457
Можно было бы удивиться (и
поучиться) тому такту, разумности и великодушию, с которыми Николай Николаевич управил революционными событиями на Кавказе. Везде бы так
провели революцию, как он, — никаких не было бы беспорядков и колебаний.
Полтора года своего
наместничества и Главнокомандования на Кавказе Николай Николаевич провёл примирённо
со своим новым местом, вполне нашёл здесь себя и не порывался в Россию, не
сумевшую его отстоять. Но буквально за последние два-три дня он почувствовал
себя здесь всё вырастающим, всё вырастающим и уже не у места, — ощутил
потребность разделить свои чувства с Россией ещё прежде, чем вернётся к ней
сам.
Такой цели лучше всего
служат газетные корреспонденты. И вчера он с удовольствием принял у себя во
дворце для беседы корреспондента прогрессивного «Утра России». И обласкал его,
очень милостиво с ним говорил. Заявил ему свою надежду, что тот отметит: есть в
России такой край, где события протекли совершенно спокойно. Новое
правительство сразу признано, и Верховный Главнокомандующий, во всём объёме
своей власти, не допустит нигде никакой реакции ни в каких видах.
— Я думаю, — улыбнулся великий
князь, — этим сообщением вы доставите многим радость.
— Ваше императорское
высочество, — ещё искал польщённый журналист, — русским читателям хотелось бы
слышать ваше авторитетное слово, насколько происшедшие революционные события
приблизили нас к победе.
Не мог великий князь
отказать и в таком авторитетном слове! Он ответил, освещаясь сознанием своего
жребия:
— Доверие русского общества
всегда поддерживало мою работу. С Божьей помощью я доведу Россию до победы. Но
для этого необходимо, чтоб и все осознали свой патриотический долг. Если новое
правительство окажется без поддержки и не в силах предупредить анархию — это
будет чудовищно!
Некоторые грозные признаки
всё же проявились в некоторых географических пунктах России — и это беспокоило
великого князя.
Это уже, собственно, не
корреспонденту надо было говорить, тут надо было предупредить само
правительство, князя Львова. А князь Львов странно не отзывался на несколько
уже телеграмм. Но нечего делать, вчера Николай Николаевич отправил ему ещё
телеграмму. От Алексеева всё время приходили жалобы на какие-то приказы, идущие
помимо Ставки. И вот напоминал великий князь, что для победы
безусловно необходимо единство командования. И так как правительству не может
быть не дорого благоденствие России и окончательная победа, то надеется
Верховный Главнокомандующий, что все распоряжения или верней пожелания
правительства относительно армии будут направляться только в Ставку. А уже сам
Верховный Главнокомандующий...
Ехать в Ставку — да, но
почему же так неприлично молчало правительство? Не только не было ответов, но
заметил великий князь, что до сих пор не было опубликовано утверждение
Верховного Главнокомандующего Временным правительством. Это, конечно, простой
промах, они не привыкли и закружились, но Сенат-то знал своё дело, почему он не
публиковал назначение, подписанное Государем? Итак, все в России знали, все
считали великого князя Верховным, но никак это не было официально подтверждено.
Странное положение.
И от этого великий князь
испытывал потребность как-то добавочно укрепиться. Ему пришло в голову
разослать через Алексеева ещё такой приказ:
«Для пользы нашей родины я,
Верховный Главнокомандующий, признал власть нового правительства, показав сим
пример нашего воинского долга. Повелеваю и всем чинам неуклонно повиноваться
установленному правительству.»
И чтоб Алексеев отправил
копии правительству. Это был выразительный шаг, как бы косвенное, но публичное
письмо всё тому же Львову, показывающее всю лояльность великого князя, но и —
назначьте же официально, что ж вы медлите!
Знали б они да оценили, с
какой лояльностью великий князь отверг мятежное предложение Колчака. А ведь он
мог бы, о, он мог бы совсем иначе!..
Алексеев — одна была
инстанция, беспрекословно подчинённая великому князю: всё рассылал, обо всём
докладывал. Но Алексеев — тоже закрытая фигура, при
Ники он привык к самостоятельности, был фактически Верховным, а теперь
предстояло ему попасть под сильную ломающую волю великого князя, — может ли он
хотеть того? Не метит ли в Верховные сам?
