189
Военный министр Беляев всю
эту ночь совсем не был в тягость Хабалову: не вмешался ни одним приказанием, не
подал ни одного совета. Всё действовал провод в Ставку
и сохранялась линия дворцового телефона — и он сидел там, около них, принимал
сообщения и отправлял сообщения, и наводил справки.
А кто совсем не имел
служебного касательства — отставной корпусной гвардейский командир Безобразов,
— явился в комнату, где за столом томились все чины хабаловского
штаба и градоначальства (при его входе все поздоровались вставанием), — и с
апломбом, как всех их начальник, заявил:
— Я пришёл узнать, какие
меры приняты для ограждения живущих в городе. Вчера ко
мне ворвалась шайка солдат, которую еле удалось выпроводить. Завтра может
появиться другая.
Хабалов сидел как чучело,
даже не имея сил руки развести пошире:
— Мои приказания не
исполняют, я ничего не могу.
Безобразов возмутился,
вскинулся и резко:
— Виноват, я видел вчера
несколько частей на площади Зимнего в полном порядке. Вы должны знать, где
находится очаг беспокойств, и обязаны потушить его.
Кто-то из полицейских чинов
отозвался от стены, то ли с вызовом, то ли с горечью:
— В Государственной Думе.
И Безобразов подтвердил, это
была его мысль:
— Да, в Государственной
Думе!
И ещё раз внушительно на
Хабалова:
— Вашему превосходительству
должно быть известно, как действовать в таких случаях.
И, с общим поклоном, величественно
вышел.
Тут пожали плечами: общие
слова все могут говорить.
Не много прошло минут, как близ
полудня появился адъютант морского министра и от имени своего шефа потребовал
немедленно очистить Адмиралтейство, так как в противном случае восставшие обещали
через 20 минут открыть огонь с Петропавловской крепости, и над ней
действительно появился красный флаг.
Вот так... И с этим
известием тоже Григорович пришёл не сам. Да давно он хотел их изгнать, но не
решался от своего имени, а тут рад был поводу.
И вот пришёлся тот толчок,
без которого они не могли выйти из мертвительного
окостенения. А ультиматум и короткий срок — толкали командование что-то решать.
А что ж было решать?
Переходить ещё раз — было некуда, разве опять в градоначальство? Но вряд ли за чем. Совещание старших, как и были тут, в комнате (про
Беляева забыли), да и то спешное: ведь дано всего 20 минут.
Все оказались единого
мнения: что продолжать оборону невозможно. Но и уходить с оружием — тоже
нельзя: если выйдем с оружием — толпа нападёт, наши станут отвечать, и так
произойдёт ненужное безнадёжное кровопролитие. Значит, надо сложить оружие
здесь, в Адмиралтействе, сдать его тут на хранение, выйти безоружными, — и на
такие войска толпа не будет нападать.
Прямо сдаться? Некому, таких
войск нет. А просто — разойтись безоружными, по
казармам, по квартирам.
И по гулким длинным строгим
залам Адмиралтейства и по дворам — понеслись команды. Артиллерия стаскивала в
кучу орудийные замки. Пулемёты и винтовки сбрасывались в большую комнату, указанную
смотрителем здания.
И все — испытывали
облегчение: как-то кончилось, и кончилось без единого выстрела, хорошо.
Кроме полковника Потехина на
костылях, он гневался, да может ещё двух-трёх.
Все спешили расходиться,
разъезжаться. (Прошло и несколько раз по 20 минут, Петропавловка не стреляла.)
Через ворота на Дворцовую
площадь выезжала батарея, к себе в Павловск. За воротами сразу налепилось к ним
девиц и молодых людей, вязали красные лоскутки к орудиям, к зарядным ящикам, к
упряжи лошадей.
В разных кучках на улицах
раздавалось «ура» и пальба в воздух.
Измайловцы вышли налегке и пели: «Взвейтесь,
соколы, орлами!»
Одни стрелки не захотели
сдать оружие и вышли с винтовками. Их тем более не
трогал никто.
А последнюю полицию
градоначальник Балк распустил ещё раньше утром,
сейчас бы ей не выйти невредимой.
В суматохе не заметили, куда
ж исчезли генералы Беляев и Занкевич.
А от оставшихся генералов и
высших чинов смотритель здания потребовал освободить все занимаемые комнаты и
перейти на 3-й этаж в чайную.
Там, с окнами на Сенатскую
площадь, был большой обзор.
И обзор для размышлений,
если бы кто оказался склонен к ним.
Высшие чины расселись и
глушили голод папиросами.
Затем опасность случайных
пуль (какие-то щёлкали то о стены, то близко о крышу) заставила их перейти в
комнату с окнами во внутренний двор.
Хабалов, освобождённый от
своей непомерной тяжести, теперь расхаживал и обдумывал.
Он думал так: в лицо его
никто из петроградских деятелей не знает, фотография
никогда не печаталась. И вот если б его задержали отдельно от штаба — можно
было бы заявить себя казачьим генералом в отпуску.