491
Великий князь Андрей
Владимирович не участвовал прямо в убийстве Распутина, но о разных заговорах
толковал и с братьями, Кириллом и Борисом, и с другими великими князьями, и в
январе по желанию Государя должен был недобровольно
уехать из Петрограда в вакации на Кавказ, где в Кисловодске уже и лечилась его
мама́ ото всех великокняжеских
расстройств этой зимы. И сюда-то пришли потрясающие вести из Петрограда, и
единственное светлое — назначение дяди Николаши
Верховным Главнокомандующим. Это одно давало надежду на исправление положения.
К тому ж Андрей Владимирович послужил эту войну в штабах и считал себя военным.
Очень ему захотелось повидать дядю Николашу до его
отъезда в Ставку. И он помчался поездом в Тифлис. Но лишь потому ещё застал его
там, что сборы тёти Станы и тёти Милицы затянулись, впрочем дядя так и не дождался их. Встретились с ним сегодня
прямо на тифлисском вокзале. Вагон князя Андрея
перецепили к поезду дяди. Тут был и Серёжа Лейхтенбергский,
только что из Севастополя.
Из белого открытого ролс-ройса, преминувшего шпалеры войск, учащихся с красными
флагами, полицейских с красными бантами, великий князь, ощущая, как все
любуются его воинственным полководческим видом, изумительным ростом и сложением
рыцаря, вышел на вокзальной площади, прошёл на перрон. Здесь ждала его
провожающая группа — от городского управления, от наместничества, военные.
Порядок поддерживался юнкерами.
Побеседовал с беспокойным
французским полковником. Поцеловался с экзархом грузинской церкви. Поцеловался
с генералом Юденичем. (Не очень его любил.) Поцеловался с Янушкевичем.
Со ступенек благодарил всех за горячие проводы и доверие в победоносном
окончании войны. Вошёл в вагон, уже полный цветов.
И из окна чуть помахивал,
чуть помахивал четырьмя пальцами кисти, передавая кивками горделивой головы,
как он всё знает, всё понимает, всё сделает.
И —
покатил, покатил поезд живописнейшей дорогой под солнцем, — сперва зелёным раем
Закавказья, затем скалистым узким набережьем, через
правые окна — Каспийское море, через левое — отроги объезжаемого Кавказского
хребта.
Вскоре после отхода поезда
дядя Николаша позвал князя Андрея к себе. В
полузатенённом салоне он сидел за столом — в своей манере, сохраняя и сидя всю
воинственность и готовность вскочить, — и пил прохладительное,
холодный гранатовый сок. Показал Андрею сесть и сразу:
— Я рад тебя видеть. И рад,
что ты с мама́
в Кисловодске. Повелеваю тебе там и быть. До моих указаний никуда на фронт не
уезжай. — Дядя уже чувствовал ответственность и распорядительность за весь
императорский дом. — Всему семейству правильно оставаться на тех местах, кто где есть. Однако, я конечно не
могу ручаться за вашу безопасность. — И своими крупными прорезистыми
выразительными глазами, такими яркими и в команде и в гневе, тогда чуть с безуминкой, он повёл: — Меня самого могут арестовать каждую
минуту.
— Как?? — подскочил Андрей
перед Верховным.
Живое лицо дяди Николаши умело выразить многие оттенки, вот — полновстречие ударов судьбы, а острые концы усов и всегда
выражали настороженность.
— Да, — произнёс он
могильно. — Знай. Всё может случиться даже со мною самим. Я ещё не уверен, что
мой поезд пропустят и я доеду до Ставки.
— Да что же? дядюшка?! —
напуган был Андрей уже до крайности.
— Вот так, — говорил Верховный мрачно, как проиграв сражение, и нагоняя ещё новую
мрачность. — Что делается в Петрограде — я не знаю, но там всё меняется, и
очень быстро. Утром, днём и вечером — всё разное, и — всё хуже. И — всё хуже. И
— всё хуже! — говорил он с расстановкой и с ударениями. И всё мрачнее выглядел.
Князь Андрей так и
захолонул: а он-то ждал от дяди избавления всей России, а также императорского
дома. Но если — настолько всё хуже и так быстро в один день?
