435
Стоял Арсений в первой
шеренге, на правом фланге своего третьего взвода, — а подпоручик, читая, — от
него наискосяк шагов семь, против среднего второго
взвода. Близко. И Арсению виделось и слышалось хорошо, что подпоручик и сам
читает неутвержно как-то.
Построил фельдфебель батарею
к ветерку спиной, а у подпоручика подворачивало бумагу из рук.
С первых слов проказилось про какие-то волнения внутри народа — батюшки,
что это, где? Да не в нашем ли Тамбовском уезде? Да как там, наших ли не
потеснят?
Но дальше об том никаких
разъяснений, а: войну надобно доводить до победы. То и так ясно.
И сразу после того бултыхом: почёл за благо отречься от престола государства
российского — и из того понятно стало, что это всё пишет — царь, поначалу не оголосил поручик — от кого это имени?
Ба-атюшки! Голова не успевала
управляться: да чего ж это он на нас рассерчал?
А не желая расстаться с
любимым сыном нашим — заповедуем брату.
Так ежели
волнение внутри народа и войну до победы — что ж всё на брата? А — сам? А —
нас?
Но и тут не было дальших пояснений — а да поможет Господь Бог России, и —
Николай.
Быстро катушку умотал. Царь
сменился, как шапку переменяют — не ту надел на выбеге.
Сколько Арсений себя помнил
— всегда один и тот же царь был. Как это — другой? А ежели бы помер царь — так наследник, а куда ж наследник
подевался? Всякое хозяйство сыну передать — это порядок, а брату — чудно что-то,
это когда в семье все мужики повымирают, только.
Но из бумаги не
выказывалось, чтобы царь умирал.
Хотя — бумага ещё не
кончилась. Подпоручик вскользь по рядам глянул — то ли спрашивал, поняли, то ли
об чём своём думал, — оно б тут как раз хорошо бы второй
раз прочесть да пояснить, от чего и к чему дело деется. Но — не стал второй раз
читать и от себя ничего не сказал, а набрал воздуху — и дальше.
Тяжкое бремя возложено на
меня братом. (Значит — от брата.) Опять — про войну, про волнения народа,—
знать, где-то-сь заклинило, затолмошилось.
Но чего брат решил — как-то путано было, а — призывал благословение Божие и
всех подчиниться правительству, пока не будет ещё кое-то тайное и равное.
И под конец — Михаил, накоротке, всё.
Чего-то угрозное
пробежало: тайное. Равное — так, это по
справедливости, но почему ж тайное, от кого тайное? Доброе дело тайно не
бывает, только худое.
Подпоручик и сам
остановился, как в недоумёке, у него на лице всё. Опустил
бумагу и вроде от себя сказать хотел. Ну, скажи, скажи, ай как надо!
Нет, не сказал.
И — тихо, тихо батарея
стояла, никто голосу не подал. Да ведь из строю не
положено.
А подпоручик ещё прошёл
глазами по первой шеренге, думаючи (и на Арсении тоже-ть задержался, прямо в глаза), — и тогда сказал уже не
читким голосом, а помягше:
— Так вы поняли, ребята?
Государь отрёкся от трона в пользу брата Михаила. А Михаил — в пользу
Учредительного Собрания, какое оно установит правление, — царь ли, не царь.
Пождал.
Понятно не стало, но Арсений
промолчал: несуразно вылезать, само прояснится.
А близ его — Шутяков, фейерверкер второго орудия:
— Так кто же царь теперь, вашбродь? Непонятно.
Вот это и непонятно.
Слушали.
— Царь теперь, — мягонько
наш подпоручик, как он всегда, и губами сулыбился,
как сам в том виноват, — царя теперь, значит, нет никого.
Ну-у-у-у? — Арсений как мехом
выпустил. Совсем никого? Да как же это может быть — никого?
— Да — царь-то кто? — вслух
у него вышло.
И — к нему подпоручик, тоже
вроде дивясь:
— Никого.
Стояли.
Молчали.
Хотелось, чтоб он ещё пообъяснял.
Непонятно. Как это — без
царя. Одну голову отъяли — другу приставьте, помилуйте.
Да! — вспомнил подпоручик. И
ещё одну бумагу стал читать: Верховный Главнокомандующий великий князь Николай
Николаевич приказывает всем начальникам внушить нижним чинам
стойко держаться против врага и спокойно выжидать народного решения о
выборе царя.
Ах, ну так выберут! Это —
так. Пождать, стойко держаться — это дело. Откуда-то-сь
опять Николай Николаич взник,
но его знали. Николай Николаич — порядок, он солдата
не выдаст.
А всё ж — и от подпоручика
ждали.
Он посмотрел ещё по
шеренгам, сказал:
— Так вот, братцы. Такая
воля царя.
И махнул фельдфебелю
листиками — распускай мол.
А сам — пошёл тропкой туда,
в командирову землянку.
