455
Всё меняя поезда, удаляясь от
Петрограда и приближаясь к своему верному полку, Кутепов
готов был бы счесть и собственный бой на Литейном, и арест Преображенских
офицеров, ту зеркальную комнату и тот разброд в Таврическом — каким-то бредом,
ещё бы раз проснуться — и не было ничего? — и в полку даже не поверят, когда он
будет рассказывать? А не бредом — так уже их там усмиряют или уже идут туда
твёрдые войска, дело еще двух дней?
Как вдруг на одной из
станций — поражён был известием, что Государь отрёкся от престола!?
Выдумали?.. Нет, Манифест. И
государев брат — тоже отрёкся.
Всё. Как воздух выпустили из
груди.
И от огромного Фронта —
никто не пришёл разогнать неопытную, необученную, разнузданную гарнизонную
толпу, а — конец Династии?
Конец России?..
И мы, бессмертный Преображенский полк, — чья же мы
теперь гвардия?..
|
Твёрд
ещё наш штык трёхгранный, Голос чести не умолк. Так
вперёд, вперёд, наш славный Первый
русский полк...? |
Когда после японской войны Кутепова переводили в гвардию — у него была напряжённость и
стеснение: высшие дворяне, белая кость, чуждый ему мир высших классов. Сам худоватый потомственный новгородский дворянин,
настораживался он среди них быть потерянным, приниженным, и сердцем не принимал
их запоздалые претензии на затопляющее превосходство. Казалось ему: уже нигде
он не будет чувствовать себя так хорошо и родно, как в своём 85-м Выборгском
полку.
Но были строгие законы
военной службы, и струнно придерживаясь их, Кутепов достойно вошёл и был достойно принят в
Преображенском. Вскоре его поставили начальником учебной команды — и за годы
между войнами он воспитал и подготовил более половины нынешних
унтеров-преображенцев, а унтеры — опорная сетка всего
полка. Мобилизационное расписание оставляло его в Петербурге — Кутепов
выпросился на войну, как в своё время на японскую. Уже
давно он не отличал себя от Преображенского полка ни в чём, а теперь, бой за
боем, сроднялся с ним кровью. В первом же бою, в августе Четырнадцатого,
ему раздробило ногу. Полк отходил, Кутепов не мог подняться и вынул револьвер
отстреливаться насмерть. Но солдаты-преображенцы,
сами раненные, вытащили его. После ранения едва воротясь
в полк, он был ранен осколком гранаты в другую ногу. Летом Пятнадцатого
кинулся с ротой в контратаку из батальонного резерва, увидя,
что полк обходят, получил рваную рану в пах, но и лёжа на носилках не велел
выносить себя из боя, а продолжал командовать ротой. После третьего
выздоровления ему дали командовать ротой Его Величества.
Перед ним убитый капитан
Баранов считал, что, командуя государевой ротой и нося царские вензеля, он не
имеет права ложиться при перебежках. Это и был дух Преображенского!
Штабс-капитан Чернявский в предсмертном бреду напевал
слова полкового марша. Гвардия не залегает, гвардия идёт открыто! (И сколько же
за то нас налегло, налегло!) Не потому чтобы приняв
разумность этой гордости — никогда в бою не прилечь, а складывались так бои
прошлого года: на деревню Райместо никак иначе и не
мог наступать его 2-й батальон, как болотом, открытыми подступами, по колено в
воде. И в знаменитом бою под Свинюхой-Корытницами
опять из резерва, на этот раз корпусного, и опять без команды, своим
соображением, Кутепов стремительно повёл свои полтора батальона сквозь
заградительный немецкий огонь, лишь лавируя меж ним по возможности, для
быстроты не залегая и не стреляя — было не до залёга,
а — пробежать скорей эту огненную версту и встречно сойтись с наступающими
немцами. (И золотые офицерские погоны все открыто сверкали под солнцем.)
И немцы — отхлынули, оставляя пулемёты и пленных. В Свинюхинском
лесу Кутепову подчинили несколько рот измайловцев и егерей — и он продолжал наступать к Бугу, а
немцы рвали мосты через Буг, оставляя по этот берег свои орудия и штабеля
снарядов.
И — куда же пошли теперь все
эти бои и вся эта кровь?
Под растопт
и плевки взбесившейся столице?
Свиньям в корыто?..
Стоял Кутепов у вагонного
окна на последних перегонах к Луцку — и задыхался от горечи. Вся жизнь его, вся
его служба, всё прожитое было сотрясено, — да какая вся жизнь, ведь только 35
лет, с чем же — дальше?
Только и была надежда, что
достигнув своего полка — найдёт он здесь крепость.
А стояла гвардия в тех же
гиблых местах, как поставил её Брусилов в июле Шестнадцатого
на реку Стоход, заросшую осокой среди болот и малых
лесков, лишь немного сдвинулись от тех Свинюхи и Корытниц, где столько гвардии было перемолото в сентябре.
Стояли в такой же мокреди, особенно наблюдатели в некоторых местах — по
колено в жидкой грязи, отдыхающие в блиндажах не спали, а вычерпывали воду, и
даже в штабе полка натекло столько воды, что нарубили ещё брёвен на пол, и так
ходили по ним. Правда, сегодня, ко дню возврата Кутепова,
немного подморозило и подмятелило, все тут
радовались.
А дело в том, что, как их
отозвали с пути в Петроград, преображенцы 3 марта
вернулись на свои 30 вёрст от Луцка — но недолго понаслаждались
резервом: почему-то их снова поставили на передовые, на новые три недели.
