438
Только тот умеет и смеет
командовать, кто умеет прежде подчиняться. Мудрая иерархия всего мира составлена
так: ты звено между старшим и младшим, и только тогда ты можешь вести, если ты
ведом. И чем в человеке сильнее воля, тем радостней он отдаётся мировой
иерархии сил. А мякоти нуждаются в иллюзии независимости.
И чем крупнее кусок бытия,
тем больше он нуждается в иерархии и единстве власти. Вся Вселенная — прежде
всего. (Хорошо ощущаешь законы вселенной — в Ледовитом океане, в гребной шлюпке
с поморами, при свежем ветре между льдинами, посеверней
Новосибирских островов, откуда устье Лены — недостижимый плацдарм цивилизации.)
И такой кусок, как Россия, — из первых.
И потому адмирал Колчак так
уверенно предложил Николаю Николаевичу — всероссийскую диктатуру. Россия не
может болтаться во сто и в двести направлений. Если трон опрокинулся и поплыл —
должны другие твёрдые руки взять страну.
Задержало морское волненье,
по пути меняли миноносцы, по расчётам — только утром вчера мог достичь великого
князя посланец Колчака. И не раньше вчерашнего полудня можно было получить
телеграмму согласия.
Но раньше того пришло
отречение Михаила. Оно достигло Севастополя с таким казусом. На ленте
пропечаталось: «А сейчас передадим вам манифест Михаила Александровича», — и
тут же прервалась линия. И основательно прервалась: ни через полчаса, ни через
час не починили её.
И — напряглось сомнение,
надежда. Может быть, это — не перерыв линии, но изменилось в Ставке? или с
самим Михаилом? Что можно было предположить о непереданном
манифесте? Что-то очень важное новое!
Но — никак не повтор
отречения, которое притекло, когда линию исправили.
И вот — Россия осталась
совсем без царя, вообще без Верховной власти! Власть передавалась — никому...
Так прав был Колчак, угадал
положение, и нетвёрдость, неготовность Михаила, когда погнал гонца.
Но тем более всё ещё можно
спасти, объявив диктатуру великого Князя! Республика? — может быть и не плохой
строй, мы его не испытали никто, не знаем. Но республика, введенная на полном
разгоне войны, — это крах.
Однако ответ из Тифлиса не
шёл, не шёл.
А по исправленной линии,
косвенным путём, через Ставку, рассылались приказы того же великого князя — и
уже как Верховного Главнокомандующего.
... Неисповедимо
назначенный, он осеняет себя крестным знамением и призывает чудо-богатырей...
Повелевает всем начальникам и чинам армии и флота спокойно ожидать изъявления
воли русского народа...
То есть Учредительного
Собрания.
То есть это уже и был ответ
Колчаку.
Только к вечеру вчера пришла
прямая телеграмма из Тифлиса, но не от великого князя, куда там, — от герцога Лейхтенбергского. Лейтенант докладывал своему адмиралу, что
не может возвратиться в Севастополь, так как Верховный Главнокомандующий
повелел ему следовать с ним в Ставку.
Это и был уже последний
выразительный ответ.
Да так и предчувствовал
Колчак в великом князе: под латами рыцаря — слабую душу.
Упущенный шаг. Пожалеем...
Великие князья... И сколько
же их.
Но не жалел, что посылал.
Всякий путь надежды должен быть испытан. Всякий тупик должен быть доказан.
Оставалось — подчиниться
новому правительству? Оба манифеста клонили к подчинению.
Но — что это будет за
правительство? И куда оно поведёт? Пришла телеграмма от какого-то князя Львова.
Да, по-видимому, династия кончила своё существование, начинается эпоха новая. И
каково бы ни было правительство — мы обязаны перед родиной.
Итак — в самый разгар войны
царь отрёкся. Но война — не отреклась, её никто не отменил. И мы должны
выполнять боевую работу как раньше.
Всего несколько дней назад
такая была, в общем, простая чёткая задача: быть умнее, сильнее и доблестней
немца и турка и это превосходство овеществить на море и его берегах. И если
молодой адмирал талантлив (а он талантлив), — то искать такие пути, и найти.
Но откуда ни возьмись —
свалилась революция, как валун на спину ползущему солдату. И по-прежнему под
огнём, и по-прежнему головы не смея поднять, воин теперь не мог ни вперёд
переползать, ни убраться назад, ни двигать свободно конечностями.
Так почувствовал Колчак себя
со своим флотом.
А сразу видимо было только —
издать приказ: что теперь особенно возможен неожиданный удар врага, противник
захочет воспользоваться событиями в Петрограде, надеется на волнения у нас, — и
требуется бдительность и спокойствие в выполнении долга.
Но сперва
— ничего не происходило. Волнений не было. Спокойно шла служба на кораблях,
спокойно в береговых командах, как будто ничего особенно нового они не узнали.
Но теперь уже нельзя было
остановить лавины агентских телеграмм и привозимых пачек столичных газет. А в
газетах — взмутительных обращений.
