324
Эти дни Шляпников не мог ни
на чём успокоиться, и не знал верного места, где ему быть.
Как член Исполнительного Комитета
Совета он, вроде, должен был сидеть на их бесконечных заседаниях. Но тошно было
ему там, среди меньшевиков, оборонцев и полуоборонцев,
оказавшихся в засилии. На словах тут не мало было интернационалистов, но сколотить их невозможно:
боялись раскола, тянулись как все. Досадно было на Совет и удивительно: как
получилось, что большевиков здесь так затиснули, мало их, и не имеют они
главного голоса. В подполье он бы и сравнивать себя не унизился с этими,
просидевшими тихо войну. А тут — они все налезли, забили и захватили сразу.
Шляпников просто страдал, как они, так быстро теперь осмелев, уже как будто и
не считаются с большевиками.
Годами он прилагал усилия
против главного врага — самодержавия, там усилия, где они были нужны, где не
подавалось. И никак не ждал, что чуть полегчает, — эти
все обскачут сбоку — и первые!
Поналезло теоретических
болтунов вроде Гиммера и что ж доказывали? — что надо отдать власть буржуазии!
— дикость какая! Вся реальная власть сейчас в руках
масс — и отдать её буржуазии? А сами они, засевши в Совете, не хотели брать
власть! Так зачем и засели, только мешали на дороге?! (А
может — они притворяются, что не хотят? Хотят
захватить, да только без нас?)
Нет, сидя в Исполнительном
Комитете, Шляпников самое большее, что делал, — только укреплял меньшевиков.
Это невозможно перенести!
А время! — вихрилось, каждый
час уносил какую-то неиспользованную, неповторимую возможность. И не хватало
ума — сообразить, поймать и сделать!
Да тут же вот, рядом
упускалось — в Екатерининском зале и на ступеньках Таврического: то и дело
подходили тысячи солдат, слушать ораторов, — а ораторы кто ж эти и были, как не
кадеты, да опять же меньшевики-теоретики! Надо было своего, большевицкого,
ярого, задористого! — да не интеллигента, а простого,
чтоб массы ему верили, — где такого взять? Сам Шляпников никак не мог, у
каждого в жизни своя роль, он подпольщик, молчун, он даже в малой компании
отмалчивается. Вчера тут среди солдат заговорил против войны — не дали ему,
заткнули. Но и среди всех большевиков в Питере сейчас ни одного такого бойкого
нет, он не знал. Кого ж найти? Бродил-бродил по Таврическому, заговаривал,
присматривался — и нашёл такого солдата Лашевича, с
крепкой челюстью и носом-хряпом, а языкатого и
взглядов: всё долой!
И научил его: как что — лезть
на возвышение и речь держать против войны, против буржуев, землю делить,
фабрики брать и за простой народ. А оборонцев — отталкивать, забивать.
Этот — всех растолкает.
Удачно вышло. Штатскому не будет столько доверия, как своему солдату. Вот это —
революционная находка.
Вчера к вечеру из
Таврического кинулся на Кронверкский: там на бирже
труда служит наш Елинсон-Политикус, теперь захватил
верхний этаж биржи, и восстанавливают Петербургский комитет. Выползали из нор,
ещё ничего они не значили, не имели силы ни вверх, ни вниз, а БЦК почти не
признавали, как навязанное из Швейцарии.
Нет, нуждался Шляпников
шире. Оттуда кинулся на Выборгскую, там в Сампсоньевском братстве собрали собрание — но опять хорошо
не подготовленное, ни лозунги, ни ораторы, а набилось много неразумников,
вообще беспартийных, а то опять меньшевиков. И что боевое предлагала
большевицкая верхушка — дальнейшее восстание! низложить Комитет Государственной
Думы! Временное революционное правительство! расширять победу до всероссийской! перестроить армию на свободных началах! —
расплылось или провалили. По-настоящему, тогда б и голосовать только членам
нашей партии.
Вот и не знаешь, с какого
конца взяться.
Сегодня утром метнулся
Шляпников в Таврический — но
даже не было заседания Исполкома, а сидели, вялые, в общей комнате и передавали
сплетни о вчерашних переговорах с думцами — как они власть уступали, пентюхи!
Эти переговоры нельзя было считать иначе, как предательством. Они в переговорах
умолчали и о войне, и о земле, и 8-часовом дне, — соглашательство и
капитулянтство! А Нахамкис не слушал Шляпникова
серьёзно и угрожал (и Красиков туда же, свой) — рассказать Ленину о
немарксистском поведении Шляпникова, что он забыл, кто должен выполнять задачи
буржуазной революции.
Да Ленин с вами, ликвидаторами,
ещё и разговаривать не станет!