В этом нервозном состоянии,
отпивая гранатовый сок со льдом, стали вспоминать февральские дни.
— Скажу тебе под глубоким
секретом. Несносный Колчак предлагал объединить фронты и противостоять новому правительству.
Это что-то невозможное! Я отверг!
Сидел с гравированным лицом,
смотрел в окно.
— А по приглашению Алексеева
я советовал Ники отречься. А он мне даже не ответил. Его манера, ты знаешь.
А Андрей рассказал о себе, как
это всё узнавалось в Кисловодске. Сперва слухи о стрельбе на петроградских улицах, потом телеграмма Родзянки с
малопонятным текстом, потом — что все министры арестованы, тут — телеграмма от
дяди Николаши, что он — Верховный, потом слух, что
Родзянко просил дядю Николашу подавить бунт, потом в
газетах — как гром, два отречения сразу, и особенно ужасное отречение Михаила,
призыв ко всеобщим выборам, — край! В один день
рухнуло бесповоротно всё прошлое...
— А ведь я ему говорил! Я
всё ему говорил! — то сидя, то ходя рассуждал дядя Николаша. Его длинные ловкие руки так и изламывались, то в
локтях, то в кистях, и застывали на мгновение, выражая извороты фраз. —
Последний раз, 7 ноября, в Ставке я разговаривал с ним преднамеренно резко,
желая вызвать его на дерзость! Но ты знаешь его: молчит, пожимает плечами. Я
ему прямо сказал: «Мне было бы приятнее, чтоб ты меня обругал, ударил, выгнал,
чем — твоё молчание. Опомнись, пока не поздно! Дай ответственное министерство —
пока ещё время есть, а потом уже не будет!..»
Стоял во весь рост и щурился
орлино:
— Но ведь ему насказала
Алиса, что я хочу захватить его трон! Потому он и отправил меня на Кавказ.
Спрашиваю: да как же тебе не стыдно было поверить? Ведь ты знаешь, как я тебе
предан, я воспринял это от отцов и предков!.. А он всё молчит. И тогда — я
понял, что всё кончено. В ноябре я потерял надежду на его спасение. Мне стало
ясно, что рано или поздно он корону потеряет. И с тех пор... Ну да что там!.. Он шёл против всего
общественного мнения России — в ослеплении доказать твёрдость своей власти. А
ведь он — и не виноват. У него чудное сердце, прекрасная душа. Но не могли
терпеть — её! Она его и погубила. А теперь в газетах распространили, что у неё
нашли проект сепаратного мира. Вздор, конечно, но её могут и растерзать.
Народная ненависть накипела.
Дядя Николаша
грозный ходил по салону, народная ненависть заразила и его.
Постепенно успокоился и
признался, что большое облегчение испытывает: успел получить от Алексеева
телеграмму, что Ники из Ставки сейчас уезжает. Хорошо. Никак не хотелось бы
теперь встретиться с ним.
Вот ведь: хотел захватить
себе пост Верховного по несправедливости — и наказан.
Всего лишился. Божья воля.
Ничего, ещё всё можно будет
исправить. Россия — любит дядю Николашу. Армия —
обожает его. Общественное мнение — всегда за него, как было в
Девятьсот Пятнадцатом. У всех вера, что он приведёт их к победе. И —
приведёт!
— Да вот сейчас, за день до
отъезда, были у меня два грузинских социалиста. Из самых крайних левых,
конечно. И что ты думаешь? Вошли — извинились за свои костюмы. Называли меня —
только «ваше императорское высочество». Откровенно говорили: всю жизнь мечтали
о социальном перевороте. Но их мечта была — конституционная монархия, а не
теперешняя анархия. Этого — они никак не хотели! И они не допустят до
республиканского строя: Россия к этому ещё не созрела. Что ты думаешь? — и с
социалистами вполне можно иметь дело.
Смотрели в окна. Менялись
пейзажи, полугорные, зелёные. Шёл поезд, шла жизнь,
уводя их в будущее. Хорошо думается в поезде, на его ходу.
