450
В неметеной аудитории
женского медицинского института на полу окурки, а из пяти лампочек трёх нет,
выкручены, — заседает впервые собранный выборгский районный совет рабочих и
солдатских депутатов. В рабочих куртках, в шинелях, повтиснулись
на скамьи перед пюпитрами как зажатые, хоть отдери насадку. Человек шестьдесят,
— ещё не все знают, ещё не все делегатов прислали.
Выборгский совет — очень для
нас важный, его надо захватить. Да так, по знакомым лицам, Каюров и Шутко смекают, что наверно за
большевиками будет большинство. Но лидер меньшевиков по кличке Макс, важный
интеллигент, всё же устроился за кафедрой делать первый доклад.
Но не сказал и нескольких
фраз — дверь распахнуло скаженно как ветром — стук об стену ручкой! — и вошли в
чёрных бушлатах два матроса, а на боках у них, не по форме, большие маузерные
кобуры. Первый — долговязый, звереватый, сильно
небритый, второй — по плечо ему, голова как тыква.
И от двери, в четыре руки
сильно размахивая, быстро туда — на возвышение, где председатель и докладчик. А
оттуда, повернись, звереватый грозно:
— Товарищи! Мы сейчас — из
Кронштадта прямо!
Им захлопали.
Председатель успел вставить:
— Предоставляю вам слово.
А долговязый уже
хрипел-гудел:
— Товарищи! Четыре дня назад
революция освободила меня из Шлиссельбургского замка. Оставил там сдачу, семь
лет каторги. И поехал сразу свой Кронштадт смотреть. И — что увидел?
Света не хватает, не так
хорошо его лицо видно, но запрокинул голову, как задыхаясь:
— В Кронштадте царствует и
управляет — контрреволюция! Совет депутатов обпутали,
прислали Пепеляева, комиссара от Думы. Руки в карманах матросам не держать,
революция окончена, анархию прекратить, война до победного конца. В Морском
соборе служат молебен по завоёванной свободе. Пепеляев заседает в офицерском
собрании, кадки с цветами, приглашённым матросским депутатам подают на круглых
столиках в чашечках чай с печеньем. От Гучкова
телеграмма: свобода завоёвана, спустить боевые флаги, враг у ворот, а агенты
разрывают единство нации. Товарищи! Буржуазия у власти, а мы на задворках? Кронштадтская газета — всё врёт! У нас должна быть своя
газета.
Для того и послали туда
большевики мозговитого Семёна Рошаля, ещё не справился?
Из зала кричат:
— А что, офицеров повыпускали?
Тыква, внушительно:
— Не, сотни две ещё под
арестом. Выводят их улицы подметать, грузчиками работать.
А долговязый:
— Товарищи! Кто же возьмётся
за Кронштадт, если не Выборгский район? Вы должны немедленно слать в Кронштадт стойких и надёжных! Надо перетряхнуть там всех и вырвать
заразу с корнем! Иначе мы останемся с револьверами против фортов и кораблей.
А его-то кобура, окажись, и
расстёгнута была — и он выхватил над головищей огромный маузер:
— Надо немедленно разогнать
гидру — и захватить крепость!
Тут Макс решился вежливо
возразить:
— Но это всё не нас
касается, товарищ. Вы — идите в Петроградский Совет.
Звереватый обернулся на Макса, потряс
револьвером — вот сейчас пришьёт его на месте:
— Я знаю, кого касается! Я —
знаю, куда пришёл! К херам ваш меньшевицкий
холуйский Петроградский Совет! Ещё проверим и этот Совет, кто там заседает! Мы
— не верим Чхеидзе, не верим Скобелеву, пошли вы все к трёпаной матери! Форты и
корабли — наши кровные! Не спускать боевых флагов! Революция — только
начинается! На кого направим орудия — на того и направим. Мы! Сами!
И тыква — кричит собранию,
глаза кругом напрокате:
— Са-а-а-ами!
И — захлопали им, захлопали.
Долговязый спрятал маузер.
И — к чертям пошла повестка
дня, доклад Макса, — стали выбирать надёжных товарищей для Кронштадта.
Каюров и Шутко
уже допёрли, что это и есть тот Ульянцев,
которого судил в октябре военный суд, Шляпников их защищал забастовкой, а три
дня назад послал Ульянцева в Кронштадт.
Хотя там — Рошаль, и тоже не
один, ну пусть и эти охотников набирают, сильней наша сила будет!