181
Жил Родзянко от Думы совсем
близко, переезд короткий. Хоть и неполная, но получилась ночь, поспал крепко, проснулся
часов около девяти вполне свежий. И представились ему сразу цельной картиной
все события предшествующего дня и собственное богатырское поведение. И ещё раз,
посвежу, удивился он тому и другому.
Раскаивался ли он, что
принял власть? Нет, его вершинное положение не давало выбора. В революционной
обстановке ещё более, чем в мирной, он естественно становился высшим арбитром.
И совесть верноподданного
тоже была в нём чиста: его вынудили обстоятельства и упорство известных лиц, не
желавших уступить вовремя и подобру. Это они и создали все гибельные
обстоятельства, а Родзянко только спасал Россию.
Правда, очень необычно было
это новое состояние — власти, принятой без ведома Государя. Но — он ведь
телеграфировал Государю! Зачем же Государь не отозвался?!
Эти две телеграммы в
воскресенье вечером и в понедельник утром — его оправдание.
А теперь, когда власть уже
взята, — теперь что ж остаётся? Теперь остаётся только решительно идти вперёд —
к укреплению этой власти. К отстоянию её и перед Государем, и перед
революционной анархией.
А это — равновесие трудное.
Тут — бушует толпа. А оттуда шлют восемь полков на Петроград. А надо —
сбалансировать.
Против идущих полков
Председатель ещё может предпринять телеграфные, телефонные попытки, чтоб их
остановить.
Да Родзянко — отнюдь не
бунтовщик против трона! Он не только не хотел сотрясать саму монархию — он
спасал её!
А получилось, что своим
полуночным решением невольно вступил как бы в противостояние Верховной власти,
да...
Надо вот что, сообразил он
за утренним завтраком: надо продолжать поддерживать прочную связь с
Главнокомандующими. Как благоприятны, были ответы Брусилова и Рузского, как
вовремя пришлись, надо эту связь продолжать! Надо поспешить послать циркулярную
телеграмму всем Главнокомандующим фронтами и флотами: что Временный Комитет
Государственной Думы был просто вынужден принять правительственную власть из-за
того, что весь состав бывшего совета министров сам устранился от управления.
Вполне естественный шаг, а кто бы придумал лучше? Генералы заботятся, как бы не
сорвались военные усилия, и их надо заверить, что Думский Комитет — их
вернейший в том союзник.
И таким образом для них
самих станет бессмысленно посылать войска на Петроград. Да, верный путь!
Конечно, посылка прямых
телеграмм Главнокомандующим, обходя Верховного, была игнорированием военной
субординации. Но Родзянко сейчас не состоял на военной службе.
С такими мыслями, ясными, но
и тревожными, но и в отличном телесном самочувствии, Родзянко на автомобиле
подъехал к Таврическому и хотел, чтоб его подвезли к самому подъезду. Но нельзя
сказать, чтобы здешнее столпотворение узнало в нём хозяина дома или ждало его.
Толпа и автомобили стояли густо и поперёк, жили своим возбуждением и
перемещениями, и крик шофёра, что это — мотор Председателя Государственной
Думы, не произвёл слишком большого впечатления. Ещё проехали несколько —
пришлось слезть и просто проталкиваться.
Может быть для Щегловитова
это и выход — что он заперт, и тем защищён. Иначе б его разорвали, а так он
надёжно спрятан. Ничего, пересидит несколько дней — выпустим.
А внутренность своего дворца
Председатель тем менее узнавал. У стен вестибюля и Купольного зала
соштабелёваны мешки, бочки и ящики — в том неприятном чувстве, как если бы
дворец был уже осаждаем. Очень много сновало солдат безо всякого строя и лада,
и всяких оживлённых подозрительных штатских лиц, особенно шустрой молодёжи. Всё
это двигалось, чем-то было занято — и тоже никто из них не прерывался, не
останавливался, не отодвигался, чтобы почтительно пропустить Председателя Думы.
Такое было нашествие чужих лиц, что саму Думу трудно узнать. Уж Родзянко не
углублялся дальше в Екатерининский зал и, конечно, не пошёл в правое крыло, со
вчерашнего дня всё более оккупированное этим Советом их депутатов, — но в
левое, где думцы ещё обитали, хоть и в скученности, но отстаивая несколько
главных комнат. И среди них — кабинет самого Председателя, оазис размышления.
