194
Кто из членов
Исполнительного Комитета и уходил ночевать из дворца, а тем более кто перебыл тут, — не имел ощущения, что и ночь сегодня была:
одна непрерывная лихорадка, захватившая их вчера к склону дня, продолжалась и в
темноте и с позднего рассвета. А уж к 11 часам утра она всех их стянула снова в
комнату № 13 (и хорошо, что была у них эта комната, отдельная от своего же
сбродного Совета, — и удерживать её собственными телами, и никого сюда не
пускать). А как только собрались тут, так ещё властней затрясли их: изумление
ото всего происшедшего — и страх идущей расплаты — и разрывное переполнение
политическими задачами, которые нельзя было откладывать. Ещё позавчера, в
воскресенье, они жили каждый своею малой обывательской жизнью, ни к чему
быстрому не готовясь, при поблекшей и забытой революционной перспективе, а вот
сотряслось, изверглось, вынесло их на вершину, — и шагали, и катили 8, нето 16 полков генерала Иванова — а членам И-Ка надо было именно в этих часах всё и решать: за
рабочих, за солдат, за обывателей, за Петроград, за Армию, за всю Россию,
решать сразу сто вопросов, и каждый из них главный и первоочерёдный, а все
вместе их можно было назвать — Судьба Революции!
Даже только разобрать,
разделить эти вопросы, установить для них порядок — уже не могло вместиться в
один день, не то чтоб их решить. И может всего-то одни сутки и оставались у них
до наката грозной карательной силы Иванова, эта нависающая угроза ужасно мешала
деловому обсуждению. Но у членов ИК оставался — всего один единственный может
быть час до открытия в соседней комнате № 12 общего собрания Совета рабочих
депутатов, куда должно было явиться сегодня гораздо больше людей, чем вчера:
вчера приходили случайные, никем не избранные, а сегодня могли по заводам навыбирать и несколько сот человек — а в ту комнату
помещается битком двести. И что ж теперь: через час прерывать заседание ИК — и
всем толпиться на собрание того Совета, которого они и были ИК? Но это
абсолютно бессмысленно! Совет сделал своё дело вчера, утвердив Исполнительный
Комитет, а больше ничего путёвого он сделать не мог.
— А как, товарищи, быть с
солдатами? Солдат — что же, тоже включаем в Совет рабочих депутатов?
— Ни в коем случае,
товарищи! В пролетарский орган не должны войти мелкобуржуазные элементы!
— А иначе, товарищи, мы
рискуем изолироваться от масс.
Ясно, что солдатских
депутатов тоже выбирают по ротам, и ясно, что они уже прут в Таврический и
будут переть и дальше. О, чёрт!
На собрание Совета послать
кого-то нескольких, и тем отмазаться. Да ясно кого:
Чхеидзе. Он подходил для этого и как председатель Совета, а ещё и тем, что
осоловел от происходящего, как будто крепко выпил, растеплился,
расплылся, — и здесь, в ИК, совсем был не полезен для делового обсуждения.
Но ещё же кого-то? Взгляды
обращались друг на друга, кого бы послать, только не меня, мало приятная
задача. Да собственно, члены ИК, только теперь впервые рассевшись вокруг стола
председателя бюджетной думской комиссии, — только теперь впервые и осмотрелись,
и то не до конца. Они хотели бы увидеть тут, помимо лично себя, более
прославленных и несомненных лиц, — но вот во всём Петрограде более прославленных
не наскреблось. Кого-то из них вчера, кажется,
избрали голосованием в соседней комнате, кто-то был кооптирован как
«авторитетные лица левого направления», кто-то, кажется, сел и сам, — во всяком
случае они все теперь должны были считаться надёжными членами Исполнительного
Комитета. (А «Исполнительный Комитет» для публики должен звучать страшно, как тот
таинственный Исполнительный Комитет, который, убив Александра II, писал
ультиматум Александру III. И вот он снова выплыл и командовал!) Но хотя каждый
присутствующий занимал точно один стул, и стулья можно было пересчитать, — а
членов ИК всё равно пересчитать было невозможно: одни сидели, другие
выскакивали по срочному вызову или без него, третьи помнилось, что уже введены
в ИК, но почему-то не присутствовали, а четвёртые, как Канторович и Заславский, выдающиеся перья, очень хотели бы состоять и
присутствовать, но не находилось возможности их кооптировать — так что
предстояло им перейти в соседнюю комнату и направлять Совет рабочих депутатов.
(Канторович пошёл туда и, найдя отсутствие кворума, задержал то собрание).
Итак, даже твёрдо сосчитаться не могли члены ИК: то ли их было ещё 15, то ли
уже 25, то ли уже произведена, то ли ещё только началась кооптация видных лиц
партийных направлений, — во всяком случае Шляпников уже привёл никем не
избранных большевиков — Молотова, какого-то Шутко с дурацкой мордой, и от трудовиков уже уверенно засел Брамсон, а от межрайонцев — юркий
Кротовский-Юренев, вчера опоздавший к дележу мест.