Ждали, может, от фельдфебеля
чего — он иного не придумал, а: «Р-разойдись.»
И — кто ступил медленно,
нехотя. Кто ещё стоял.
А Бейнарович
сразу заголдонил, не об
царе, а там — покурить или как с завтраком.
Молчали. Расходились, всяк себе. Расходились — не объявил фельдфебель, какое
теперь занятие. Как бы — праздничный день, никакое. А впрочем рано ведь — ещё завтрак не прикатил.
Ещё ступили — и сошлись
Арсений с Шутяковым.
Шутяков — постарше Арсения, борода
уширенная, хотя короткая, и сам коренаст. Основательный в службе Шутяков и хозяин дома, верно, — ах. Стал против Арсения —
меж фейерверкерами свои разговоры, не теснились к ним, — и тихо:
— Ну? Как понимаешь?
— Да-ть,
вот, — причмокнул Арсений, — поди пойми.
— Во времь
войны — как же отрекаться? Как ж эт'
он? Ну?
Вот только и нукнешь.
А Шутяков:
— Много главных должностёв немцы занимают. Вот они и скинули.
И тише:
— А можа
— приказ подложный? Быть такого не можа, а?
Разминались, расступались,
перехаживали, все в растере. И друг ко дружке, и так вобща:
— Как же так государь
император корону сымает — так и от армии отказалси?
А ведь помнили его, самого
царя, в Гренадерской бригаде: не в эту зиму, а в ту — приезжал на Узмошье, и даж по землянкам
ходил, на нашей батарее, правда, не был. Не то что в думке одной — где-то царь
возвышенный, а вот — тут у нас, своими ногами.
— Покинул?
— Одначе,
гляди как обернулось.
— Вот, ядрён колпак, без
царя остались.
— Нельзя без царя! — качал
головой молчаливый сухонький Занигатдинов.
— Как ж
эт' он так сразу сплоховал? — спросил и Сидоркин со
шрамом под левым глазом.
— Подскользнулся
на ровном месте.
Прави́льный Арсеньева орудия Завихляев — в бороду:
— Место-то ровное, да видать
наскользили его.
А Шутяков
своё, вкруговую:
— Не, братцы, верно сказывали: вкруг царя — измена. Вот она и объявилась.
И ещё переминались бы,
гадали, да зашумели — кухню увидели. От передков сюда катила таратайка, из
трубы додымливая.
Заспешили, засновали за
котелками.
Повар Исаков, маленький,
поспешный, завязал возжи, соскочил и с обычного
места, позади орудий, застучал уполовником об свою
железную стенку. Да хоть и не стучи, уже подходили.
Получали по полкотелка
гречневой каши, крутой, хорошо удобренной, — и расходились по землянкам, кто где привык, татарове — к себе.
Кому на наблюдательные идти — садились тут, на пеньки,
штанами ватными, поперву свой котелок выесть — потом
на тех получить и нести. Арсений, когда сверху не мокрило,
— всегда садился на сошник своего орудия, тут ел.
Шапки сняли, перекрестились
— не сплошь — и зачерпали. Забирали ложками гречневую крутизну со смальцем — и
в роты. Завтрак ли, обед, — дело святое, тут не до гуторки.
Носили, черпали, кто
деревянной ложкой, кто железной.
Однако и за кашей думать не
перестанешь.
А что ни думай, одно было
Арсению ясно: царя-то нового надо поскорей, нельзя во время войны замедлить.
Носили, черпали, а Сарафанов
и спроси:
— А чо
ж теперь с наследником буде, братцы?
С юнцом-то — что?
— Да-а, — отозвался Арсений, — почемуй-то
его не хотят.
— Так сам отец не схотел, — густо подал из бороды Завихляев.
— Рази сам отец? Другой кто?
Вот это — странно Арсению:
чтоб сам отец родному сыну наследства не хотел передать — как это может быть?
— Другой кто?
А присел невдали и старший
фейерверкер Дубровин, начальник разведчиков, с безусым ещё лицом, ранний да
умный:
— Наследник, мужички, уже
царствовать не будет, всё.
Так — а кто же тогда?
— А другого — так надо
скорей выбирать. При войне — да как же без царя? Скорей бы.
А Бейнарович,
вроде Сидоркину по соседству, а и ко всем закидывая, бодро:
— Мы его помазали — мы его и
размазали.
Шутяков на него взволчился:
— Молчи, злодыга.
Не ты помазал.
Вовсе неохватно: откуда
навалилось? что оно такое?
Без головы в дому.
*****
НЕДОЛГО ТОЙ ЗЕМЛЕ СТОЯТЬ,
ГДЕ УЧНУТ УСТАВЫ ЛОМАТЬ
*****
|
Толпе
холопов прирожденных Страшно
отсутствие господ — Кто
ж будет восседать на тронах? Давить
страну? душить народ? |