Достиг Родзянко своего
председательского стола — и содвинулось сразу со всех сторон, что и под утро не
замирали события и тревоги, и пожелания лиц.
Самое неприятное было, остро
ударило Председателя: в Белом зале заседаний неизвестные изорвали штыками
большой портрет Государя!
Как будто самого Родзянко
кольнули под вздох! Большой портрет Государя, паривший над залом, за спиной
Родзянко! Очень не по себе.
И даже пойти посмотреть
своими глазами он не решился: увидят все, что пришёл Председатель, и что же? и
почему не грянет гром?.. А что он мог сделать против этой бешеной толпы?
И тут же известие: под утро Государь
выехал из Ставки и движется в сторону Петрограда!
Как будто узнал о портрете —
и ехал карать.
Стать во главе своих восьми
полков?
Грозные тучи.
Или может быть (надежда!) —
он едет всего лишь в Царское Село? Но как он на это решился бы в такой опасный
момент?
Тут и, по дворцовой линии,
позвонил из Царского граф Бенкендорф: что здоровье наследника в очень серьёзном
положении и императрица просит безопасности в районе дворца в такой смутной
обстановке.
Сколько лет эта всевластная
царица надменничала над Председателем Думы, выказывала ему пренебрежение,
отвращала Государя от разумных уступок, — но вот оборвались куцые женские силы,
и, раздавливая свою гордость, она просила о помощи?
Да Родзянко и сам
беспокоился, чтобы с царской семьёй, чтобы с наследником не случилось худое. Он
и вчера вечером сказал Беляеву передать во дворец. И теперь ответил
Бенкендорфу:
— Граф! Когда горит дом —
прежде всего выносят больных.
Так это ясно. Неужели не
догадывается уехать вовремя, чтобы меньше было проблем и забот?
Тут и Беляев, лёгок на
помине, единственный из министров, такой услужливый, звонил из Адмиралтейства,
от Хабалова, нащупывая возможность благополучной капитуляции.
Это хорошо, уж войны-то в
столице надо избежать.
Но в Таврическом укреплялся
свой штаб: допущенная Председателем ночью «военная комиссия». Теперь пришёл
Гучков, радостно возбуждённый, и предложил, что он эту «комиссию» возглавит.
Отличное решение! Родзянко обрадовался: наш, октябрист, и сильный человек.
Важное пополнение.
А другое важное укрепление
вот какое пришло в голову Председателю: надо связаться с союзниками. С
английским и французским послами. И обеспечить их поддержку Временному
Комитету. Это может очень утвердить Комитет.
Прекрасная мысль! Не по
телефону звонить, конечно, — да тут как раз и прекратились все городские
телефоны. И — невозможно ехать собственной величественной фигурой, не укроется.
Но совершенно конфиденциально послать некое солидное лицо, которому будет
доверие, — и просить послов тотчас выразить их мнение о происходящем. (Да нет
сомнения, что они в восторге.) И их пожелания.
Даже... даже, дальновидно
опережая события... каков желателен им дальнейший ход... в смысле
конституционных изменений...?
Поддержка союзников стоит
тех восьми полков.
Пока выбирал сановного посланца
и инструктировал его. Пока подписывал циркулярную телеграмму Главнокомандующим,
что Комитет взял на себя трудную задачу создания нового правительства. Тут и
члены Комитета, иные ночевавшие в Думе, подступали теперь со своими сомненьями
и предложениями.
И вдруг принеслось: что к
Государственной Думе подходит целый батальон! — первый за эти дни вполне
собранный батальон!
Ответственный момент, он
многое решит в дальнейших событиях! Заволновались и забегали: что за полк?
Кто-то издали рассмотрел и понял:
преображенцы!
К такой радостной
неожиданности Временный Комитет не был готов, не была подготовлена программа,
кому говорить и что.
Да! А Шидловский ночью ездил
в преображенское собрание? Благодарил офицеров?.. Да, и вот обещали привести
батальон в Думу.
Бледный, взвинченный,
самоуверенный Керенский рвался выступить. Но нет, уступить ему Преображенский
полк Родзянко не мог — этих он должен был встретить сам! (К тому ж он начал
понимать, что Керенский кричит толпе совсем не то, что нужно.)
И властным жестом, какого
думцы привыкли слушаться, Родзянко показал, что будет говорить сам.