И вот — на суше и на
кораблях стали стягиваться кучками. Пока ещё малыми. И толковали, замолкая при
офицерах. Пока ещё негромко.
А ведь именно
Черноморский-то флот и знал бунты — в 1905 и даже в 1912. И если начнётся
тут — то будет страшный раскат.
И вдруг на лучшем линейном
корабле «Императрица Екатерина II» матросы предъявили командиру — требование! —
убрать с корабля офицеров с немецкими фамилиями!
Так начинается.
Сегодня ночью мичман Фок,
прекрасный молодой офицер, дежурил по нижним помещениям корабля. Когда он
проверял дневальных у артиллерийских погребов, матросы обвинили его, что он
собирается взорвать корабль.
В бессилии оправдаться, в
отчаянии — мичман пошёл в свою каюту и застрелился.
Утром адмирал Колчак тигром
кинулся на «Екатерину», построил команду — и с пылкостью и гневом разносил её за
глупость. У нас в России — масса людей с немецкими фамилиями, и они часто
служат лучше нас. Вот умер недавно славный адмирал Эссен...
Команда прочувствовалась,
просила прощения.
Но первая жертва — легла.
В характере Колчака было: не
только не ждать, чтоб опасность миновала, но всегда бросаться навстречу ей,
искать её, чтобы с ней столкнуться, имея собственное движение.
И пока он
слал вынужденную телеграмму новому правительству, что Черноморский флот и
севастопольская крепость — всецело в распоряжении народного правительства и
приложат все силы для доведения войны до победного конца; и Гучкову
как морскому министру отдельно (он, по крайней мере, всегда хотел флоту добра,
а может быть сейчас согласится на босфорскую
операцию?..); пока это всё, — распорядился адмирал немедленно собрать на берегу в
казармах полуэкипажа на корабельной стороне по два представителя от каждой роты
— с кораблей, береговых команд и от гарнизона.
Телеграфили, сигналили — и
представители рот собрались меньше чем за два часа, недоумевая: такой не было
во флоте формы встречи и формы обращения адмирала.
Собралось — человек триста,
чернели и серели на скамьях. Адмирал вышел перед ними на помост и заговорил
звонко и как бы радостно. (Встреча с бедой всегда вызывала в нём ощущение как
бы и радости.)
Он объяснял им, как понял, к
тому и не готовясь, слишком прост был рисунок: царя
больше нет, но война продолжается. В Петрограде — новое правительство, которое
и будет думать о нужных изменениях. Они и притекут, когда это понадобится. Но
пока что — война продолжается, и нам остаётся: строгая служба, бдительность к
врагу и полная дисциплина. Сохраним же силу против немцев!
Так неизбалованы
были матросы речами, да ещё адмиральскими, — появление Колчака прошло очень
хорошо. Хлопали в ладоши. И вид, и лица — обещали всё исполнить!
Раздался вопрос: вот есть
«приказ №1», исполнять ли его? Уже слышал Колчак об этой белиберде,
переданной по радио из Царского Села, и ответил:
— Пока он не утверждён
правительством — он для нас не закон. Почему приказ петроградского
совета депутатов может быть обязателен в Севастополе или в Одессе?
По окончании — Колчак не
придумал их строить снаружи, а выходил в автомобиль мимо чёрной гурьбы.
Доброжелательны, в
осмелевших улыбках двигались лица, и глаза пялились
рассмотреть совсем вблизи адмиральскую невидаль. И один высокий губошлёпистый матрос вдруг прогудел:
— Вот, ваше
превосходительство, в кой век проняли вы нас своим вниманием! А что вы нас
раньше так не приглашали? А заведёмте, чтоб мы всегда вот так собирались!
На него свои
же крикнули, чтоб не смел, что он, очумел? А другие подгудели,
что — да. И — глаза, глаза испытательно горели на
адмирала, — в соотношении, какого он не помнил с мичманской службы.
— На военной службе — не
положено, — улыбнулся, только и нашёлся Колчак.
На улицах Севастополя
зеленела татарская жимолость, уже благоухало, вот-вот зацветёт миндаль. Стоял
ярко-голубой солнечный день. Высокие берега бухты в молодой траве. Моторная
шлюпка, вспенивая синюю воду с солнечными бликами, несла адмирала к «Георгию».
А он ещё всё испытывал это простое народное движение, доверчивое, но и
настойчивое прикосновение.
На военной службе так не
положено, но вот же он провёл. В этом была и смелость находки, открытие
общения! Но в этом была и угроза: за этим эпизодом провиживались
сотни таких.
Даже весёлый вскарабкался он
по трапу.
А едва вступив на палубу —
увидел флаг-капитана оперативной части, без лица.
Что ещё?
Шифрованная телеграмма.
В Гельсингфорсе
убит матросами вице-адмирал Непенин!
Как влилось чугунное во всё
тело и отняло движения.
Догрёб ногами до каюты,
погрузился в стул.
Адриан!
Брат-адмирал!..
Как спасти — командный
состав?
Как спасти Черноморский?..