То-то и оно, что они тут
были многие юркие, умные, но все щупло-непредставительные, а кого же посылать
на Совет? И многие с надеждой взирали на рослого крупноплечего
Нахамкиса — вот он и пойдёт проголосовать на Совете
уже принятые постановления ИК?..
Чхеидзе пошёл открывать
Совет.
Комната 13 имела два выхода:
через 12-ю и непосредственно в коридор. И ещё тут была портьера, делящая саму
13-ю пополам. За портьерой, вокруг стола, теперь и уселся ИК. А перед портьерой
собрались как бы привратники, недопускатели, даже
один рослый лейб-гренадер, — останавливать напор из
коридора. И появились первые секретарши — из своих, членов ИК, семей.
Но и в осаждённости,
но и в неясном составе, но и в постоянном перемещении — а призван был сейчас ИК
решить оборону революции! И в это входило — всё сразу, нераспутанным
клубком. И призвать население не тратить патроны даром. И призвать сдавать
оружие в районные комиссариаты (вместо бывших полицейских участков). И
создавать вместо прежней полиции новую милицию, — значит, напротив, и раздавать
оружие. (Самим не упуская, что может быть этой милиции придётся воевать против
вооружённых сил думского Комитета.) И — создавать автомобильные отряды
революции (пусть районные комиссары нареквизируют
побольше частных автомобилей). А что делать со всей Армией? Как и кто защитит
от карательных войск Иванова, идущих неумолимо? И что делать солдатам
относительно офицеров? А не поискать ли офицеров-социалистов — такие могут
быть! обратиться к ним? А железнодорожное сообщение с Москвой? — надо
восстанавливать, это уязвимое место столицы. А трамвайное движение в
Петрограде? — напротив не восстанавливать, чтобы не вызвать недовольство
забастовщиков. А почта и телеграф? — за ними надо же наблюдать, да взять их в
руки! (С кем сносится царь? царица? Ставка? да и сам думский Комитет? тоже не
вредно нам знать.)
— Товарищи! Товарищи! Но
всякая деятельность требует денег! Кто будет нас финансировать?
Со вчерашнего дня они почти
не ели, не амортизировали своей одежды, помещения брали бесплатно, и себе не
требовали заработной платы, так что не нуждались ни в каком финансировании. Но
вот — им принесли и расставили по столу кружки со сладким крепким чаем и
бутерброды с маслом и сыром. Стало рассуждаться
легче.
Финансирование? Пусть
думский Комитет и финансирует деятельность Совета!
Великолепная идея!
Воспитанные на экономике мозги сразу разворачивают её: все государственные
финансовые средства должны быть немедленно изъяты из распоряжения старой
власти! Для этого немедленно революционными караулами должны быть заняты в
целях охраны: Государственный банк! казначейство! монетный двор! экспедиция
государственных бумаг! Арестовать все денежные средства! (Гигантская идея Парвуса в Пятом году, Финансовый манифест.)
— Нет, товарищи, мы пока
сами не в силах. А давайте: пусть Совет поручит думскому Комитету это всё
произвести!
— Нет, товарищи, надо
помягче, — возразил забредший Пешехонов. — Пусть кредитные и денежные операции
текут нормально, а Совет с думским Комитетом изберут наблюдающий финансовый
комитет...
— Мало! мало! Не таким
языком разговаривать с думцами! Они, вон, издают воззвания, а нас не
спрашивают.
— Поручить Чхеидзе и
Керенскому потребовать, чтобы тексты воззваний согласовывали с нами!
И вообще: выяснить
формальные отношения с думским Комитетом!
И — ограничить их!
Да, но солдаты, солдаты!
Если будут выбирать по одному от роты, то они тут захлестнут рабочих. А если
создать отдельный солдатский Совет — то это будет конкуренция! Да и вовлекать
армию в политическую борьбу?
А есть ли у нас ещё выбор?
Они уже, наверно, поизбирали?
Сходил Нахамкис
на Совет, сказал: и рабочих и солдат пока ещё мало, лучшие силы — отсутствуют:
ходят, стреляют, обыскивают. А присутствующие — сейчас согласно проголосовали
за все решения ИК.
Да не это имело значение, а
сам морально-политический факт, что Совет — заседал.
Но самому-то ИК было
работать всё невозможнее! За столом вопросы и так раскалывались между соседями.
А каждые 5-10 минут кто-нибудь прорывался сквозь дверь, сквозь задержки, иногда
и за занавески: курьеры и просители, делегаты учреждений, общественных групп
или просто чёрт знает кто. И каждый врывался — со внеочередным заявлением!
экстренным сообщением!! делом исключительной важности!! не терпящим
отлагательства!! связанным с Судьбой Революции!!!