И на первый взгляд Кутепов как
будто встретил, что и ожидал: в полку ничто не изменилось, солдаты прекрасно
несли службу, был полный порядок и чинопочитание. Уж конечно, ни единого
красного лоскута.
Но — не узнать было
настроения офицеров. Все подавлены, мрачны, — нет, убиты, убиты страхом за
будущее — России, и Государя, и государевой семьи — хотя государыню тут не
любили, и за будущее гвардии, и своё, и только и заняты раздирающими
разговорами, попытками понять, постройкой фантастических планов и опровержением
их тут же. События — обрушились, развалили всё, что построено в головах, — и
теперь только начинало-начинало еле складываться.
Да как же ловко подгадали с
переворотом! — старых офицеров стало мало, почти нет, молодые — из разночинцев.
Временное правительство — английские ставленники, враги России. Английскими
деньгами свергли законного Государя.
Да, Государь — патриотичен,
самоотвержен, пожертвовал собой... Но, но... И пусть он отрёкся за себя —
почему за Алексея? Как он мог оставить нас без монарха?
Кутепов приехал — первый живой
вестник в полк из Петрограда, его вобрали с жадностью, каждое слово и эпизод,
чтобы представить эту непостижимую обезумевшую столицу. До него в полк
приходили слухи совсем нелепые — и ничему нельзя было верить, и ничего
опровергнуть. А когда рассказал,— то горше всего обидело тут всех, оскорбило —
поведение своих преображенцев, офицеров, там, в
запасном батальоне: они-то — как же могли? Нас — не вызвали, не допустили, но
они-то — были там! Как же было не попытаться! Какая же они гвардия?
Командир полка,
генерал-майор Дрентельн, подробно расспрашивал своего
помощника о каждом из офицеров, о каждом. И отозвался так:
— В отношении молодых меня,
во всяком случае, утешает, господа, что они ещё не присягали полковому знамени
и ещё не имели чести нести службу в боевых рядах преображенцев.
Ясно только одно: все они нарушили присягу, и я запрещаю их приезд сюда из
запасного батальона.
Кутепов-то видел их всех вживе — и
отчасти допускал понять, как им в петроградской
обстановке можно было и растеряться. Хотя — и прощения нет.
— Да петроградский
гарнизон, господа, вообще весь — зараза и должен быть отрезан от армии!
— Да, но тогда и весь
Петроград! и мы ничего не узнаем о наших близких...
Раздирающая безвыходность
гвардии, чем мучились не только офицеры, но и унтеры, но и
солдаты-старослужащие, проклинали: отчего же в ту ночь их не погрузили и не
повезли? Воля Государя — да, не сметь судить, но всё же: какой в этом смысл,
что мы протоптались безнадобно здесь, а не оказались
в Петрограде? Неужели там бы — мы не вернее послужили
России, чем здесь сидеть в залитых водой окопах?!
Позавчера, когда пришли
сразу два отречных манифеста — офицеры как сошли с
ума, старики же рыдали навзрыд.
А ротные должны были
разъяснять нижним чинам. Что?
Даже не первый, государев,
Манифест — но манифест Михаила Александровича подкашивал всякую веру в
грядущее.
И что же — наши все
схороненные?..
Учредительное Собрание?
Армия — дворянство и крестьянство — от голосования будет устранена. Зато будут
голосовать все освобождённые от войны — можно представить, что они наголосуют.
И — когда это всё случилось?
Когда наконец превосходно вооружение, изобилие
снарядов — да разве и на продовольствие можно жаловаться: разве армию плохо
кормят? Да что и где в России рационировано? Разве это
сравнимо с Германией или с Англией?
Да пока и сейчас ещё не
поздно, пока эта анархия не перекинулась в армию — это был бы ужасный зверь,
перед которым не устоит ничто! — может быть ещё успеть
разогнать эту чернь? Пойти походом на Петроград, уничтожить всю
эту сволочь?
Упущен, упущен момент.
Но хорошо бы до конца
понять: что же всё-таки думают наши нижние чины? Разделяют ли они действительно
наше отчаяние? Понимают ли значение всего? Не заразятся ли и сами петроградским примером?
Конная гвардия — та нахмурилась,
насупилась против переворота — не то что до последнего кавалериста, но даже до
последнего коня.
И всё же: невозможно жить —
и не подчиняться никакому государственному порядку. Но: возможно ли подчиниться
Временному комитету Думы или Временному правительству — звуку пустому?
Все эти дни лучом света и
одной надеждой было — назначение великого князя Николая Николаевича. Всё же —
есть на кого опереться! Великий-то князь устоит на страже исконных устоев
Российской Державы! И великому князю — должен сказать своё слово и
Преображенский полк! Ото всех офицеров послали ему телеграмму в Тифлис.
Тем временем получили приказ
Верховного Главнокомандующего, что он подчиняется и призывает всех подчиниться
Временному правительству.
Ну — так, так так. Повелено,
так нечего и рассуждать.
Стало как будто легче, хотя
— от чего?
Дрентельн, сильно прихрамывающий,
с ногой хуже, сказал Кутепову:
— А я — так посылал письмо и
Государю. С поручиком Травиным. А он не возвращался —
и я беспокоился очень: ведь кому попадёт в руки? ведь как истолкуют? И Травина,
действительно, задержали. Но к счастью не обыскали. И он в отчаянии привёз
назад.
— А может быть в Ставку
кого-то послать? Что полк по-прежнему предан, скорбит об отречении, готов
выполнить всё, что прикажут?
Прищурился Дрентельн:
— Алексееву? Послать —
можно. Если б знать, что ему пригодится.
— А к тому времени в Ставке
будет великий князь.
— Верно. Полковника
Ознобишина пошлю.