— Постепенно я всё налажу! У
меня — будут по струнке! — жесточел дядя Николаша. — Твои братья... Я буду откровенен как всегда.
Явка Кирилла в Думу — всех возмутила. Это — пакость.
Если бы после отречения — ну, допустимо. Но — до? Долг чести и присяги!
Какой же он офицер? Переходить на сторону врагов Государя? Где же кровь наших
предков? Где сознание достоинства? А — Борис? — Дядины глаза засверкали
молниями. — Как будто симпатичный мальчик, а на самом деле говнюк. Какой он походный атаман? Его имя среди всего
казачества стало ругательным, проклятьем. Где бы он ни проехал ― смрад
оставляет. Мне представили счёт парохода за его проезд из Энзели
в Баку. Весь переход — 12 часов, а счёт на 10 тысяч рублей. Масса вина и...
Если всё такое подтвердится в Ставке — я его от походного атамана отставлю,
хватит позора! Распутник! Такую славу я не могу
терпеть. И династия тоже. Конечно, уход совершим деликатно. Подаст рапорт — по
здоровью. И я — повелеваю! слышишь? — дядя прокатил большими овальными
глазами, и движение одной кисти у него было, как останавливал бы полк на
параде, — чтоб ни Борис, ни Кирилл не заявлялись в Кисловодск к мама́. Ты
это уладишь, найдёшь необидную форму. Теперь мы все должны быть очень
осторожны, очень!
Андрей слушал с почтением и
восхищением. Он привык уважать военный чин, а ещё соединённый с неподкупностью
и властностью, как у дяди. Он верил, что дядя — спасёт всех и вся. Но всё-таки
в отношении большого их семейства дядя многого не знал, тут, в кавказском
отрыве, он не пережил этой раздирающей зимней истории после убийства Распутина
— а с Андреем Кирилл да и Дмитрий были советчики чуть не каждый день.
Время расстилалось, и Андрей
стал рассказывать дяде всё, всё.
Тут получилась растрава и
жуткое недоразумение. Государь был накалён против семейства разными слухами,
которые ему через кого-то тотчас же передавались. А Аликс,
конечно, не упускала случая разжечь. И как же не стыдно было поднять шум из-за
убийства такого грязного негодяя! На совещании с дядей
Павлом решили: требовать от Ники дело прекратить, никого не трогать, Дмитрия
оставить в Усове, в противном случае могут возникнуть самые невероятные
осложнения! И Сандро отправился в Царское,
но не добился освобождения ни Дмитрия, ни Феликса. Ники решил ждать доклада Протопопова. А тот старался создать уголовное дело. Тогда
всё семейство собралось у мама́ подписать коллективное
письмо Ники, поставили 16 подписей, — но на Ники и это не подействовало, он
ответил с поразительной логикой: «Никому не дано право заниматься
убийством, знаю, что совесть многим не даёт покоя, удивляюсь вашему обращению»!
Так он намекал на всю великокняжескую семью, что и другие замешаны! А сами —
устроили скандальное ночное отпевание Распутина в Чесменской богадельне, — и Аликс, одетая сестрой милосердия, поехала присутствовать. И
ещё скандальней — задумали хоронить его труп в Фёдоровском соборе! —
гвардейские офицеры клялись, что ночью выбросят тело вон! — потом решили
хоронить в часовне на земле Вырубовой. А бедного
Дмитрия — выслали в Персию.
И что же за совпадение! —
именно вот этой железной дорогой, только навстречу, Дмитрий и ехал совсем
недавно, обливаясь слезами. Он нежный, слабый, какая жестокость сослать его в
Персию! А невинного Николая Михайловича за промахи слабого языка — так внезапно
погнать в деревню! На Новый год весь Петербург перебывал у него, прощаясь. Нет,
дядя Николаша, мы должны забыть семейные распри и в
нынешний опасный момент быть все солидарны!
Увы, увы, мой мальчик. Это —
Александр покойный разбил семью, и нам уже никогда не объединиться. (К нему
лично дядя Саша был очень несправедлив: исключил из свиты, лишил вензелей,
сделал задвинутым генералом.)
