213
Во второй половине дня
телефон в доме Мусина-Пушкина снова задействовал — и просили подойти полковника
Кутепова.
Вот удивительно — кто и
откуда узнал? Не проверяют ли враги? Но подошёл.
А оказалось: это узнал от
сестёр всё тот же неуёмный поручик Макшеев, который
вчера утром и впутал полковника во всю эту операцию. Теперь он звонил оттуда
же, из собрания на Миллионной, что у них — необычайные события и глубокие
нравственные переживания, и они хотели бы повидаться и посоветоваться с
полковником.
— Повидаться не так просто.
Скажите по телефону.
Замялся. Неопределёнными
фразами выговорил, что речь идёт о признании новой власти.
И сомнения быть не могло. Кутепов ответил в трубку как продиктовал:
— Не позорьте имени
Преображенского полка! Вы не имеете и права оперировать им, а каждый ваш шаг
относят за счёт Преображенского. Довольно того позора, какой я видел сегодня в
окно, когда ваш запасной батальон, а получается преображенцы,
шёл в Думу. Но слава Богу, я не видел там офицеров.
— О, это требует особого
рассказа...
Макшеев что-то мычал, куда делась
его резвость. Что-то мычал — да кажется о том, что Государственная Дума — это
парламент.
Кутепов отрубил:
— Такие же безответственные
бунтовщики оказались, ещё даже хуже простых рабочих.
— Александр Палыч! Да приезжайте к нам в собрание прямо сейчас,
поговорим! Мы все вас очень ждём.
Поехать в собрание? Ему
захотелось. Не куда-нибудь прятаться, а просто в своё собрание. Верно. И что ж в самом деле дальше сидеть в этом доме, если враждебные
посты как будто сняты, а фронтовой черты в городе же нет.
Обсудили с хозяевами. А что
если попытаться выехать в санитарном автомобиле? — но
не переодеваясь и не ложась на койку раненого!
Надо было дождаться темноты,
ещё часа два. Попасмурнело, пошёл крупный снег — и
она приблизилась.
От Управления Красного
Креста Северного фронта составили с печатью удостоверение, что полковник —
начальник санитарной колонны. С темнотою подали санитарный автомобиль во двор, Кутепов сел между шофёром и врачом. Быстро выехали, погнали
по Литейному проспекту.
Не так-то
просто, останавливали почти на каждом квартале, и именно на Литейном эти
остановки были опасны для опознавания. Но доктор всякий раз бойко говорил:
— Товарищи! Мы вызваны
подобрать раненых в Павловское училище, там только что был бой! Не задерживайте
нас, прошу!
И — пропускали. (Боя не было
там — но слух.)
Свернули на Французскую
набережную, ещё раза два остановили их перед Троицким
мостом, всё добровольные бездельные патрули с грозным видом, — и вот уже
нырнули в Миллионную, и подъехали к кирпичным казармам. И Кутепов
входил в собрание.
Почти все офицеры были там,
только без князя Аргутинского-Долгорукого, который уже окончательно заболел. И
все были крайне расстроены, подавленный вид, и хотели начать разговор, но даже
и не хотелось им рассказывать. Кутепов выслушивал как
старший над ними, и принят был так, да и был же им — как помощник командира
Преображенского полка. (На самом-то деле Кутепов
был коренной армеец. Но на японской войне он столь отличился в 85-м
Выборгском полку, что был переведен Государем в гвардию, случай редкий. И здесь
ещё в Четырнадцатом был лишь командир роты,
штабс-капитан, а за войну возвысился в полковника. Конечно, подпоручик
Рауш фон Траубенберг, с
кадетского возраста определённый в гвардию, и другие баловни происхождения
могли презирать Кутепова как гвардейца не коренного.)
Ещё три и два дня назад, тут же, в вольных разговорах за завтраком, этих
молодых офицеров коробило отсутствие свободолюбивых мыслей у Кутепова, его скованность долгом, какое б там правительство
ни было. Но сегодня они пережили крушение своих надежд, и даже стыдно и трудно
было им это рассказать, это вытягивалось понемногу из одного, другого. Как
заснули они, окрылённые своей поддержкой Государственной Думы, так и
проснулись, готовые к новым шагам. Но произошло нечто немыслимое: солдаты
заперли их всех, как бы арестовали в собрании, а сами без них пошли в
Государственную Думу!
Хотя сердца офицеров рвались
именно туда! хотя вчера только цепь неудач помешала им утвердить именно власть
Думы!
Не то чтоб это арест был
настоящий: сохранилось оружие, и можно было выламывать двери или выскакивать в
окна — но разве такое освобождение нужно было им? Слишком была глубока рана,
унижение, нанесенное им солдатами. И так несколько часов они провели тут, сами
между собой, в нелепом состоянии, и только один телефон оставался им в
утешение, но и он как раз в те часы прекращал работу. (А когда возобновился, то
уже созрела мысль искать Кутепова, чтоб он их
выручил.)