Немного поскрёбывало
великого князя, но по обязанности он должен был держаться гордо и весело передо всеми. И минувшей ночью дал ещё одну телеграмму князю
Львову: что сегодня выезжает в Ставку, предполагает быть там 10 марта —
неизвестно, насколько свободен путь, нельзя составить точного расписания, ещё
будет телеграфировать с дороги. Очень будет рад приезду министра-председателя к
нему туда для личной встречи чрезвычайной важности.
Ехать — да, уже пора, но и
Кавказа не мог он оставить осиротелым. Вчера, в воскресенье, надо было почтить
присутствием большой воинский митинг на площади — тысяч шестьдесят офицеров,
солдат и населения, все восторженны, порядок образцовый, выступил начальник
штаба Кавказской армии, призывая к доверию и порядку, затем другие офицеры. Митинг
и парад — вот были проявления великодушной революции.
А ещё надо было — обратиться
к населению Кавказа с прощальным отеческим словом. Помощники, владеющие пером,
два дня составляли такое воззвание, и наконец, довольный им, великий князь
подписал. Здесь выразилось то чувство, кое испытывал он и желал сообщить
народу. Государственная Дума, представляющая собою весь русский народ,
назначила Временное Правительство. Между тем Германия зорко следит, когда наши
чудные, но смущённые армии не смогли бы оказать ей противодействия. Между тем
растут беспорядки, и это грозит армии, но конечно не на Кавказе. Народности
Кавказа с достоинством патриотов и мудрым спокойствием отнеслись к политическим
событиям. Так и следует им состоять после отъезда Наместника: не слушать тех,
кто призывает к беспорядкам, но внимать лишь распоряжениям правительства — и
тогда с Божьей помощью наши сверхдоблестные армии
довершат своё святое дело, а народ русский, благословляемый Богом, выскажет,
какой государственный строй он считает наилучшим. Обращаясь к вам, народности
Кавказа, я хочу, чтоб вы знали, что мною повелено
всем должностным лицам повиноваться новому правительству, а всякие попытки
противодействия будут преследоваться со всей строгостью законов.
С гордым и тёплым чувством
великий князь покидал Кавказ. Какая-то часть сердца оставалась тут.
Сегодня утром прошёл и в
свою наместническую канцелярию и объявил служащим, что, увы, не успеет устроить
их судьбы, но надеется это сделать по возвращении на Кавказ после войны, когда
он, может быть, поселится здесь как простой помещик, так как имеет на Кавказе
свой клочок земли.
В эту минуту и сам поверил:
а что ж, может быть, и поселится? Хотя не худший клочок земли с дворцом он имел
в Крыму, и огромное любимое имение Беззаботное под Тулой со знаменитой псарней.
Ехать — да! уже властно звал
его воинский долг! — но разве с этими женщинами уедешь вовремя? Сборы Станы и Милицы растягивались бесконечно, и уже с утра стало ясно,
что сегодня они никак не успеют, может быть к ночи.
И так образовался лишний
день. Ещё один лишний день повьётся штандарт
императорской фамилии над дворцом. Но программа прощаний уже была выполнена,
нечем заняться, ещё раз принял услужливого Хатисова, с которым так сроднили прошедшие месяцы, и
благодарил, благодарил за всё.
Но лишний день приносил и
лишние, и мрачные известия. Из Беззаботного пришло
сообщение, что имение разгромлено мятежной толпой, главным образом винный
погреб.
Ого-го! Ка-кая же смута!
Да что же смотрят власти?! (Правда, после этого они там сконфузились и теперь
поставили на охрану 12 юнкеров.)
Кто знает, как пойдёт в
разных частях России, а может быть и неплохо иметь запас на Кавказе, где его
так любят.
А тут — и в самом Тифлисе
сегодня солдаты стали разоружать постовых городовых.
Ну что за безобразие!
И образовался в Тифлисе
Совет рабочих депутатов. Это хорошо.
И офицеры одного полка,
арестовав своих начальников, предложили Совету свои услуги.
А это что такое??
В Нахаловке
образовался и Совет солдатских депутатов.
А Стана и Милица всё не были готовы, и не успеют и к завтра!
Решили с братом Петей: всё
равно жёнам ехать не в Ставку, а в Киев, пусть остаются, и Петя их сопроводит.
А Верховный примет дела — и тогда вызовет их всех.
В Ставку! Возбуждала, звала,
манила деловая и военная привычная обстановка Ставки — истинного места, где
Николай Николаевич и должен был находиться всю войну без разрыва — если бы не
зависть наказанного теперь Ники, поджигаемая вечной ненавистью Алисы к Стане.