И каждый раз опасно было бы
не выслушать, раз именно от этого сообщения зависела Судьба Революции! И каждый
раз оказывался вздор или мелкий эпизод. (Тут были и сообщения о грабежах,
пожарах, погромах — и Исполнительный Комитет отдавал распоряжения, не
рассчитывая, что они будут исполнены, посылал охранительные отряды, без
уверенности, что они сформируются.)
А когда Чхеидзе возвращался
сюда отдохнуть — то врывались и вслед за ним, с Совета и из коридора, требуя
его к народу, к войскам, с речью, — а иначе толпа сама ворвётся сюда.
И отдельно требовали за
дверь одного-другого-третъего члена ИК — и какие-то
представители каких-то организаций или общественных групп, — адвокатов, врачей,
фармацевтов, торговых служащих, земско-городских, учителей, почтово-телеграфных
чиновников, эстрадных артистов, — требовали мандатов в Совет Рабочих Депутатов.
И была только одна возможность — уступать и давать.
За всей этой кутерьмой,
дёрганьем, выбеганьем — какая была работа? Но кто
понимал — самая важная незримая работа пробивалась выше всего: партийная группировка
в ИК. Она — и была ключ ко всей будущей политике: кто захватит тут большинство
— правые? или левые? От каждого кооптирования, или входа, или ухода —
большинство чутко менялось. И несколько глаз больше всего и следили за этим
балансом.
Собственно, когда все
оглянулись и рассмотрелись, то безнадёжно правым тут
оказался единственный только Гвоздев, хотя до вчера сидел в тюрьме за левость, а большинство левых — не сидело. Ещё, пожалуй,
Богданов был слишком оборонец, и Эрлих, хотя непоследовательно. А все остальные
меньшевики хоть чем-нибудь да левые — или интернационалисты, или инициативники, или всё вместе. А уж Александрович — кто из
эсеров его левей?
Но, как считал Шляпников,
достойно-левыми являются одни только большевики. А таких хотя он уже и насчитывал
тут пяток, включая уклончивого Красикова-Павловича, а шестым присчитатъ межрайонца Кротовского, — но это не перевешивало сплотки меньшевиков.
И теперь, пощипывая себя, чтоб не размаривал сон, он старался зорко следить за
возникающими комбинациями. В этом и был смысл всех обсуждений: при каждом
вопросе: какое решение за нас и какое за них. Солдат? — допустить в один Совет
с рабочими (они будут за нас, и перевесят благоразумных меньшевиков)! В конце
концов доспорились: включить солдат в общий Совет, но отдельной секцией. (И это
успех.)
Гвоздев — тосковал на
заседании, чувствуя себя одиноким, не находя прямой работы и не надеясь ничего управить. А Гиммер, хотя и чаще всех выбегал, но просто
изводился — от своей счастливо-несчастной особенности засматривать всегда на
сто ходов вперёд. Ах, не то было важно, о чём они тут все толковали! Если не
говорить об угрозе генерала Иванова, то сейчас не было более важного вопроса,
чем составить общую политическую формулу: как построить власть,
чтоб она соответствовала интересам демократии? и содействовала бы правильному
развитию революции? и успеху международного социалистического движения? И
вместе с тем — не обжечься и не свалиться с достигнутой высоты. Вчера — он
послабил товарищам, не требовал от них такой формулировки, — а они не
догадывались. Но прежде чем власть сама построится — надо этот процесс
опередить активно! А значит: активно строить отношения с думским Комитетом,
одновременно и заставляя его продвигаться против царизма, одновременно и
ограничивая его во всём. И тут ключевой вопрос — о захвате армии. Думский
Комитет конечно захочет перенять армию в свои цепкие плутократические лапы — а
значит отнять реальную силу от народа. И вот, надо так сманеврировать, чтобы
солдаты не попали в прежние офицерские ежовые рукавицы — но создать внутри
армии совершенно новые революционные отношения. Нельзя ни минуты верить
Милюкову и Родзянке, это та же протопоповская
компания. Надо решительно вырвать армию из их рук — но как это сделать??
Ах, он сам был несчастный,
что такой умный! Он сам был несчастный, что всегда соображал раньше всех,
точнее всех — но его не слушали. И здесь, на ИК, его не слушали, хотя в общем у
них собиралось довольно хорошее циммервальдское ядро:
Капелинский, Соколовский, Ерманский,
Шехтер, Панков — это были всё мартовцы,
интернационалисты. И трое их, внефракционных, — сам
Гиммер с Нахамкисом и Соколовым, это уже основа
левого большинства, если б увлечь за собой и болото. И если бы Шляпников не
дурил, не вталкивал в ИК своих тупых, неразумных... — можно было бы какие
политические комбинации проводить!
А сегодня — ни о чём нельзя
было договориться, даже составить редакцию «Известий Совета Рабочих Депутатов».
Большевики потребовали: 100% большевиков! Тогда и меньшевики: 100% меньшевиков!
Вот и пытайся с ними работать, независимый умница-социалист!
Тут — опять Гиммера вызвали,
и как раз по делу «Известий». Вызывал его Бонч-Бруевич, из-за занавески.