А ещё брюзжали на Исполкоме
против листовки Кротовского-Александровича, даже
эсеры все против, отгораживаются. А Чхеидзе даже в
Екатерининском зале вслух назвал прокламацию провокационной.
А хорошая листовка! — трезво
призывала бороться с офицерством до конца! Не дать загаснуть классовой борьбе в
армии — верно! Крепко бранил Шляпников Молотова, что тот сдрейфил и тюки такой
хорошей листовки сдал без боя оборонцам, слюнтяй.
Ну, ничего, кое-что всё же
вырвалось: Бонч мешок-мешок, а быстро выпустил
большевицкий Манифест (меньшевики только рот разинули
— и кинулись свой сочинять). А за ним — и Приказ № 1. А подпись Исполнительного
Комитета — и не денешься?
Что Шляпников вовремя
сообразил и сделал — уже восстанавливал «Правду». Захватили на Мойке большое
здание, прекрасную типографию «Сельского вестника», новенькие ротационные
машины. Теперь сколачивали редакцию — а писунов опять нет? И туда — Молотова
сажать?
Затхло было в Таврическом!
Хотелось действия! — и резкого! сильного! для всех обжигающего!
Да ещё ж был он комиссар
Выборгского района. Комиссариат его занял больничную кассу завода Парвиайнена
(там своих много). Там — и надо ему присутствовать, там и было настоящее дело:
создавать свою крепкую местную власть и вооружённую милицию из рабочих, уже
набирали оружия и патронов. Реальная сила только и есть — рабочие кварталы.
А всё ж — там провинция,
оттуда центра не поворотишь.
А сегодня с трёх часов тут, в
Таврическом, собирался большой пленум Совета. И надо было — им овладевать! Надо
было — на нём выступать и бросать лозунги.
Но — какие?..
Социалистическое правительство? Не дать создаться буржуазному?..
А ведь так уже был освоен
Шляпников с питерским подпольем! И казалось ему, что он полносильно
может управлять рабочими массами столицы, как прошлой осенью, — ставить ли их
на работу или снимать на забастовку. Но вот всё вырвалось наружу, разлилось по
улицам — и перестало управляться. И, очевидно, только правильные лозунги могли
бы быть новыми возжами. Но как эти лозунги найти? Не
хватало головы. Где-то рядом этот лозунг носился или лежал, его можно было
составить из самых простых слов, — но слова, дери их... не складывались. Надо
было советоваться, брать коллективной головой.
Пока, до начала Совета,
решил махнуть к своим на Выборгскую, хорошо автомобиль
к услугам.
В комнате разбитого
полицейского участка на Большом Сампсоньевском
теперь пребывал Выборгский райком. Тут познакомился с долговязым матросом Ульянцевым — из тех матросов, кого сам и отстоял под судом
в октябре. Этот — только что из Шлиссельбурга и одно хотел: громить гадов! Вот такие-то нам и нужны. А
послать его в Кронштадт.
Ребята в райкоме хоть
необразованные, но ершистые. Объяснил им Шляпников: не
можем мы, ребята, так сидеть-терпеть. Надо начинать борьбу! Ведь революционное
правительство мы возглашали? Возглашали. Ну! А чего смотрим?
Да ребята — вполне согласны.
Да ребята уже готовят большие такие плакаты: «Конфисковать помещичьи земли!»
«8-часовой рабочий день!» «Демократическая республика!» Но плакатов крупных —
много не сделаешь, а мелкие незаметны.
А как же — революционное
правительство? А куда ж Совет Рабочих Депутатов? Ум хорошо, а несколько —
лучше. Тут сразу прояснилось: так вот он, Совет, и пусть будет правительство.
Пусть власть берёт!
А как же это продвинуть? Да
новую листовку накатать:
«Граждане, солдаты и
рабочие!»
Есть такой большевицкий
испытанный приём:
«Митинги солдат и рабочих,
собирающиеся в Петрограде, принимают следующие резолюции...»
Таких резолюций
ни на каких митингах ещё не принимали, мы их только
сейчас сочиним, напечатаем, разошлём — и вот тогда будут и митинги, будут и
резолюции.
«...Вся власть — в руки
Совета Рабочих и Солдатских Депутатов как единственного революционного
правительства! Армия и население должны выполнять распоряжения только Совета
Депутатов, а распоряжения Комитета Государственной Думы считать
недействительными! Государственная Дума была опора царского режима...»
Война Родзянке и Милюкову!!!
Поломать козни цензовиков с отдельным их
правительством!
«...Всё офицерство и
чиновничество, служившее старому режиму, должно быть обезврежено и устранено от
управления...»
Немного как будто чересчур радикально? Зато правильный революционный тон!
Посвежели ребята, особенно Васька Каюров.
Теперь — раскатать на
ротаторе и...