Однако, входя сюда, Кутепов не заметил никаких признаков ареста.
Да, уже после того как Макшеев нашёл полковника в санитарном управлении — внезапно
прибыло два автомобиля из Думы, во главе их прапорщик с письменным предписанием
— всем офицерам Преображенского батальона в этих автомобилях явиться в Думу. И
только по этому предписанию снят был солдатский арест — и так они поехали туда.
А там никакой особенной
встречи не было, депутаты уже сбились от встреч, никто из
главных не вышел, а второстепенный объяснил им, что весь вызов подстроили для
их освобождения, — и спрашивал, как же они оказались в таком отчуждении от
солдат? Вот это и было для них самое мучительное и неясное: как это произошло
при их передовых взглядах, при том, что они всей душой
и всё время были за народ? Они хотели быть с солдатами! — но солдаты не хотели
быть с ними.
Теперь вполне открылось Кутепову, что это несчастье было, что его послали с отрядом
на Литейный. А был бы он вчера с главными силами преображенцев и павловцев — он
вчера же бы всю эту петроградскую заваруху и кончил, и во всяком случае не топтался бы на Дворцовой площади
три-четыре часа без смысла. Да просто пошёл бы маршем и забрал Таврический.
(Ещё они
не рассказали ему, как вечером звонили в Думу, объявляя о своей поддержке. И как потом ночью к нерасходившимся офицерам приехали из Думы депутаты
Шидловский и Энгельгардт, и благодарили преображенцев,
зачисляли их в силы Думы, и приказали с утра атаковать Адмиралтейство, — но,
выслав разведку, они сочли Адмиралтейство слишком сильно укреплённым. И после этой восхитительной ночи проснулись арестованными...)
Но, вот, офицеры не
скрывали: что они в смятении, что они запутались — и опасаются идти в
собственные казармы к солдатам. И в незапертом собрании они оставались как в
добровольном плену и просили теперь Кутепова помочь
им наладить жизнь в батальоне. Как же им теперь жить с солдатами? Какое-то
неудобное невероятное положение. А в других полках вчера и убивали.
А чтоб что-нибудь понять —
для того и надо было идти прямо в казармы. Кутепов
звал их с собой — капитан Приклонский! капитан Холодовский! капитан Скрипицын!
Да, они очень просят его
пройтись по казармам, побеседовать с солдатами, внушить им порядок, исполнение
долга. Но сами они... сами они предпочли бы... просто, так неудобно получилось,
такое вывернутое состояние...
С удивлением смотрел Кутепов, какая пошла образованная рефлектирующая порода
гвардейцев: к собственным солдатам в казармы им было идти боязно?
Он же сам — вчера был в бою,
только что был гонимой добычей, но вот пронёсся через черту огня и уже по эту
сторону естественно чувствовал себя в казармах своего полка. Мгновенная смена
положений, такая типовая для фронтовой обстановки: то они крылом
заходят, то мы.
Так никто не шёл? Хорошо, Кутепов пошёл сам, свободно и охотно, не испытывая никакого
замешательства.
В первую же роту вступил —
перед ним появился дежурный и отчётливо к месту докладывал и отвечал на все
вопросы полковника, а все смирно стояли, застигнутые командой.
И во втором помещении — то
же самое. И в третьем. Всё-таки держалась дисциплина, ничего.
В нескольких местах громко о
чём-то спорили, но при появлении полковника прекращали и становились смирно,
как все.
Только двух солдат
государевой роты обнаружил он выпившими. Но не попытался наказать, как бы не заметил.
И нигде никто не пытался Кутепова оскорбить.
Он просто не ожидал такого
хорошего состояния батальона, когда уже во всём Петрограде... Хотя, конечно,
чувствовалось напряжённое настроение. Но ничем ему не выдали.
Нет, надо было удивляться,
как ещё держится батальон.
Воротясь в собрание, Кутепов передал облепившим его офицерам свои впечатления,
подбодрил их (безнадёжно скользнув по уклончивому лицу Скрипицына).
Посоветовал: завтра с утра идти в казармы как ни в чём
не бывало, — и до обеда побольше занять солдат, увеличить число дневальных, а
после обеда отпускать желающих в отпуск в город, но с соблюдением всех правил.
Тем временем был для Кутепова приготовлен автомобиль и пропуск, на котором
стояла размашистая подпись председателя мятежной Государственной Думы (преображенцам дали в запас).
Два
кадровых унтера, хорошо знающие полковника, сопровождали его в автомобиле на
Васильевский — опять черезо всё это красное беснование, уже и на Васильевском
острове озверенное.
Спросили:
— Что ж это будет, ваше
высокоблагородие?
Что будет? — Кутепов охватить не мог, не знал.
Ответил:
— До конца оставаться преображенцами!
Меньше двух суток
отсутствовал он из дома сестёр — а сколько произошло.