волнуясь:
— Разрешите мне остаться с вами,
Ваше Величество.
Государыня обняла её и
поцеловала:
— Но я не могу просить вас
об этом.
— Но и я не могу оставить
вас, Ваше Величество.
Ещё же у капризно-неумолимой
больной Ани обязана была государыня просидеть два часа в день. Теперь — её
могла заменить Лили, и у детей отчасти.
Уже темно было за окнами. Из
Петрограда звонили, что он освещён пожарами, всюду революционные толпы, и
власти уже никакой. С часу на час это могло переброситься в
Царское.
А Ставка молчала.
И к чьей же помощи
оставалось прибегнуть? В этом разъярённом разволнованном Петрограде — кто ж
теперь мог быть оставшейся несомненною властью? Очевидно, один только
отвратительный, развязный, враждебный и глупый толстяк Родзянко. Как она
гневалась прежде на него! Но сейчас просить защиты императрица могла — только у
этого неотёсанного грубияна.
В Павловске, в двух верстах,
стояла гвардейская конно-артиллерийская
бригада, а командовал ею — флигель-адъютант Государя Линевич.
Государыня протелефонировала ему и просила: съездить в Думу к Родзянке и
спросить гарантий безопасности царской семье.
Уже не осталось у неё трёх
четвертей прежней гордости. Опасность подливала к стенам дворца.
Устала ходить, ничему не
помогало это смятение — прилегли с Лили в розовом будуаре, где висели иконы и
картины Благовещения. Переговаривались — что может быть и как пойдёт.
В девятом часу камеристка
внесла телеграмму от Государя. О, наконец!
Но какой спокойный тон! Как
будто не было всего этого вулкана. Ники благодарил за письмо. Сообщал, что
выезжает в Царское завтра после двух часов дня. Что конная гвардия из Новгорода
получила приказание немедленно выступить в Петроград. И уверение, что
беспорядки в войсках скоро будут прекращены.
О, Боже! О, какое
облегчение! Сколько тревог снялось с души! Наступил первый спокойный час за
этот день.
Вспомнили, что не обедали, и
решили попить чаю.
И в самом деле — чего
боялись? Тихо стояло в Царском Селе. Безупречно нёс службу вокруг
Александровского дворца Сводный гвардейский полк. А близко — размещался
гвардейский экипаж, они не только наши войска — они подлинные друзья! Да и
вообще стояли в Царском гвардейские стрелки, стена! —
запасные батальоны отборных полков, один из которых носит звание императорской
фамилии.
А теперь, вот, скоро придёт
и конница.
Надо было бы отменить
поездку Линевича к Родзянке, если он ещё не уехал?..
Но — не кончился день так
спокойно.
В десять часов вечера
генерала Гротена вызвал к телефону Беляев — объявился
наконец! За весь сегодняшний ужасный день он ни разу не дал о себе знать — а
теперь с чем же?
Беляев говорил даже не от
себя, а передавал совет того же Родзянки: чтоб императрица немедленно увозила
детей из Царского Села — а завтра, может быть, будет уже поздно: петроградские толпы достигнут туда и нападут.
Пришёл Бенкендорф,
с нероняемым моноклем в глазу, узкодорожными
бачками и усами, всегда уравновешенный, — и передал
это всё государыне. (А волновался).
И — снова всё взвихрилось в
безумной тревоге! Родзянко никак не был друг, но ещё до Линевича
вот давал совет, и в его совете была какая-то несомненность: почему-то
представилось, что именно так всё и произойдёт!
А — куда государыня могла
двинуться с детьми, температурой по 39, раздирающим кашлем, больными глотками и
ушами?
Только одно и было — телеграфировать
в Могилёв (телефон туда, конечно, не работает), пока Государь там, и спрашивать
указаний.
Указаний — о чём? Двигаться
всё равно невозможно.
Государыня ломала пальцы.