Однако пока они тут
суетились и решали — батальон с музыкою не только вошёл в сквер и к крыльцу,
но, оказывается, повалил внутрь — и никто не смел его задержать. Момент был
невыгодный для выхода Родзянко, он пождал. Преображенцы теряли строй,
смешивались в вестибюле и в Купольном зале — а потом в Екатерининском
вытягивались и разбирались.
Этот зал действительно годен
оказался и для военных парадов, и даже раздутый запасной батальон в четыре
шеренги далеко не занял полного карре.
Михаилу Владимировичу
исключительно приятно было выйти к тому именно батальону, который поддержал его
ночью в решающую минуту. И собираясь идти выступать, он задумал, что после речи
попросит господ офицеров зайти к нему в кабинет — и отдельно поговорит с ними
сердечно.
Но ещё не успел Родзянко
дойти до строя — к нему подскочили и предупредили: батальон пришёл — без
офицеров! привели — унтеры.
Что это?? Как это возможно??
Как это понять? Почему же без офицеров?
Это всё переворачивало. Ведь
именно офицеры телефонировали, что поддерживают, присоединяют полк, — и именно
офицеров нет?
Но уже и размышлять было
некогда: он входил в Екатерининский. Раздалась звонкая унтерская команда:
«смир-рна!».
Чем больше зал и чем
многолюдней аудитория, тем всегда только больше разрабатывался могучий
родзянковский голос. Речь была не подготовлена и обдумать некогда, но сердце
подсказывало, как правильно:
— Прежде всего, православные
воины, — густо закатил он, однако и напоминая, — позвольте мне как старому
военному поздороваться с вами. — И с новой энергией, новой силой и чёткостью: —
Здорово, молодцы!
— Здравия! желаем! ваш!
псходительство! — неплохо ответили высокоростные преображенцы.
Первое сближение было сразу
найдено, хорошо. Родзянко заговорил отечески:
— Позвольте мне сказать вам
спасибо за то, что вы пришли сюда. Пришли, чтобы помочь членам Государственной
Думы водворить порядок!
Оглядывал ряды. Возражающих
не было.
— И обеспечить славу! И
честь нашей родины! Ваши братья сражаются там, в далёких окопах, за величие
России, и я горд, что мой сын с самого начала войны находится в славных
Преображенских рядах. — Ещё одна связь между ними. А теперь и поворачивать и
зануздывать: — Но чтобы вы могли помочь делу водворения порядка, за что взялась
Государственная Дума, вы не должны быть толпой! Вы не хуже меня знаете, что без
офицеров солдаты не могут существовать. И теперь я прошу вас: подчиниться и
верить вашим офицерам, как мы верим им. Возвращайтесь же спокойно в ваши
казармы, — уже ощутил он, что пребывание этой поддержки в Таврическом может
стать весьма тягостным, — чтобы по первому требованию явиться туда, где вы
будете нужны.
Ловкач, удобно всё повернул!
— из мятежников обратил их в патриотов. Но определённей, что делать, — ничего
сказать не мог. И не закончил никаким командным словом. Оттого раздался разброд
солдатских голосов: одни кричали, что много довольны, другие — что согласны,
третьи просили указать.
А что же указать? Родзянко с
трудностью дояснял:
— Старая власть не может
вывести Россию на нужный путь. Первая наша задача — устроить новую власть,
которой бы все доверяли и которая сумела бы возвеличить нашу матушку-Русь.
С этим тоже были охотно
согласны.
А ведь он под «старой
властью» имел только правительство, отнюдь не Государя, — а могли понять про
Государя? И он не помешал.
— Так не будем же тратить
время на долгие разговоры. Сейчас надо вам найти своих офицеров. Собрать
разбредшихся по городу ваших товарищей. Сплотиться. Выполнять строго требования
воинской дисциплины. И ждать приказаний Временного Комитета Государственной
Думы. Это — единственный способ победить.
И горячей:
— Если мы не сделаем этого
сегодня, то завтра, может быть, будет поздно. Только полное единение армии,
народа и Государственной Думы обеспечит нашу мощь!
И покрыл всё гулкой чугунной
крышей:
— Ура-а-а-а!!!
И глоток тысячи две
отгаркнули «ура» действительно громовым, не уместным даже в этом зале, как его
колонны не покачнулись!
Всё сошло отлично.
Однако загадка: что же
случилось с офицерами?