378
Как условились накануне,
Пешехонов сегодня с утра заехал в Народный дом за квартирьерами 1-го
пулемётного полка, ехать выбирать помещения. Опять не без труда проник он через
строгую самоохрану — а внутри узнал, что пулемётчики уже не желают двигаться.
Да почему же?
Оказывается, комитет заказал
к восьми утра прислать автомобиль, его не прислали, — в этом проявлено
неуважение к полку и замысел против него, и они теперь никому не верят и с
места никуда не сдвинутся.
Но — гибла канализация
Народного дома, уже моча заливала в одном месте коридор, пропиталась стена.
Пешехонов в комнате полкового комитета настойчиво уговаривал товарищей выборных
солдат. Может быть, другому кому это бы не удалось, но у Пешехонова очень уж
простой был вид — мещанина с круговой машинной стрижкой, упавшие в бороду усы,
— и солдаты дали себя уговорить. Согласился ехать с ним в автомобиле сам
председатель комитета, прапорщик военного времени, тоже из простых, и один
развязный солдат.
Сели они на заднее сидение
и, всё же не доверяя Пешехонову, как бы он их вокруг пальца не обвёл, сами
указывали, направо ли ехать, налево, и около какого здания (каждого большого)
останавливаться, — и чтобы объяснял им Пешехонов, почему в этом доме нельзя или
неудобно.
С тоской подумал Пешехонов,
что висят его комиссариатские дела, а он так и весь день проездит с ними.
Иногда ему не верили, ходили сами проверять, а его заложником с собой брали,
чтоб не уехал.
И — не мог он их направить!
Да и сам толком не придумал, куда же их? В одно место не помещались, а в разные
места не хотели.
Так само собой докатили они
до Ботанического сада на Аптекарском острове.
— А это что за дом? —
приглянулся им.
А это был — знаменитый
Гербарий, гордость России, и не много таких во всём мире. А снаружи здание,
правда, — как большая казарма.
Испугался Пешехонов, стал
прапорщику объяснять, что здесь невозможно, — никакого впечатления, образование
прапорщика оставляло желать...
Пришлось идти смотреть.
Застали одного сторожа, научного персонала никого не оказалось, работ никаких,
тем хуже, хоть бы белые халаты напугали. А внутри — чистота, всё наблещено, светло, тепло. Квартирьерам сразу понравилось:
— Вот тут мы и поместимся!
Пешехонов аж руками
всплеснул:
— Да нельзя же, господа!
Редчайшие коллекции!
— Чего это?
Тогда он хитрей:
— Смотрите, комнаты
маленькие. Для жилья никаких приспособлений, нары делать не из чего.
— А мы на полу! Полы тут чистей твоей кровати.
— Ну и сколько тут вас
поместится? Две-три роты? А уборных опять же мало.
Еле утянул их, не хотели
уходить. Пошли дальше по Ботаническому. Теплицы. Тут
тоже им понравилось. Да уж лучше тут, чем в Гербарии, — думал Пешехонов, —
растения-то можно и вынести.
— Да как же вы будете здесь
спать? Везде — жирная земля, сырость, сейчас же начнёте болеть.
Замялись. Хотели в Гербарий
возвращаться.
Тут один служащий сада
сказал, что рядом стоят совсем пустые и вполне подходящие — министерские дачи.
— Какие?.. Министров?
Очень это им зажадалось! Там жить, где прежде министры испомещались? — очень! Попробовать, как это!
— Туда ведите!
Какие ж там дачи? Соседний
участок был — та самая дача министра внутренних дел, где в 1906 году жил
Столыпин и был взорван.
— А там ещё — флигеля.
Тут в заборе был и пролом
для краткого хода к набережной Невки, снег примят,
так и пошли.
Флигеля были брошены,
неухожены, нетоплены, везде беспорядок, сор, но
мебель на месте. А одна комната оказалась увешанной и устланной коврами, а на
столе стоял действующий телефон, как будто кто-то здесь только что жил.
(Служащий объяснил, что на святках тут отдыхал Протопопов!)
Хотя помещения были для
солдат совсем неподходящие, но после этой комнаты уверились квартирьеры, что —
берут. Наверно, эту — для комитета наметили.
— Сами видите, — выгадывал
теперь Пешехонов, — на всей Петербургской стороне подходящих помещений нет. Зря
вы из Ораниенбаума ушли.
— Ну
може, може... — шмыгали
носами. — А поживём теперь у министров.
Выходили к набережной через
двор. На месте когда-то взорванной дачи стоял теперь памятник Столыпину — не
большой, не площадной, но всё же увеличенного роста, бронзовый и на пьедестале.
— Кто это, знаете? Зачем
тут? — спросил Пешехонов.
Ничего не знали — ни фамилии
Столыпин, ни — какой взрыв.
— Это был — большой помощник
у царя! — объяснял комиссар. — Он жестоко расправлялся с революционерами. Он
подавил первую революцию.
Подумал про себя со злорадством: первым делом, конечно, памятник повалят.
А солдат высморкался на
снег, вытер нос:
— Нехай себе, он нам не
помеха.