На больших остановках
собирались толпы — приветствовать проезжающего великого князя, — и дядя
Николаша выходил на площадку со своей бесподобной строевой выправкой —
бросал несколько слов — и всё отзывалось в «ура». Да что за порода
представительная была в нём — каждым движением и каждой неподвижностью — воин!
Как выразительно он олицетворял династию! Видя его, не могла толпа, не могли
солдаты не верить в победу! В Пятнадцатом году все его
армии отступали без снарядов, позорно гонимые, — кого угодно тогда бранили, но
только не его, невозможно было подумать о нём худо, он лишь возносился! О нём
рассказывали легенды: в одном месте успел раскрыть измену, в другом —
расправился с генералом за его леность и плохое обращение с солдатами. Народ
жаждал вождя и героя!
Дядя Николаша
очень возбудился триумфальными встречами на станциях, потвердел, повеселел.
Князь Андрей уходил из
вагона дяди Николаши, снова приходил, обедали вместе,
ещё и князь Орлов, тучный, с вельможными повадками, Влади,
как звали его все великие князья. Многие годы он был крайне близок к Государю,
начальник военно-походной канцелярии у него, ближайший советник, — но потом
отдалялся, и даже в опалу, извержен был из свиты тогда же, когда дядя Николаша из Ставки, и вместе с ним приехал на Кавказ
помощником Наместника. И так они сжились, что вот дядя Николаша
тянул его с собою в Ставку назад.
Свечерело. В сумерках, а
потом в темноте поезд трубил между Каспием и Хребтом, под утро князю Андрею
надо было отцепляться в Минеральных Водах, — попрощался с дядей Николашей, но долго не спалось, а под ровный стук поезда в
своём вагоне долго беседовал с Влади.
Орлов вспоминал Манифест 17
октября, как Фредерикс, да все, были согласны с Витте
и уговаривали Государя подписать, а Влади умолял не
подписывать: если и уступать, то не сейчас, когда вынуждают. Но уговорили и Трепова-труса, — и акт был подписан. В тот вечер все
разъехались, а Государь просил Влади не покидать его,
сидел в кабинете с поникнутой головой, и крупные
слёзы падали на стол: «Я чувствую, что потерял корону, теперь всё кончено.» А Влади уговаривал его. «Нет!
Ещё не всё потеряно! Только сплотить всех здравомыслящих, и ещё можно дело
спасти!» Но вот — не сплотили.
Сколько помнил князь Андрей
— дядя Николаша тоже был там в те дни и тоже
уговаривал подписать. Но сейчас Влади не называл так.
Он только выразить хотел то, что к потере короны давно уже шло.
Разговаривали по-французски.
Князь Андрей спросил:
— Скажите, вы думаете — для
него теперь всё потеряно? Он уже никак не вернётся на трон?
Орлов принял загадочный вид:
— Может быть... Но только
без неё.
Поезд выстукивал, выстукивал
в темноте — вещее.
— А скорей всего, я думаю, —
великий князь.
— Вы думаете? — встрепенулся
князь Андрей.
— Да. Он дал понять тифлисскому городскому голове, что — согласен возглавить
Россию... Даже — ещё раньше всех событий.
— Ещё раньше??
У Андрея Владимировича была
жилка историка-летописца, и он стал выведывать у Влади:
когда же раньше? при каких обстоятельствах он мог говорить об этом с тифлисским городским головой?
Под клятвой и вечной тайной Влади открыл: ещё под Новый год голова приезжал с
поручением князя Львова: если бы совершился переворот, то согласился ли бы
великий князь возглавить Россию после этого?
И великий князь, видя, как
безнадёжно идут русские дела, — едва-едва удержался от согласия.
В Ростове-на-Дону поезд
великого князя приехала встречать и новочеркасская
делегация, какой-то дикий есаул Голубов. Великий
князь пожал им руки. Они рассказали о перевороте в Новочеркасске и что с собой
сейчас привезли арестованного атамана Граббе, не
сразу признавшего их Исполнительный Комитет. Великий князь согласился взять
атамана к себе в поезд — и увёз.